Стакан

Стакан

Жил-был стакан. Обыкновенный такой, граненый, который был сделан в СССР, и цена ему четырнадцать копеек. Много он повидал на своем веку: много что видел, много что слышал. Пережил он своих собратьев: одни были случайно разбиты, другие же пали в праздничных боях. В общем, остался из стариков только он, да ещё несколько приятелей: ржавый дуршлаг, мясорубка ГОСТа 4025-95, старая кастрюля, чугунная сковорода, да кружка алюминиевая со отломанной ручкой. Ветераны кухни, можно так сказать. Вся остальная кухонная утварь их уважает, а новая посуда слушает их советы, чтобы так же долго прожить. И вот, как-то раз ночью, с пятницы на субботу, решили они как всегда поговорить. На подоконнике стоял одинокий стакан, который забыли убрать на место. Из окна лился синеватый свет ночного города, заполонивший почти всю кухню. По правой стенке от окна стоял большой стол с придвинутыми стульями: хозяева сегодня вновь собирались на кухне. На самом столе лежал дуршлаг, который давеча использовали, а в тени – у самой стены притаилась хлебница. Следом за столом шел огромный белый холодильник, а подле него, у самой двери – напротив окна – стоял фикус. По левой стене от окна – плита, на которой расположилась кастрюля со сковородой. Затем, до самой двери тянулась кухонная стенка. В ней было огромное количество шкафчиков, отделений и, непосредственно – раковина. Там грустно мокли оставшиеся до утра чашки и блюдца, а на сушилке в ряд стояли новые чистенькие тарелки. Во множестве отделений была остального рода посуда: в верхних стеллажах расположились тарелки, чашки, ложки, вилки, а в нижних – кастрюли, сковородки, банки, кофемолка и т. д. Посередине хозяева поставили микроволновку, коробки с чаем, стенды для ножей, чайник и мясорубку. На самом верху лежали различные крупы, приправы, специи и, наконец – стояла кружка с отломленной ручкой, в которой хранили что-то из выше перечисленного. Время подходило к часу ночи и убедившись, что хозяева уснули, посуда начала вести светский разговор. Из мойки булькали чашки с блюдцами, на сушилке и в шкафчике трещали тарелки с ложками, о чем-то болтали кастрюли в нижнем шкафу, а в темноте в хлебнице кто-то перешептывался. В духовке разговаривали новенькие сковороды, а большой холодильник заполнял своим храпом всю кухню, смешиваясь с доносящимися из открытой форточки звуками улицы. Только на верхних полках стояла тишина. Фикус же молчал. Он всегда молчит. Просто растет и молчит. Так, слово за слово, разговорились. Стали они друг-другу жаловаться на жизнь, как их хозяева мучают, да и в целом, какие они несчастыне, и как жизнь трудна. Говорили о своем предназначении и сплетничали, опираясь на слова хозяев. Начала старая кастрюля:

• «Ох, как я устала! Хоть бы отдохнуть дали. Постоянно что-то во мне кипятят – мочи нет! Не понимаю, зачем им так много кипятка и пара в жизни? А когда на плиту выливается – так они меня в этом обвиняют! Мол, это я старая виновата, а когда берут новую-то, так все одно и тоже получается! На них потом всё сваливают, а затем меня снова берут, чтобы «всё по-старинке было» и опять по-новой. Ругаются при этом, как черти, а за собой убрать не удосужатся. Постоянно с закопченными боками хожу, стыд один!», – соседка поддержала её.

• «Не говори! Со мной такое-же постоянно происходит. Я всегда накалена, да так, что остыть не успеваю! Они вечно жарят на мне всякую гадость, а она на всю кухню брызгает, что мыть приходится даже шкаф. А вонь-то стоит ужасная! Вся эта гадость к потолку поднимается, и дышать в кухне невозможно. Сколько дыма, что порой белого дня не видно. Нет, ну надо им обязательно жарить, а ведь есть и другие способы.», – кухня дружно поддержала её.

