Станция "Континенталь"

Станция "Континенталь"

     
     Салон третьего класса межгалактического рейса Земля — Станция Континенталь, мало чем отличался от сельского вокзала надземки Старого Света – то же прокуренное помещение, запахи пота, пива, нескончаемый гул голосов, и пол, усеянный разнообразным мусором — от конфетных оберток и стаканов, до растоптанных окурков и остатков домашней еды. В задних рядах какая—то женщина распекала мирно храпящего мужа, чуть поодаль пятилетний сорванец приноравливался обернуть стакан с недопитым молоком на голову сидящего впереди хиппи, а сосед Ридерика Томма в который раз толкал ему речь, подготовленную для выступления на семинаре дарвинистов — "свобода — дар эволюции": 
     — А что вы скажете о такой фразе, — сосед, назвавшийся мистером Кокулом, звучно сморкался в платок, прятал его в карман, и выдавал нечто, вроде, — апокалипсис сознания, в чувственной среде несостоявшейся личности, угнетаемой чудовищным размахом  рабского повиновения хаосу детализованного восприятия воображаемого мира наслаждений, подвергает сомнению всю систему навязываемого приоритета ценностей. 
      Мистер Кокул снова доставал платок, и, не отрывая взгляда от собеседника, с наслаждением в него хрюкал. Томм понимал, что в этот момент он должен  что—то сказать, но "апокалипсис сознания, среди детализованного восприятия воображаемого мира наслаждений" в его голове, выдавал только одну фразу, казавшуюся Ридерику подходящей для поддержания интеллектуальной беседы:
     − Превосходно, в высшей степени превосходно...− восклицательный знак, который должен был стоять в конце предложения, по мере произнесения каждого слова, превращался, наконец, в раздавленную точку.
     Несмотря на это, мистер Кокул удовлетворенно кивал и принимался обстоятельно обосновывать каждое утверждение.
     Пользуясь передышкой, Ридерик вновь погружался в свои переживания. А их у него хватало — как ни как, а он, восемнадцатилетний деревенский парень, задумал перебраться на Парадиз — планету, где для тех, кто туда попал, открываются бесконечные возможности, чтобы взлететь на вершину  социального положения, богатства, и процветания. 
На отцовской ферме в Старом Свете он слышал тысячи историй о том, как бедные деревенские ребята, вроде него, попав на Парадиз, словно по волшебству, из неотесанных свинопасов с взлохмаченными волосами, превращались в сказочных принцев. 
Эти истории горячили сознание. Не будь Томм несовершеннолетним, он бы уже давно помахал ручкой и отцовской ферме, и нудной повседневности, и старенькой, искалеченной человеком, Земле. 
    Но приходилось терпеть, не таким дураком он был, чтобы не понимать, что до достижения восемнадцати, все его передвижения, даже на десяток километров от фермы, будут вызывать подозрения и вечные вопросы. 
     Только не сейчас. 
     Пять недель назад он стал совершеннолетним. Тогда (миллион лет назад) родители созвали соседей, он  пригласил  друзей, и все они пили домашнее вино, набивали животы деревенской праздничной едой и поздравляли Ридерика с "днем прощания с детством". 
    При воспоминании об этом Ридерик переживал легкое прикосновение грусти. Что уж говорить — в деревне умели, когда надо,  весело и с чувством проводить  время. В горле у него до сих пор перехватывало, когда он вспоминал, как поздравляя, отец сильно, по—мужски жал его руку,  мать утирала слезы, а друзья легкомысленно толкали  в бок, и громким шепотом, чтобы слышали товарищи, произносили нечто, вроде:
    — Поверь, я знаю девчонку в соседней деревне, которая способна нарожать штук пятнадцать детей. Там... — дальше следовали жесты, восклицания, и хохот товарищей. 
    Все это повторялось из года в год на любой деревенской вечеринке, посвященной совершеннолетию — рукопожатия отцов, слезы матерей, шутки друзей и соседей. Но, несмотря на однообразие, каждый такой вечер был неотразимо привлекательным и запоминающимся. Наверное, ради таких вот моментов, и можно было остаться на ферме, чтобы мирно копаться в земле и принимать роды у коров. 
     Но для Ридерика идея попасть на Парадиз стала такой же неотъемлемой его частью, как длинные неуклюжие руки или вихор на макушке. Чем больше он размышлял об этом месте, чем больше с каждым годом на него возлагалось обязанностей по работе на ферме, тем прочнее в его сознании утверждалась мысль  о побеге. 
     — Если долго о чем—то думать, это сбудется, — говорила иногда мать.
     — Или окончательно рехнешься, — с усмешкой добавлял отец.
     Но Ридерик не рехнулся, это он знал наверняка. Свидетельство тому – пятый, последний час полета на пересадочную станцию, откуда отправляются корабли на Парадиз, планету—рай.
     Его размышления прервал голос громкоговорителя, гнусаво пробубнивший о том, что полет подходит концу, надо притегнуться, растоптать свои окурки, и на время помереть, если вы не переносите посадочных перегрузок. Пассажирский муравейник суетливо задергался, взял последний натужный аккорд, и испуганно затих, приготовив мешочки для недавно поглощенной снеди. Мистер Кокул срезался на полуслове и странно съежился. Последнее, что он пробормотал, никак не относилось к конференции дарвинистов, и было явно нечитабельно.
     Следующие несколько минут, пока лайнер входил в поле притяжения Континенталя, пассажиров мотало, словно бобы на решете, и Ридерик успел услышать столько пожеланий в адрес пилотов, изобретателей космических кораблей и самого космоса, что этого хватило бы на отдельный том в лингвистическом словаре.
     Когда лайнер тряхнуло последний раз и двигатели умиротворенно проурчали отбой, салон на мгновение погрузился в абсолютную тишину, глухую и бездыханную —  словно  погрузился в воду.  
