Спасительница

Спасительница

В бойницу залетали редкие сухие снежинки, завывали во всех щелях порывы ветра. В остальном вечер в Азкабане ничем не отличался от десятков и сотен других таких же: для тех, кто находился тут уже давно, все дни слились в однообразную серую череду дней, полных страданий, разделяемую на части только восходами и закатами. Медленно шёл по узкому обходному коридору вдоль ряда камер надзиратель — высокий крупный мужчина. В обязанности его входили наблюдение за узниками и контроль за обстановкой, но в ночное время почти все спали, и работа в этом мрачном месте казалась ему скучной рутиной, и даже дементоров не было видно поблизости — по причине непроглядной темноты этой ночи.

Надзиратель прошёл было до половины своего обычного маршрута, даже чуть дальше, потом вдруг словно вспомнил о чем-то и повернул назад. Ступая на носках, отсчитал внимательно третью камеру от поворота, чтобы не ошибиться, и осторожно заглянул в небольшое смотровое окно, подняв заслонку. За ним не виднелось ничего кроме все той же глухой темноты и части ближайшей стены с вделанной в неё толстой цепью. Тогда охранник бросил во тьму люмос, и шар света, пролетев вперёд, замер посередине маленькой узкой темницы, сделав заметными трещины между камнями в стенах и глубокие царапины: не то скребся кто-то, не то отмечал дни, проведенные в этом аду. А в самом дальнем углу виднелась человеческая фигура в порванной на плече и испачканной до пыльно-серого состояния тюремной робе, скорчившаяся в попытках сохранить ускользающее из-за сквозняка тепло. Узник вздрагивал при виде света, потревожившего его; скорчившийся, он казался маленьким, как ребенок, хотя охранник и помнил человека, сидевшего в камере, как довольно высокого.

Он постучал негромко в дверь костяшкой согнутого пальца — и заключенный поднял голову и обернулся, затравленно озираясь. Свет выхватил бледное лицо с клоком бесцветных спутанных волос; единственными яркими пятнами на нем были глубокие тени под глазами и несколько окровавленных ссадин на лбу и висках — правда, вряд ли от того, что узника тут били; скорее оттого, что тот падал и ранился сам (по крайней мере, надзирателю очень хотелось в это верить). О происхождении ссадин можно было догадаться по той слабости, с которой заключенный попытался подняться, повинуясь негромко отданному приказу. Пальцы его цеплялись за выступы и углубления в неровной каменной стене, но срывались, скользя, и несчастный упал бы, если бы не стоял в углу. С трудом ему удалось выпрямиться и встать более или менее ровно, хоть и распластавшись по стенам в этом самом углу.

И надзиратель Гойл всматривался и не верил, что перед ним стоит Люциус Малфой — слишком мало осталось в этом нервно вжавшемся в стену существе не только от гордого аристократа, но и от человека в принципе. Ничего хорошего от визита охранника ждать узнику не приходилось, но все же вид другого человека взволновал его и заинтересовал: слишком давно ему не приходилось видеть никого, кроме теней своего бесславно завершенного прошлого.

Под прорехами в одежде видны были и более обширные кровоподтеки, а вот раны и глубокие следы ударов на теле затянулись почти все, оставив шрамы и рубцы: в последнее время его не избивали — скорее, забыли насовсем в этом проклятом всеми месте. Но вид все-таки не вызывал у видевшего многое надзирателя самую острую жалость. Может, слишком силен был контраст между тем, каким он помнил его, может, слезящиеся глаза с гноем в углах и кошмарно исхудавшее тело, и вся эта запуганность, с которой он так и ждал нового удара, не могли оставить равнодушным даже достаточно холодное сердце.

Надзиратель поколебался немного. Что ему сказать? Но хотелось вселить в душу узника хоть немного надежды.

— Малфой, вы меня слышите?

— Да, — ответ был произнесен шелестящим хриплым шепотом, точно заключенному до этого приходилось очень долго кричать.

— Скоро подходит к концу срок вашего заключения. Через две недели. Я написал вашей… Вашему сыну. Надеюсь, что вас будет кому забрать.

Тот кивнул коротко, снова вздрагивая, будто даже не понял слов, и только через несколько мгновений, когда смысл слов дошел до него, вскинул голову. Глаза у него остро блеснули.

Он улыбнулся, и по тому, как неловко и некрасиво растянулись его губы, было заметно, как давно ему не приходилось этого делать.

