Сопля и зефирка

Сопля и зефирка

Я возник из эпителия, как мои братья и сёстры, но Матерью-природой был награждён пучком нервов, замкнутом в плотной слизи. Роковое движение мышц не дало опомниться — сокращения перенесли меня в узкие каналы, где, омытый слезами, разжиженный, я обрёл перманентную плоть и смысл в увлажнении и очищении слизистой носа. Где я и стал соплёй.

Существование моё обещало быть недолгим: облагораживая собственной слизью гладкие полотна реснитчатых клеток, впитывая пыль между мягкими вибриссами, я почувствовал приближение смерти. Уловил нейронами электрические импульсы и только после этого ощутил сокращение ресничного эпителия. Сопли — братья и сёстры — потекли вниз, чтобы быть проглоченными, переваренными во имя нескончаемой цикличности. Мне же удалось, перемещая пучок нервов, спастись, зацепиться за волоски и проползти по наклонной вперёд. Увиденное поразило…

Выдох.

Дисперсные световые лучи ослепили потоком фотонов, а расширяющаяся ноздря открыла пугающую картину, слегка подрезанную небритой аркой купидона. Ужасы внешнего мира — стол в многослойной клеёнке, усыпанной крошками будущих нутриентов. Арка купидона пошевелилась, рот раскрылся, а к нему в руке был поднесён кусочек белой нежности, присыпанной сахарной пудрой. Великолепие в контрасте с окружением. Единый с организмом, я понял, что мягкая, сладкая, божественная красота — это зефирка, а ещё… что это мой настоящий смысл жизни. Вот только блаженство продлилось недолго.

Вдох.

Свистящий в ноздрях поток воздуха высушил жидкость, слизь стала твердеть, пучок нервов вздрагивал от боли при соприкосновении с этой коркой. Только сейчас я посмотрел по сторонам. Обрамляющая виды внешнего мира слизистая была покрыта обезвоженными соплями. У некоторых сохранились застывшие в пароксизме лица, части тел едва шевелились густой кашицей, каменеющей на глазах. Козявки. Я сам становился козявкой. Лишь благодаря невероятному усилию густая плоть мучительно протянулась от ноздрей в полость носа, где ветер был не так ощутим — но каким же далёким сейчас казался этот влажный канал, переходящий в глотку! Если бы не палец, ковырнувший кожу и толкнувший меня вперёд, то быть мне прахом. Оказавшись в безопасности, я соприкоснулся с соплями и впитал их влагу, вернув витальное увлажнение. Пучок нервов, правда, навсегда остался сжат остатками козявочного каркаса, их крупицы застыли в муциновом желе.

Так и произошло моё знакомство с жестоким миром и, казалось бы, несбыточной мечтой. За показавшиеся вечностью несколько часов я освоился настолько, что уже без проблем цеплялся за вибрисы, дабы не быть проглоченным в результате сокращения эпителия. Чтобы спастись от страшнейшего давления во время сморкания, приходилось прятаться у носовой раковины, рядом с которой можно было разглядеть три «тоннеля»: верхний, средний и, как ни странно, нижний. Знали бы вы, сколько раз в ноздрю заглядывал разрушительный палец — не перечесть! Любопытно, что чаще он выбирал левую. Может, поэтому она больше правой?

Не только вдыхаемый и выдыхаемый воздух осушал слизь. Обильное кровоснабжение нагревало кожу настолько, что жидкость испарялась — приходилось возвращать её грубым поглощением братьев и сестёр. Впрочем, они все оказались безмозглыми. Буквально. Им не хватало пучка нервов, чтобы понимать хоть что-то. Это стало ясно, когда никто даже не попытался ответить на вопрос: «Случалось ли, что человек совал зефирку в нос?». Нечто похожее на щетинки нервных волокон темнело среди слизи и клеток эпителия в отдельных родственниках зеленоватого цвета. Но их явным отличием была лишь капризная текучесть, каждый раз вынуждавшая стекать в глотку и смешиваться с пузырьками мокроты.

Я был ничтожной уникальностью в мире фатальной посредственности.

Дни тянулись медленно за скучной работой. Один лишь раз произошло нечто, достойное создания новых синаптических связей. Длительное время полость носа ритмично подрагивала от яростного движения нижней челюсти — как раз этот момент был выбран пальцем, чтобы ковырнуть козявки и оставить песчинки внешней грязи и пыли. Часть их долетела до меня, зацепившегося за вибриссы, и затерялась в слизи. Белые, сладкие, ванильные крохи мягкого облачка. Присыпка зефирки. Наслаждение было велико, пучок нервов буквально обжёг эпителий током нейромедиаторов. Тогда и произошло то самое «нечто» — организм ответил на моё восхищение. С утробным вскриком человек втянул воздух так, что чуть не снёс меня в глотку. И глухо, в нос, пробурчал: «Мэ-э?».

Поток соплей, изрядно смоченных слезами, заполонил все каналы, устремился к свету, чтобы политься на желобок над губой. Я всё ещё держался за вибриссы, пытаясь осознать, что произошло, — не помешали даже грубые попытки вышмыгать братьев и сестёр. Какое странное чувство… Словно мгновением до этого в моём муцине очутилась власть над организмом. Электрические импульсы нейромедиаторов передали приказ в мозг. Приказ, не требующий возражений. Всё ещё содрогаясь, я прислушался к химическим реакциям, попытался уловить работу органов. Глаза расширены, сфинктер расслаблен, дыхание сбито, слюней льётся фонтан — моё желание изменило работу тела. Немыслимо!

Правда, лишь на мгновение. Скелетные и гладкие мышцы вновь подчинились мозгу и желудку, а нейронная воля принудила возвратиться к нескончаемой цикличности, к облагораживанию слизистой носа ценой собственной влаги. Двигался я, однако, осторожнее, реже прикасался к другим соплям, чтобы слегка подсохнуть, закрепить в обтягивающей нервы козявочной корочке ванильные крохи зефирки. Обладание ею казалось сродни чуду, а ещё толкало на безумные мысли, одна из которых поглотила всё моё естество. Неосуществимая, конечно же. Идея собственничества, доведённая до абсурдного максимума. Извращённая любовь, толкающая к мимикрии или даже к… трансформации. Сила влечения к зефирке была так сильна, что стала эксцессом — излишеством. Зефирка, ах, моя зефирка! Я хочу быть ею. Я буду ею. Даже если придётся перевернуть весь организм!

Нескончаемый цикл тут же наскучил. Омывание слизистой собственным муцином теперь казалось тюремной каторгой. Сползая по пористой коже, я всецело погружался в потоки электрических приказов, стимулирующих мышцы, во всплески химических реакций, держащих под контролем все процессы в организме. Как же приказать ему делать то, что нужно мне? Важна любая мелочь. А как иначе, если возбуждение желудочных нейронов контролирует сложнейшие структуры в головном мозге? Как, если из-за избытка грибков кандида в кишечнике, похожих на гранулы деревенского творожка, палец стал ковырять нос в два раза чаще? Надо всего лишь понять, как заставить сделать то, что я задумал.