     Следующие несколько секунд пассажиры, словно парализованные, только моргали и нервно скребли ногтями по подлокотникам. И в тот самый момент, когда в громкоговорителе прозвучало слово «Внимание...», судорожная волна движения пробежала по обшарпанному салону. К чему должны быть внимательны пассажиры, Ридерик не разобрал – всеобщий фальстарт мощной волной выхватил его из кресла, пронес по узкому проходу, ударяя о сидения, и выплюнул в посадочный ангар. 
    Гул голосов, покрикиваний и стонов разносился в наэлектрилизованном эмоциями воздухе. 
    Мимо Ридерика, то и дело толкая в спину, бока, а иногда и в голову приподнятыми чемоданами и сумками, проносились освобожденные из плена ожидания, пассажиры. Чья—то волосатая рука, обхватив плечо Ридерика, сдернула его в сторону, он краем уха услышал:
    — Отвали, малый.
    Его, отвалившего, вновь отбросили назад, а затем, зацепив какой—то частью багажа, опять потащили вперед. 
     К чему было такое столпотворение, Ридерик не понимал. Впрочем, сейчас это менее всего беспокоило. Он был ЗДЕСЬ. На пересадочной станции. То, о чем он так долго мечтал, наконец, сбылось. Ридерик завороженно осматривал невзрачный посадочный ангар. В нем не было ничего особенного – таких ангаров — сводчатых помещений с армированными стенами, он навидался предостаточно. Но это было ТАМ. Там было много чего, кроме одного – там мечта не была так близка, как здесь. И, увлекаемый толпой, он не замечал ничего, кроме металлопластиковых стен,  емкостей, хаотично расставленных вдоль стен, и каких—то несложных механизмов, тут и там разбросанных по ангару.
     Вынесенный людским потоком за пределы ангара, Ридерик, в конце концов, освободился от зацепившего его багажа, и отступил в сторону. Основная масса народа шумным ульем гудела где—то далеко впереди, а оставшиеся ручейки пассажиров были более спокойны, и размеренно, не торопясь, продвигались по широкому и невысокому тоннелю к выходу из посадочных помещений. 
     Пристроившись за тучной дамой, шедшей под руку с невысоким, усатым старичком, Ридерик протопал до конца тоннеля, пропустил вперед себя многочисленную семью, как он предполагал, переселенцев, и очутился, наконец, перед несколькими прозрачными дверьми, ведущими в пассажирские залы. 
     На мгновение он остановился. В голове кружилось. Там, за раздвижными створками, бурлила и шумела совсем другая жизнь. Та жизнь, о которой Ридерик знал только по Сети. Та жизнь, которая сотни раз снилась ему по ночам и будоражила сознание среди однообразных будней на ферме. Он был так близко от нее, что теперь мысли путались от волнения, а ноги отказывались держать, словно у новорожденного теленка. Секунду Ридерик стоял, словно в прострации, а затем шагнул вперед. Створки разъехались, и Ридерик ступил в огромное помещение пассажирского зала.
     Его захлестнула волна разнообразных звуков, какие обычно бывают в людных местах. Голоса людей, шум механизмов, стук и шарканье сотен и тысяч ног о пластиковый пол – все это сливалось в один неравномерный, обволакивающий гул. Эскалаторы по обеим сторонам зала увозили и привозили потоки людей на другие уровни, по залу с тихим жужжанием шмыгали кары, летали вездесущие видеорегистраторы, а прямо из под ног Ридерика вдаль уходили две широкие ленты пассажирского транспортера, соединявшие между собой галерею пассажирских зал. 
     Ридерик ступил на ленту. Покачнулся, удерживая равновесие, и ухватился за поручень. Три минуты спустя он уже переезжал границу залов. Теперь он был в самой гуще толчеи и движения. Ридерик не знал, куда уносит его транспортер, просто двигался наугад, обозревая окружавшее. 
     Мимо людей самых разных рас и национальностей, мимо арок, ведущих в другие залы, мимо эскалаторов и билетных касс; магазинчики, ларьки, торговые роботы и автоматы  калейдоскопичными узорами сменялись одни за другими, удивляя Ридерика разнообразием предлагаемых товаров. Тут можно было найти все – от трубочек—плевалок, до самого современного оружия, от воздушных шариков, до космических одноместных катеров. Что же касается еды, то на Континентале это был самый ходовой товар. 
     Ели тут чуть ли не все и повсюду: жевали, грызли, слизывали и обгладывали самую разнообразную снедь. Понять подобную страсть к пище Ридерику было трудновато. Возможно, думал он, это происходило из—за действия «репеллентов—обжорок», которые, как он слышал, разбрызгивали в самых людных местах; а может, это просто обычное средство нервничающего человека мало—мальски успокоиться и почувствовать себя увереннее. Так или иначе, но Ридерик, в конце концов, тоже почувствовал голод. 
     Сойдя с ленты транспортера, Ридерик огляделся. Прямо перед ним мерцали голограммы казино, далее, по ходу движения он разобрал рекламные вывески парфюмерных и галантерейных магазинчиков, а позади – ниша с окошками билетных касс. Повинуясь внезапному порыву, он двинулся по направлению касс. Из пяти окошек на трех были вывешены объявления о перерыве. Возле четвертой темнокожий крупный мужчина что—то спрашивал у кассира, пятое было незанято. Ридерик робко оглянулся, зачем—то дважды провел рукой по груди, и двинулся к кассе. Засунув руку в карман, он потрогал бумажник, в котором лежала кредитная карта. ЕГО кредитная карта. Упершись грудью в стойку, он, также как и мужчина по соседству, склонился к самой щели между стеклом и стойкой и пробормотал:
     — На Парадиз ближайший рейс, во сколько, скажите пожалуйста?
     Кассир – бледная женщина с фирменным платком транспортной службы на шее, скользнула по нему глазами, пробежала пальцами по  клавиатуре, и выдала ответ: 
     — Завтра, двадцать три восемнадцать по местному времени.