Надзиратель Гойл бросил на узника несколько смущенный взгляд в последний раз и вышел из камеры, запоздало подумав, что эта радость только лишний раз привлечет к тому дементоров; впрочем, сокрушаться было поздно.

Но здесь был тот случай, когда помогло несчастье: разум Люциуса Малфоя ускользал от него — так сильно он погрузился в пучину ужаса с момента последней встречи с дементорами. И ясность мыслей не была ему свойственна. Казалось бы, чего может ждать заключенный, как не конца своего срока? Когда-то это было счастливой его надеждой, но уже давно стерлось и было закрыто пеленой беспамятного сущестования, которое он влачил тут. Короткая вспышка радости на удивление быстро забылась, и через минуту он снова забился в угол, упрашивая мысленно высшие силы только о том, чтобы холод, страх и постоянная ноющая боль поскорее прошли. Он уже вообще не помнил, зачем заходил охранник, поскольку нашел единственный способ выживать здесь: забыть обо всем и забыть самого себя.

***

Драко кинул осторожный взгляд на жену, которая пока что выглядела вполне умиротворенной и спокойно любовалась игрой языков пламени в их камине, и попытался набраться смелости, чтобы завести-таки давно планируемый разговор.
— Герми, милая. Нам нужно серьезно поговорить — и я заранее прошу прощения, что испорчу нам всю романтику этого вечера, — нервно и путано начал он. Испуганный взгляд Гермионы смутил его еще больше. — Я понимаю, ты скажешь, что сейчас не время, но я и так слишком давно откладывал его, а время идет, и…
— Тише, Драко. Успокойся, — она положила свою руку на его и внимательно взглянула в глаза мужу, — что произошло? Банк наложил арест на наш счет? Ты хочешь уйти к другой? Местные власти согласились выдать тебя британскому министерству магии?
— Что? Нет, нет, вовсе нет, — покачал головой он. — Но в Англию нам поехать придется на самом деле.
— Ты с ума сошел? Ты же помнишь, что тебя до сих пор ждут там, чтобы упечь в Азкабан?
— Вот поэтому поехать туда придется тебе.
Объявлено это было настолько скорбным и торжественным тоном, что у нее закрались вполне обоснованные сомнения.
— И для чего же, позволь узнать?
Драко вздохнул. Тут они подошли к сути разговора, который ему так хотелось оттянуть.
— Отец… Скоро подходит к концу срок его заключения. Через две недели кто-то должен его забрать.
— Ты так точно уверен в этом? Ты запомнил срок?
— Нет, мне написал Грег Гойл, он работает там в охране. Послушай, Герми, я понимаю, тебе не хочется видеть его — да я и сам не в восторге от этой перспективы. Но от этого не деться, и надо, чтобы…
— Но… Это необходимо? Он не сможет покинуть тюрьму сам? Ведь особняк в Уилтшире свободен, он вполне может отправиться туда, — недоумевающе взглянула она на него, мучительно пытаясь найти хоть одну причину, по которой она действительно должна сделать это. То, что ей не хотелось видеться со свекром, было мягко сказано. Кроме того, она легко могла представить себе, что и тот будет не в восторге от того, что сын женился на грязнокровке. И поэтому встречать Люциуса Малфоя из тюрьмы ей очень и очень не хотелось.
— Разве он не сможет трансгрессировать сам? Ему не вернут волшебную палочку?
Драко вздохнул вторично.
— Вернут… Наверное. Не знаю. Всё равно: он не сможет делать этого сам. Он не в том состоянии, Герми.
— Прекрасно. Он невменяем? А что, если он просто накинется на меня?
Она не питала особых иллюзий по поводу аристократического воспитания и легко могла представить, что сделали с Люциусом Малфоем долгие восемь лет заключения.
— Он не накинется, Герми. Грег пишет, что он не в том состоянии. Может быть, он даже встать не сможет сам.
Воцарилось недолгое молчание.
— Он так плох? — спросила она наконец.
— Очень, — грустно ответил Драко. — Может быть, он и оправится, но пойми, я не могу отправить его в госпиталь. Журналисты только того и ждут, чтобы снова начать трепать имя нашей семьи, и там они смогут добраться до него, а если и нет — любая сиделка сможет потом продать интервью с собой. А я не хочу этого! Герми, пожалуйста, пойми, только ты с твоими знаниями сможешь помочь ему в первое время.