Никто не любил, когда в ней грязно и стоит отвратительный запах. Всем хочется чистого воздуха, ну или хотя-бы приятного бытового, а не вонь жаренного, сваренного или всякого прочего. Когда готовят, то почти всегда стоит жар – это неизбежно. Но есть, всё-же, такие процессы, когда не требуется огонь. В таких ситуациях в дело вступают дуршлаг с мясорубкой. Красующийся в льющемся из окна свете, дуршлаг гордился и выставлял напоказ свои ржавые пятна, которые символизировали его многолетний труд и опыт. Он начал:

• «Вот сколько через меня промыли костей – не сосчитать! Много я через себя пропускал воды, да и не только, а какое множество на мне всякого оставалось, ой! Так я заработал свою ржавчину. Вот сегодня, буквально ещё утром они всё перемывали сквозь меня что-то. Они не могут не промыть, иначе съесть не выйдет. Из-за того, что вечно сдерживал в себе их остатки, мусор, или наоборот просеивал грязь, а оставлял нужное – вот и проржавел. А вы тут жалуетесь на то, что смыть можно!», – некоторые поддержали его, а другие стали возражать, потому что есть судьба и похуже, чем у него.

• «Мне вот всё равно!», – начала мясорубка.

• «Сквозь меня столько прошло, столько я перемолола, что мне абсолютно плевать на это! Я столько костей сломала, что от них лишь фарш остался. Через меня прокручивают практически всё, что угодно: любые их проблемы, твердые хрящи и упертые жилки – я превращаю в единый комок. Не могу сказать, что это приятно, но вам, тем на которых лишь лежат продукты хозяев, не стоит так уж сильно переоценивать свои проблемы.», – тут снова кухонная утварь загудела. Только холодильник продолжал храпеть, да фикус молчал. Но тут с самого верха подала голос алюминиевая кружка с отломленной ручкой.

• «Все ваши разговоры – пустой треп!», – остальные тут-же замолчали.

• «Ваши проблемы и страдания – это ваше предназначение. Не страшно, если испачкают, не страшно, если вы покроетесь ржавчиной или будете вечно мокнуть в раковине. Страшно – тогда, когда про вас забудут или станут использовать не по назначению. Так случилось со мной. Очень давно, когда нас стариков на кухни было больше, меня грубо уронили на пол, вследствие чего откололась моя ручка. Тогда я думала, что мне настал конец. Выкинут или увезут на дачу, что в общем одно и тоже. Однако, они поступили со мной более «гуманно». Пить из меня перестали, а стали насыпать в меня остатки муки, различные травы, хранить прищепки и прочий «полезный» мусор. Убрали меня на самый верх, чтобы перед глазами не маячила, и вот так я стою здесь бог знает сколько. Поначалу я думала, что тем самым приношу пользу, но потом я поняла, что являюсь тем самым хламом, который никак не используешь, а выкинуть жалко. Вы не знаете, как это ужасно быть не на своем месте, быть забытой, но не уйти на покой, а продолжать хранить в себе то, что им не так уж и нужно. Держать в себе остатки и всякий мусор прошлого. Но это ещё, кстати ничего! Вон литровые банки в шкафу! Так вообще света белого не видят. Стоят в своих закромах и не ведают, что у нас творится. Помнится мне, когда их однажды притащили на кухню, то они всему удивлялись и спрашивали: «чем же закончился 27-й съезд КПСС.» Так что мы ещё хорошо живём!», – все промолчали. Кружка с одной стороны была изгоем, а с другой могла наблюдать за всей кухней свысока и, тем самым, занимала особое положение. Никто не хотел такой участи, как у банок из шкафа вне кухни – все этого боялись. Хоть кружка была груба и ворчлива, но к ней прислушивались, потому что она была одним из ветеранов. Тут некоторые собеседники обратила внимание на то, что стакан вовсе не участвовал во общем споре, а просто стоял у окна, не проронив ни слова.