     — Спасибо. – Ридерик отошел от окошка и взглянул на циферблат чуть поодаль. До отправления рейса оставалось больше суток, если мерить земными. Поколебавшись, он повернул обратно, подошел к тому же окошку и снова приник ухом к стойке:
    — До Парадиза, один билет, пожалуйста…
     
     Комната была размером, больше подходящим для хранения швабр, ведер и прочей хозяйственной утвари. Однако Ноль—один не жаловался. Напротив, минимум пространства вокруг него располагал к большему сосредоточению. А если добавить к размерам помещения его невероятную захламленность разного рода аппаратурой — в основном, вышедшими из строя компьютерами и комплектующими, то стремление Ноль—один к минимализму в окружающем его пространстве, приближалось к идеалу. 
     Линина ворвалась в комнату, словно боец группы захвата. Только в руках у нее не было автоматического оружия и она не орала «На пол! Всем на пол!» Впрочем, испуг Ноль—один от этого не стал меньше. Во—первых, он никак не мог привыкнуть к столь шумному вторжению, а во—вторых, по опыту он знал, что, когда Линина вот так врывается в его комнату, значит, жди неприятностей.
     – Ты здесь! – Линина облегченно выдохнула. – Хорошо, ты мне нужен.
     С этими словами она смахнула со стула лежавшие там комплектующие, и шумно плюхнулась на затертое сидение. Поерзав, она ухватилась за краешек стула, и, почти не приподнимаясь, подтащила его ближе к столу. Ножки при этом издали режущий, дребезжащий звук, от которого Ноль—один поморщился. Он всегда удивлялся способности Линины производить невероятно много шума. По уровню децибел один день ее жизнедеятельности мог быть равен часу работы реактивных двигателей или трем часам брачных игр Махантуанских медведей.
     – Привет! Чем занимаешься? 
     Стандартный вопрос. Милая девушка заглянула в гости к другу—очкарику, чтобы побеседовать о погоде и домашнем задании. 
     – Ожидаю, когда ты отсюда уберешься. – Не совсем по—приятельски ответил Ноль—один.
     Линина мило улыбнулась:
     – Не дождешься. Или  хочешь выставить девушку силой?
     – А это возможно? – поинтересовался Ноль—один?
     Линина помотала головой:
     Какое—то время Ноль—один молча смотрел на девушку, затем отвернулся. Линина посерьезнела.
     – Ладно, Яхоб, брось. Мы же друзья. 
     – Чего ты хочешь, Линни? Ты всегда чего—нибудь хочешь.
     – Всегда? – переспросила Линина. 
     Ноль—один замялся. На самом деле, если бы не Линина — не ее забота, он давно бы уже превратился в тощего безумца, ползающего по близлежащим помойкам в поисках еды.
     – Извини…
     – Проехали. – Кивнула Линни – Я не давлю на тебя, Яхоб. Ты ведь знаешь, что нет. Ты всегда вправе отказаться от того, о чем я тебя прошу. И ты знаешь, что от этого между нами ничего не изменится.
     – Да. 
     Какое—то время Линни испытующе смотрела на друга. Наконец, Ноль—один не выдержал:
     – Ладно, что у тебя. 
     – Надо устроить препятствие на грузовой линии второго яруса.
     – Для кого?
     – Грузовой кар. 546—2а, тяжеловес.
     В этом не было ничего сложного. Для Яхоба что—то вроде детской забавы. Пара минут манипуляций с клавиатурой, и нужная информация отобразиться на рабочем мониторе водителя кара.
     Несмотря на простоту задания, Ноль—один кивнул неохотно. Он привык к тишине и удаленности своего убежища и любые изменения в его привычной жизни действовали на Ноль—один угнетающе.
     – А где Натан? – спросил Ноль—один.
     – Готовится. Парень, это дело просто шик! Увидишь, сколько будет веселья.
     – Не сомневаюсь. – пробормотал Яхоб, придвигая скайбук. – Давай теперь подробнее.
     
     Пирог с капустой был съеден почти моментально. Ридерик едва успел отойти от ларька, как последний кусок с детства привычной пищи, исчез у него во рту. Запивая остатки горячего пирога прохладным напитком, Ридерик осматривался по сторонам, ища место, где он смог бы присесть и отдохнуть. 
     На самом деле ему нетерпелось  поскорее достать из бумажника и рассмотреть самую дорогую для него сейчас вещь, маленький прямоугольник — его билет в лучшее будущее, его билет к счастью и процветанию, хотя для кого-то это был просто проездной документ отсюда-туда. Он и так едва сдержался, решив прежде перекусить, и только потом поближе рассмотреть пластиковую карточку, в которой заключались его надежды. 
     Повернув в сторону, он оказался в другом зале. Здесь, как и в некоторых других, был небольшой голографический фонтан, от которого легкими волнами набегал кондиционированный воздух. Обтянутые искусственной кожей скамьи вокруг фонтана были наполовину пусты, и Ридерик, выбрав место с меньшим числом отдыхавших, устроился поудобнее. Справа от него – через три сидения находилась молодая девушка вместе со своей бабулей, слева – еще дальше, семейная пара с мальчиком лет пяти. Когда Ридерик примостился на выбранном месте, девушка мимолетно взглянула на него, бегло осмотрев с головы до ног, а затем отвернулась, полностью потеряв к нему интерес. Зато мальчик, очевидно непоседа, доставлявший немало хлопот родителям, вмиг оказался рядом.
     — Привет, — он резко затормозил перед Ридериком, — ты летишь на Ксенус?
     У мальчика был такой вид, словно от ответа Ридерик зависело нечто важное.
     — Нет, — покачал Ридерик головой, — а ты на Ксенус?
