Соната Любви и Города: Ненависть

1.1 Анатолий

***

Утром больница встречает меня привычным гулом, суетой и беготнёй, но непривычное напряжение витает в воздухе.

Тётя Ксюша появляется за плечом так незаметно, что я дёргаюсь в сторону, чуть не сбивая Машеньку, которая очень странно, практически по стенке, передвигается по коридору. Она кивает мне, округлив глаза, и убегает ещё быстрее.

— Мальчонка умер, — шелестит за плечом. — Ты его оперировал. Поломался на велосипеде.

— Петров?

— Он самый.

Да, травма была жуткая, но оставлял я его в реанимации вполне жизнеспособного, ничего не предвещало беды, как говорится.

Я заворачиваю направо по коридору в сторону кабинета заведующего.

— Всё же хорошо было.

— Было. Первые два дня. И динамика положительная наблюдалась. — Тётя Ксюша за столько лет служения людям даже говорит медицинскими терминами и, наверное, диагнозы может верные ставить, и лечить. — А потом он умер. Мать у мальчика журналистка, она грозит судами, разбирательствами и всеми карами небесными. Утверждает, что ей кто-то по секрету в коридоре шепнул, что организм ребёнка не справился с наркозом, вот сердце и остановилось. Под Борю твоего начали копать. С утра сегодня отстранили приказом. Из следственного комитета карты запросили. Из Комитета проверку прислали. Мать с утра у Михалыча скандалит.

Я внимательно слушаю вводные, пытаясь собрать картину воедино.

— Как на самом деле было дело, знаете? — тихонько бросаю через плечо.

— Узнаю, что смогу, — говорит мне в ответ.

Я как раз дошёл до нужного мне кабинета заведующего отделением Кузнецова Евгения Михайловича. Изнутри доносятся крики. Решительно стучусь.

— Доброе утро. Котёночкин. Звали?

Завотделением измочален и взвинчен, устало кивает мне и равнодушно указывает на стул. Он меня ещё не звал, я сам пришёл, дабы не откладывать вопросы в долгий ящик.

Напротив стола сидит женщина лет сорока пяти, ухоженная, породистая, с брюликами в ушах и злым выражением на лице. Несмотря на её взлохмаченность, она выглядит не убитой горем матерью, а злой собакой, готовой вцепиться всем в глотку. Странная реакция. Хотя я раньше с такой ситуацией никогда не сталкивался — смертей в моей практике не было. Все мои пациенты уходили домой живые и здоровые.

А тут прям…

— Я вас по судам затаскаю! Я вам покоя не дам! Вы мне за всё ответите! Вы за смерть ребёнка заплатите! Да вы знаете, кто я?! — громко кричит женщина.

— Да, — устало перебивает заведующий. — Вы уже говорили. А я вам ещё раз повторяю: будет ведомственная проверка, будут результаты вскрытия, тогда всё будет ясно.

— Какое вскрытие? Вы издеваетесь?! Я не разрешаю резать моего мальчика! Моего маленького, — голос её затухает, и она начинает тихо плакать, раскачиваясь на стуле.

Выхожу в коридор, ловлю постовую медсестру.

— Успокоительного занесите, пожалуйста. И стакан воды. Только закрытую упаковку. Не высыпайте в стакан. А то нас потом засудят.

Медсестра послушно кивает и бегом мчится на пост. Возвращается со стаканом воды и коробкой с таблетками.

Возвращаюсь в кабинет, женщина так же тихо плачет, надрывно, как щенок. Ставлю перед ней стакан с водой и кладу лекарство.

— Это успокоительное. Вот, прочитайте. Вам надо выпить сейчас две штуки и запить водой, — пытаюсь говорить медленно и спокойно.

— Вы кто? — спрашивает шёпотом.

— Анатолий Климович. Хирург. Это я оперировал вашего сына. Выпейте и поговорим.

Женщина, клацая зубами о край стакана, запивает таблетки.

— Как же так? — спрашивает, глядя мне в глаза. В них теперь боль и отчаянье. — Как же я без Сенечки?