Собачья порода.

Собачья порода.

До харчевни, что недавно в переулке тут у нас за окнами бюро обосновалась, я решил идти часам так к девяти утра. Податься в это время мне было некуда, дела не трезвонили в колокол, дома прибрано, половики разложены, столы начищены, стулья каждый по своим местам расположился, горелка и газовый обогреватель перестают быть нужными в весенние и летние ночи, правда летняя ночь незыблемая, может настаивать и на том, что ей не свойственно, попросить включить обогреватель... Теми минутами осмотра своей комнатушки, я все же направился в харчевню. Погода стояла солнечная, но солнце слабо освещало. Тускловатые небесные гранулы слабовато плыли, а трескучая гроза местами шаровыми молниями и громом отдавалась по всей глухой округе. Похолодало, но солнце по-прежнему светило... Ближе к шести, ветер завыл, разгуливая почему - то именно там, где я, свернув на улицу Комилева, стал по ней проходить, а он, «ветреный доктор», стал меня избавлять от жара и душноты, я шел быстро и стремительно. Тишина сменилась отхаркивающим, прерывистым ветерком, а воздух охладел. Но из-за туманных туч солнце пробивалось как могло. И светило, светило мне путь, удивительно! На часах вместо девяти, стрелка передвинулась на шесть вечера. И подергивалась в циферблате, словно куда — то рвалась...

- Сломались, - подумал я, постукивая пальцами о стекло циферблата, - а в харчевне вот суп с бараниной могут подать, меня знают, сбросят ценник на пару грошечек... А меня то знают, а там сейчас вино не дорогое, мм, акция! Эх, и сервелаты, мм, тунец. Объедение!

   Харчевня работала до восьми часов, благо время еще позволяло насытиться и насидеться. Переступая проложенные трубы, там, где пролегали железные рельсы; я за вагонами увидел белую, покрытую черными пятнами, голубоглазую собаку. Шерсть ее вздымалась от ветра. Она сжалась под вагонным корпусом ржавого состава. Уткнувшись носом в землю, она что - то рыла там. Душа моя встревожилась; а я хотел пройти, ну их этих псов, милые на вид, а гремучие и злющие, аж готовы растерзать тебя, стоит только подойти. И я ушел, позабыв о нем. Почему-то мне казалось, что это пес. До харчевни оставалось не меньше получаса ходьбы, путь удлинился, и мне тут стало тревожно и не по себе как - то, внутри вот снедало, а что вот снедало, черт его побрал. Встревоженный таким поведением чудес, я прибавил шагу. Пес, что прятался под вагонами, вдруг приблизился ко мне...

И тут я перепугался не на шутку.

- Уйди оголтелый, ты голодный, сейчас еще набросишься на меня, прибереги такую шутку Бог, отведи, отведи его. - взмолился было я, но пес, словно чем - то довольный шел за мной вровень, вторя моему тревожному шагу. Будто издевается надо мной! Поравнявшись со мной, он не отставал и не ласкался. Он просто шел за мной. Иногда из-под замерших, заледенелых; а температура понижалась с каждым днем, заверю Вас, но солнце еще не ушло... из изпод лобья глядел на меня, словно чем - то пресыщаясь, питаясь моей энергией.

- Питаешься энергией моей, друг, - не без укора спросил я, - или ты жрать выпрашиваешь, так ведя себя странно... у меня ничего нет, как видишь сам не прочь заглотнуть баранину. Что уставился, развеселился то, зашагал уверенней, семенишь мне тут. Че надо тебе, хаска, иди вперед или назад, шу, шу давай, под вагон, ну вали, вали отседа.

Но сколько бы я его не гнал, он все становился уверенней, приподнимая морду, он лаял радостно и восторженно. Смелость его заставила взволновать мое сердце, озадачить, приостановиться. И я хотел было уже возвращаться домой, как хаска вертляво запрыгнула мне на вытянутые руки, а я как будто ждал этого, и принялась мордой своей ворочать по моему драповому плащу.

- Ишо, ишо мы хотим, ну, - как - то нежно произнес я это "ну". Что я делаю, он мне кто вообще? - моментально опомнился я, - ну, ну спрыгни, пошла или пошел, кто ты там по национальности... Убегай, убегай.

Но он упорно не отпускал мои руки, вцепился словно клещ в шею. Едва не гневаясь, я отбросил пса, и забежал в харчевню. Купил там куриную кость и сунул псу в зубы. Пес отшвырнул ее в сторону с таким пренебрежением, что поразил меня до глубины души своим поступком.

- Ты че с дуба рухнул, мясом тут швыряешься, ишь какой вельможа, сам впроголодь живешь, сколько не пройду под вагончиком одним и тем же замерзаешь, стонешь от холода, воешь от скуки и голода. А тут на тебе, тьфу, еще выковряжется, выковряжется. Посмотрите-ка на него! Жрать хотел бы, съел!

Больше я ничего не сказал, я разозлился на негодного пса, такое его расточительное, неблагодарное поведение меня взбесило. Но в какой - то момент, смотря на обездоленного пса, а по нему и не скажешь, тощий, а веселый. Но что я понял? Что?

Возвращаясь домой, я пытался вернуть упущенную, но как - будто драгоценную мысль. Не пустяковую. И пока я сытый, боролся с дремотой, настигнутой меня еще в харчевне после великолепного ужина, пес этот шел со мной всю дорогу. Не сворачивая никуда, не отдаляясь ни на шаг от меня. Чует то, чего я не могу ни почувствовать, ни потрогать, ни разобрать, ни попробовать на вкус. Родственную душу нашел видно, которую вероятней всего потерял... Но у меня никогда не было желания завести собаку, зачем они мне? Они прожорливые, наглые, слюнявые и беспардонные, к тому же приставучие и неугомонные. У деда привычка была: после смерти одной собачатины, подыскивать на замену другую. Не мыслил он жизни без собак. Глупые привычки, навевающие свободомыслием и желанием доказать, что собачатина друг человека. Дойдя до вагончиков все тех же, счастливый пес неожиданно опустил голову и прытью проскочил под корпус ржавого вагона. Я смутился. Не хотел останавливаться, но остановился. Всматриваясь в черноту, я старался разглядеть под вагоном пса, который рыл мордой все туже продрогшую землю. Что он там так усердно искал под землей, заинтересовало меня основательно. Но подходить я не осмелился, черт знает какой он из себя, пес этот, а вдруг ненароком так возьмет да кинется мне на брюхо, да распорет ее. Они же непредсказуемы, когда голодны.