     В ответ мальчишка так затряс густыми вихрами, что у Ридерика возникла мысль, что сейчас курчавые каштановые волосы начнут разлетаться в раные стороны, как солома из деревенской куклы, которую тормошит играющий пес.
     — Мой папа стал полковником и его переводят на ксенус он там будет командовать полком и нам дадут большой дом с роботами, — залпом выпалил мальчик
     — А-а, — протянул Ридерик.
     — А еще он сказал что купит мне собаку потому что у нас будет дом и мы можем держать собаку а раньше мы жили в казарме. 
     В этот момент мальчика позвали обратно. Мельком взглянув на родителей, тот снова на секунду повернулся к Ридерику.
     — Ну что ж, — Ридерику хотелось хоть что-то ответить мальчику, по-видимому, тот был действительно рад своему маленькому (а может, и не маленькому) счастью, — рад за тебя. Береги собаку.
     Мальчик снова затряс вихрами и испарился.
     Оставшись, наконец, один, Ридерик полез в карман и достал бумажник. Билет лежал в специальном отделении — синий пластик с цифрами и надписями, нижнюю часть которого пересекала металлического цвета полоса. Самый обычный билет на самый обычный рейс. Если бы не надпись, при взгляде на которую у Ридерика замирало сердце: "Континенталь — Парадиз". Хотелось вопить от восторга, и, так же как и тот мальчик побежать к первому встречному, хотя бы к той же девушке справа, и взахлеб рассказывать о своем счастье. 
     При воспоминании о девушке, Ридерик оторвал взгляд от билета. На том месте, где та сидела, никого не было. Старушка, правда осталась, но девушка исчезла. Ридерик  тотчас забыл о ней. Он сунул билет обратно, тщательно запихал бумажник в карман, и, взвалив на плечо рюкзак, встал. 
     Что же, времени до отправки его рейса предостаточно, почему бы не потратить его на знакомство со станцией? Кроме того, надо подыскать недорогую гостиницу – сутки, это не пара часов, а Ридерик хотел взойти на борт пассажирского лайнера бодрым и полным сил. 
     Ридерик осмотрелся более внимательно, ища признаки информации о гостиничных услугах. Зал, в котором он сейчас находился, был размером с пару      теннисных площадок. Посередине – голография фонтана, вокруг него  пару десятков скамей, а  периметр зала опоясывал ряд широких окон, за которыми помещались разнообразные мини-заведения. Ридерик отметил парикмахерскую, несколько магазинчиков, виртуальный тир, контору по предоставлению интимных услуг и кассу обмена валюты в самом дальнем конце, рядом с широкими закрытыми воротами серо-белого пластика. Все остальное свободное место, не занимаемое окнами заведений и дверями, пестрело рекламными щитами.
     Найти нужный, с предложениями о ночлеге и отдыхе, не составило большого труда. Сфера гостиничных услуг была наиболее востребованной после предложений еды и напитков. Ридерик сделал шаг в направлении рекламного щита, и в этот момент створки тех самых пластиковых ворот, которые Ридерик приметил рядом с кассой, разъехались в стороны и ту же секунду на пороге появилось нечто, заставившее Ридерика побледнеть. Зал наполнился воплями.
     
     Махат Итун, по прозвищу Тарантул, уже двадцать шесть лет управлял грузовым каром на Континентале. Первые годы его бросали с уровня на уровень, но последние восемнадцать лет он водил тяжеловесы только на втором уровне. Никто, кроме него не знал так хорошо все хитросплетения транспортной магистрали. Однажды, на спор, он провел кар от станции обслуживания до заброшенных складов тридцать пятого сектора, с завязанными глазами. Восемнадцать поворотов, четыре с половиной километра монорельсовой дороги и максимальная скорость, с которой разрешено двигаться «тяжеловесу». В тот вечер он неплохо повеселился с друзьями, после того, как Мокрый Тых выставил ему ящик самогона собственного изготовления. Каким бы скотиной не был Мокрый Тых, а самогон у него был отменный. Тарантул любил при всяком удобном случае рассказать эту историю всякому, кто проявлял хоть малейший интерес. 
     Однообразие работы не утомляло Махата. Наверное, он был единственный из водителей, кто наслаждася работой каждую ее минуту. Он и сам не понимал, почему его так привлекает движение кара—тяжеловеса по гладкому, с матовым блеском, монорельсу. Может, он просто любил движение, может, его завораживала равномерная, медитативная смена тускло светящихся ламп по обеим сторонам транспортного тоннеля, а может, ощущение мощи, которое он чувствовал, когда его 246 тяжеловес начинал движение. 
     Так или иначе, но когда на мониторе управления высветилась предупреждающая надпись, Тарантул поморщился. Он не любил непредвиденных остановок. А именно это сейчас ему и предстояло сделать. «Внимание! На пути препятствие!» — надпись равномерно появлялась и исчезала. По всем правилам при возникновении этого предупреждения водитель должен тут же остановиться. Таков закон, и Махат Итун не собирался его нарушать. Он слишком дорожил работой, чтобы позволить себе потерять ее по такому ничтожному поводу. Тарантул потянул рычаг на себя и кар замедлил движение. Спустя еще несколько секунд тяжеловес по инерции дернулся и окончательно встал. 
     Махат Итун обернулся. В прицепленной к тяжеловесу клетке огромная мохнатая зверюга даже не пошевелилась. «Ну и нечисть» – подумал Тарантул, глядя на трехметровую неподвижную фигуру зверя. Неприятное впечатление усиливалось еще и тем, что животное, сидевшее в клетке, смотрело на него. Просто смотрело. Не мигая, не отводя взгляда, не проявляя никаких видимых эмоций. Из приоткрытого рта торчали неровные резцы, их было так много, и они так тесно жались друг к другу, что создавлось впечатление, будто весь рот этого чудища, от губ до самой гортани усыпан этими орудиями смерти, стовно свод пещеры – сталактитами. Самое неприятное было в том, что так оно и было. 
     Кроме клетки со зверем, на грузовой платформе, в дальнем ее конце, стояло двое сторожей. Мужчина и женщина, работники частного зоосада, которому собственно, зверь и принадлежал. У каждого из одетых в униформу сопровождавших была винтовка и куча всякого навесного хлама на поясах, о назначении которого Махат Итун не имел ни малейшего представления.
     Когда кар остановился, мужчина, сказав что—то напарнице, спрыгнул с платформы и направился в сторону кабины. 
     – Что произошло? Почему остановились? – В голосе мужчины явно чувствовалось неудовольствие.
     И это Тарантулу не понравилось. Он не любил, когда кто—то совал нос в ту область, которая полноправно принадлежала ему, и тем более, когда делал это, не выказывая ни малейшего уважения.
     Тарантул не торопясь полез в карман, достал оттуда леденец со вкусом бахрисовой дыни, не спеша развернул, положил леденец в рот и скомкал обертку.
     Пока он производил все эти манипуляции, изначально бледное лицо сторожа постепенно наливалось красным, словно ему под кожу впрыскивали «гримилекс» из арсенала фейсдизайнеров и гримеров.
     – Что-то валяется на путях, — соизволил, наконец прокомментировать Тарантул причину остановки.
     – Ну так посмотрите, что это! Или вы будете стоять здесь до конца смены? У нас график!
     – Угу, — согласился Тарантул. – Только по-правилам, я не могу покидать кабину. Надо ждать ребят из техобслуживания. 
     С этими слова он щелчком отправил обертку за окно кабины:
     – Таковы правила. Не я их составлял.
     На самом деле никаких правил, относительно препятствий на путях, не существовало. Водитель мог действовать на свое усмотрение – посмотреть, что такое там может находиться, позвонить в службу техобслуживания, даже сообщить в полицию – а может, это террористы заложили бомбу. Только сторож этого не знал, чем Тарантул охотно и с наслаждением воспользовался.
     Услышав о «правилах», сторож на мгновение замешкался. 
     – И что, нам теперь придется ждать техобслуживание? Сколько это займет?
     Тарантул пожал плечами:
     – Может пять минут, может, пару часов. Эту уже зависит не от меня.
     Сторож поморщился. Перспектива просидеть в тоннеле пару часов нимало не радовала.
     – А если я сам схожу посмотрю, что там может быть? – наконец предложил он.
     Тарантул осклабился:
     – Да ты гений, парень! Слушай, а ведь правда – что тебе стоит сходить и посмотреть? Глядишь, и покатим через минуту—другую.
     Сторож видел, что водитель просто насмехается над ним, но смолчал. Перебросившись парой коротких фраз с напарницей, он двинулся вглубь тускло освещенного тоннеля.
     Настроение Тарантула приподнялось. Нет, он не был таким уж плохим парнем, он просто не любил, когда кто—то слишком неуважительно к нему относится. Он потянулся к приборной панели и прибавил громкость радио.
     Серая тень оторвалась от стены метрах в пятнадцати от грузовой платформы и направилась в сторону клетки. Человек даже не таился, он шел широким, размашистым шагом, словно находился в тоннеле, выполняя служебные обязанности. Несмотря на это, жещина – второй охранник, не увидела его приближения, пока человек не вспрыгнул на платформу и не зажал ей рот рукой. Глаза охранницы расширились от страха, он в панике заскребла пальцами по державшей ее голову руке, а буквально чере мгновение ее зрачки помутнели и она обмякла в руках нападавшего. Натан выдернул шприц из ее шеи.
     На красноватом, индейского типа, лице Натана, не отразилось ни малейшего признака эмоций. Он не торопясь, опустил тело охранницы на платформу, вставил автоматический шприц в футляр, сунул его в карман, и, вновь, не особо таясь, направился через платформу к кабине. Проходя рядом с клеткой, Натан равнодушно скользул взглядом по зверю. Тот словно тоже не замечал находившегося по ту сторону прутьев, человека. 
     Когда дверца кабины открылась, Тарантул без особого интереса обернул голову. Кроме женщины-сторожа больше никто не мог сейчас находиться в тоннеля. Во всяком случае, это было маловероятно. Тот, кого он увидел, совсем ему не понравился. Брови водителя поползли вверх — примерно то же выражение лица возникает у человека, ожидающего на Новый Год заказанное посещение Деда Мороза, а видит за раскрытой дверью водолаза в ластах.
     – Что за… –  выразить до конца свое возмущение он не успел. Незваный гость вспрыгнул на подножку, двумя пальцами перехватил горло Тарантула, и в следующую секунду доза снотворного потекла по венам Махат Итуна.
     Сторож, отправившийся на поиски препятсвия был уже метрах в ста от кара, и при таком тусклом освещении, вряд ли смог разобать, что сейчас происходит позади него. Даже при всем старании ничего нельзя было рассмотреть хотя бы из-за слепящего луча осветительной фары тяжеловеса.
     Натан спрыгнул с подножки, взобрался на платформу и занялся дверью клетки. Понадобилось совсем немного времени, чтобы несложный механизм щелкнул. Дверь тихо взвизгнула и приоткрылась. Этот, явно знакомый звук вывел чудище из оцепенения. Зверь повернул голову. 
     Натан распахнул ворота клетки во всю ширину. Осталось совсем немного. Он пересек небольшое пространство между платформой и стеной тоннеля и оказался рядом с воротами серого пластика. Натан вдавил кнопку, открывающую ворота, до упора, те с легким шорохом раздвинулись в стороны. Яркий свет ударил по глазам Натана, он прищурился. То же самое сделал и зверь в клетке. Только одновременно с этим он издал некий урчащий звук. Свет явно заинтересовал его. Линни так и говорила – зверя часто выводят на публику, в ярко освещенное помещение, а чтобы он был сговорчивее – прямо на смотровой площадке его ждала еда. Зрителям это нравилось.
     И в этот раз она, как всегда, не ошиблась. Чудище тряхнуло коматой головой, Прорычало чуть громче и спрыгнуло с платформы. Натан не был человеком, склонным к приступам страха или беспокойства, однако, в тот момент, когда зверь проходил мимо него, он почувствовал нечто, что для него можно было охарактерризовать, как беспокойство. Видимо, дело было не только во внешнем виде двухметрового – если он стоял на четырех лапах, гиганта, а еще в чем—то — в запахе, что—ли, в некой энергии, исходившей от зверя. Так иногда люди чувствуют непонятное отвращение к совершенно безобидному таракану, а женщины впадают в истерику при виде мыши, или крысы.
     Оказавшись за воротами, в освещенном зале, зверь остановился. Издал легкий рык и поводил головой из стороны в сторону, ища еду. До Натана донесся истеричный женский вопль. Последнее, что увидел Натан, когда ворота уже закрывались – это как чудище поднималось на задние лапы, острые уши плотно прижаты к голове, покрытой грязно—серым мехом, а длинный, чешуйчатый хвост нервно хлестал по сторонам, ударяя по стенам. Створки захлопнулись, и рев, даже приглушенный воротами, на долю секунды приковал Натана к месту.
     
     Ридерик стоял в оцепенении, пораженный размерами зверя, вошедшего через грузовые ворота. Ничего подобного он раньше вживую не видел. Вдобавок ко всему, от зверя исходило нечто, заставлявшее тех, кто его видел, замирать в бессознательном, первобытном ужасе. Несколько женщин истошно закричали, краем глаза Ридерик увидел, как невдалеке кто-то потерял сознание. 
     – Назад, Вета, Юлий, назад! – кричал мужчина в форме полковника, одной рукой прикрывая жену и сына, а другой нашаривая кобуру. 
     Никто даже и не подумал бежать. Все стояли, словно подошвы их обуви намертво прилипли к полу. Большинство из находившихся в зале в этот момент были способны только на безмолвное, полное ужаса, созерцание ревущего и размахивающено мохнатыми лапами с полуметровыми когтями, зверя. 
     Ридерик увидел, как девушка за стеклом валютной кабины вскакивает из—за стола, как появившийся на пороге магазина мужчина, привлеченный криками, останавливается, словно ударившись о невидимую стену, как одна из женщин – очевидно не робкого десятка, после недолгих поисков, вытаскивает из сумочки какой—то предмет и, нещадно бранясь, наставляет его на зверя.
     Ридерика оглушил повторный рев, еще более мощный, чем предыдущий. Только теперь некоторые из находившихся в зале, обрели способность, если не соображать здраво, то хотя бы подчиниться инкстинктам. Мимо Ридерика один за другим метнулось к выходу несколько человек. Криков и призывов о помощи стало намного больше. 
     Ридерик не понимал, что сейчас делает – когда шагнул навстречу зверю. Шаг, еще один. Не отрывая взгляда от лица зверя, Ридерик медленно приближался к мохнатой, источающей опасность, горе.
     – Стой! Стоять! Назад! – полковник, все так же прикрывая жену и сына, пытался остановить безумие парня.
     – Спокойно. Тише, тише, тише, друг, – Ридерик вытянул вперед руку, – ты ведь не сделаешь никому плохо, правда? Ты ведь не такой. Ты совсем не злой, просто напуган, ведь напуган, скажи мне, я прав, да? 
     Ридерик медленно приближался к зверю, с вытянутой рукой, чуть отведя голову в сторону, но не отрывая взгляда от его маленьких черных глаз. 
     Зверь шумно выдохнул и нервно повел головой. 
     – Вот так, друг. Правильно, – продолжал говорить Ридерик. – Все просто немного запуталось. Тебе куда было надо? Ты куда шел? Ищешь, где твой дом, твоя еда?
     При последнем слове зверь негромко и коротко прорычал.
     – Да ты умный, парень. Ты все понимаешь. Давай мы сейчас вместе поищем твой дом. А? Как думаешь, у нас получится?
     Теперь в зале была полная тишина. Крики смолкли, никто не двигался, происходившее завораживало. На выходе толпились люди, привлеченные криками. Все молча наблюдали, что будет дальше.
     – Господи, да вызовите, наконец полицию! – произнесла полная, в красном платье женщина. 
    Это было единственная фраза, нарушившая общее безмолвие. Женщине никто не ответил.
     Ридерик был уже в паре метров от зверя. Тот все еще волновался. Мощный трехметровый хвост с глухим стуком бил о стены, маленькие глазки бегали по залу в поисках еды. Лишь изредка его взгляд задерживался на крошечном создании, что стояло уже почти вплотную к нему.
     Не опуская руки, Ридерик на короткое время остановился. От кончиков пальцев до клочковатой шерсти оставалось сантиметров двадцать. Зверю достаточно было опустить одну из лап на голову Ридерика, чтобы шея парня сломалась, как зубочистка. Впрочем, и когти, которыми зверь в любой момент мог воспользаваться, также мало походили на гребешок для расчесывания кукол. 
     Все, кто находился в зале, замерли. Время шло. Ридерик не двигался.
     
     Отец Ридерика Томма, Данати Томм, сел в тюрьму, когда Ридерику не исполнилось еще и шести месяцев. Порою самое плохое в нашей жизни случается слишком быстро. Еще утром Данати пил свой обычный кофе, просматривая местные новости, а уже через три часа его увозили в полицейской машине. 
     – Ты дурак, Натти, ты просто глупый, несдержанный, чертов дурак. – Гудел в широченные усы участковый коммисар Повиц, когда вез Данати в территориальный дом содержания. 
     – Что тебе стоило сдержаться? Это же не тебе не заезжий коммивояжер, которому ты можешь расквасить нос, не опасаясь последствий. Это Нуфи Клоберг! Злобный, жадный, жирный Нуфи Клоберг, черт бы его побрал! Ты думаешь, я могу теперь для тебя что—нибудь сделать? Да никто не может теперь ничего для тебя сделать! 
     – Я поступил так, как считал нужным. – глядя на проносившийся мимо сельский пезаж, ответил Данати. 
     – Ну конечно! Да все считают нужным разбить Клобергу не только очки и нос, но и размозжить голову первым попавшимся под руку камнем. Но никто не делает этого. И ты знаешь, почему?
     – Знаю.
     – Нет, не знаешь! Если бы знал, тихо упрыгал бы от него на задних лапках и занялся своими коровами, курами и навозом.
     Коммисар прервал речь, чтобы несколько раз просигналить стайке подростков на гравискейтах, занявших полдороги. Когда путь был расчищен, Полвиц продолжил:
     – Ты не единственный, кому Нуфи Клоберг, как шишка в заднице. Я, кстати, не исключение. Но мы все молчим, словно рыбки в аквариуме. О чем ты думал, когда шел просить Клоберга об отсрочке? Да половина всех его кредиторов когда—нибудь это пробовали сделать. Ты слышал, что кому—то перепала его милость?
     – Он не имел права переназначать сроки.
     – Это ты так думаешь, а все его адвокаты в три минуты докажут суду, что их клиент поступил в соответствии с законом.
     – Это ложь! – Данати рывком повернулся к Повицу. – Он нарушил закон.
     – Проблема в том, Натти, что ты не сможешь это доказать, а вот Клоберг без проблем докажет, что ты не только пустил ему кровь, но и пытался убить! Ты знаешь, как относяться присяжные к насилию. Парень, тебя могут засудить за то, что раздавил таракана в чужом дворе. И я не шучу. Помнишь случай с Ми—разносчиком? Он только прихлопнул паука на стене, пока хозяйка отсчитывала деньги за принесенный товар. А потом месяц посещал психоаналитика за свой счет и еще полгода отрабатывал штраф за нанесение моральной раны.
     Данати помнил.
     Коммисар какое-то время молчал. Затем, уже более миролюбиво, будто поняв, что Данати и без того не сладко, спросил:
     – А что Вита? Хочешь, чтобы мы о ней позаботились?
     При упоминании имени жены, Данати почувствовал, что внутри него все, до сих пор каким-то чудом держалось, в один миг рухнуло. Весь его мир.
     Почувстовав это, Повиц вздохнул и похлопал Данати по плечу:
     – С ней все будет в порядке, парень, обещаю.
     Коммисар Повиц сдержал слово. Во всяком случае, до тех пор, пока он был жив, а это еще полтора года после того, как Данати сел на шесть долгих лет, Вита была под его защитой. Да и многие соседи, недолюбливавшие (и это еще мягко сказано) Клоберга, помогали молодой, по сути юной еще девушке, не упасть духом и не помереть с голоду. 
     Ферма, из-за которой все и началось, была отдана банку. Всю живность распродали, а поля заросли сорняками. Вита жила там только потому, что покупатель на ферму еще не нашелся, а Клоберг не настаивал на выселении – статья в журнале о «добром самаритянине», презревшем личные обиды, и позволившем жене и сыну жестокого и недобросовестного ВКЛАДЧИКА (именно так и написали в статье), остаться на ферме, неплохо поддержала имидж Клоберга среди тех, кто не сталкивался с ним лично.
     Так или иначе, но еще полтора года Вита держалась на плаву, подрабатывая то тут, то там, иногда оставляя сына одного, если работа занимала не более двух, максимумум трех часов, а иногда присматривать за ним помогали жены других фермеров, живших по соседству. 
     Повиц, по долгу службы встречавшийся со многими людьми, то и дело подбрасывал работенку на дом – торты и пирожные, которые пекла Вита, пользовались некоторым спросом. А еще коммисар защищал девушку от бездельников, что усматривали в Вите легкую добычу и не прочь были воспользоваться ее тяжелым положением, чтобы заполучить девчонку на ночь за пару-тройку банкнот.
     А потом у Повица был инфаркт. Слишком много лишнего веса, слишком много эмоций, слишком мало заботы о здоровье. После похорон коммисара Вита собрала вещи, связалась с Бари Томмом, двоюродным братом Данати – единственным из всех родственников, кого она знала, и однажды утром села на проходящий автобус до Мельбу – их территориального центра. Оттуда еще трое суток добиралась за две тысячи километров до лесного поселка Халивтон, где ее встретил Бари. 
     Там Ридерик и остался. Все думали, что это ненадолго – Вита только найдет хорошую работу, обустроится, а затем заберет сына к себе. Только все вышло иначе. Не то, чтобы с Витой случилось, что-то совсем уж худое, просто сколько-нибудь хорошая работа не подворачивалась, а жилье было или слишком уж дорогое, или с такими ужасными условиями, что о том, чтобы забрать к себе сына, не могло быть и речи. 
     Вот и получилось, что до той самой поры, пока Данати не вышел из заключения, малыш оставался под присмотром двоюродного дяди.
     Бари Томм с охотой взялся за воспитание племянника даже несмотря на то, что малышу шел только третий год. Ветеран сражений Декабрьского мятежа, уже перед самой победой правительственных войск, на стороне которых он боролся, Бари Томм потерял ногу. Еще до окончания военных действий, врачи поставили Бари отличный протез, с которым он чувствовал себя ничем ни хуже, как если бы у него оставалась настоящая нога. В скором времени правительство выплатило всем пострадавшим солдатам и добровольцам неплохую компенсацию за полученные ранения или увечья, а также назначило пожизненную пенсию. Так что Бари не особенно в чем-либо нуждался. Он купил себе домик в лесу и занялся тем, что любил больше всего на свете – охотой, чтением и рыбалкой. 
     По субботам он брал Ридерика, усаживал на переднее сидение старого внедорожника и ехал в Дубовые холмы – деревушку в пяти километрах от его жилища. За все пятнадцать лет, что Бари жил в той местности, не было ни одной субботы, чтобы он не присутствовал на собрании в Церкви Святого Пятикнижия. Герой войны с «ропотниками», как называл армию повстанцев пастор Трелиус Понт, стойкий борец за трезвость, и человек, время от времени снабжавший олениной благотворительный фонд помощи бедным, Бари был всеобщим примером того, как должен вести себя истинный верующий.
     А в первый день недели – воскресенье, Бари вновь усаживал Ридерика в автомобиль, и опять ехал в Дубовые холмы. На этот раз с десяти утра до часу дня он сидел в придорожном кафе с названием, как и у деревни, заказывал Ридерику еду, сладости и напитки, а сам занимался тем, что угощал желающих лимонадом и беседовал о спасении души и тела с теми, кто желал его послушать.
     Эти поездки для Ридерика были почти единственной возможностью поговорить не только с дядей, но и с другими людьми, подавляющее большинство из которых были взрослыми.
     Может быть, такая жизнь вполне бы устроила мальчика, если бы не особый взгляд дяди на воспитание детей. Бари Томм искренне верил, что настоящий человек, сильный мужчина и верный Богу и отечеству патриот может получиться из ребенка только тогда, когда он научиться принимать полную ответственность за свои проступки. Для этого ребенок должен с самого детства глубоко проникнуться осознанием двух важнейших истин: первая – если ты поступил хорошо, ты имеешь право на награду. И вторая – если ты поступил плохо, ты заслуживаешь наказания.
     Так как возможностей «творить добро» в лесной глуши было неизмеримо меньше, чем «непростительно ошибаться» или, того хуже, «грешить», то знакомство с дядиным армейским ремнем случалось довольно часто. Наказывал дядя без гнева и злобы, Ридерик вообще никогда не видел дядю рассерженным или раздраженным. Когда мальчику случалось задержаться к ужину или измазать в грязи новые ботинки, дядя не проявлял ни малейшего признака недовольства. Он только снимал со стены ремень, коротко, в несколько фраз объяснял племяннику причину наказания, а затем приступал к воспитательному процессу. 
     Рассказывать кому—либо обо всем происходящем Ридерику даже не приходило в голову, во—первых, он искренне верил, что дядя прав, а во—вторых, его никто об этом и не спрашивал. Так что единственной отдушиной Ридерика в случавшиеся периоды грусти, были походы в лес. Уже с четырех лет мальчик понял, что может неплохо там ориентироваться. 
     – У тебя вот здесь большая, ну, просто огромная шишка направления, – сказал ему дядя Бари, когда узнал о способности племянника. – Ты будешь хорошим охотником. 
     С тех пор время от времени Бари Томм брал Ридерика с собою на охоту. Он показывал ему следы зверей, их метки, тропы, объяснял повадки лесных животных и наставлял, где и когда можно подстеречь дичь.
     Но Ридерика охота интересовала не в большей степени, чем дядю Бари вышивание гладью. Гораздо большее наслаждение мальчик получал, просто наблюдая за жизнью зверей. Обучение дяди тут, надо сказать, принесло немалую пользу. Когда Ридерик хотел увидеть, как бобер строит плотину, или как лисица мышкует на полянах, или как дикий кабан с хрустом поедает желуди, он с легкостью выслеживал животное и, затаившись, во все глаза наблюдал за повадками лесных жителей.
     А еще Ридерик нашел тех, кому может рассказать о своей грусти, и, что говорить, хоть и небольшой, но обиде, после очередного наказания. Первыми, кто безропотно выслушивал его детские исповеди, были божьи коровки, кузнечики и лягушки. Мальчик рассказывал им, как тоскует по маме, хотя почти и не помнил ее, как ему иногда скучно одному, и о том, что он никак не может стать хорошим мальчиком, и постоянно ошибается, за что его правильно (ну, наверное, правильно) наказывают. К радости Ридерика, божьи коровки, которые раньше улетали, стоило им достигнуть кончиков пальцев, теперь расправляли крылья только тогда, когда исповедь Ридерика заканчивалась и он надолго замолкал. Непоседы кузнечики подолгу высиживали на его ладони, лишь изредко потирая лапками о брюхо, выдавая громкий стрекот. Даже лягушки, которые ранше пытались скрыться при виде мальчика, теперь время от времени надували брюшко и не двигались до тех пор, пока Ридерик с ними разговаривал. 
     И это не удивляло мальчика. Ему казалось, что так и должно быть, и если раньше случалось не так, то в том была только его вина – вина мальчика, который слишком часто совершает ошибки. А уже на шестом, последнем году жизни с дядей Бари, Ридерик свободно подходил почти к любому встреченному или выслеженному зверю, и заговаривал с ним. Случалось, что кто—то из них убегал, но, по большей части, лесные жители не боялись присутствия мальчика. Он мог рассказывать им все, что в этот момент лежало на сердце, спрашивать об их жизни, и порою Ридерику казалось, что звери не только слушают, но и отвечают ему. И это было приятно.
     Дяде Бари он ничего не рассказывал. Однажды он понял, что ни дядя, и ни один из взрослых, что приезжали в их лесной домик, не может разговаривать со зверями. Более того, каждое из животных, которое чуяло приближение дяди или его друзей, пыталось тут же скрыться, и Ридерик на расстоянии чувствовал их испуг, и более того, ужас.
     Ни один человек не узнал об этой маленькой тайне Ридерика до тех пор, пока однажды не приехали мама и папа, и для мальчика началась новая жизнь.
     
     Линни уже опаздывала. Час пик на третьем уровне замедлил ее движение — сотни людей в это время суток толклись на улицах в поисках ночлега и развлечений. Вдобавок, дернуло же ее пойти через Алмазную площадь, где всегда тьма—тьмущая туристов, жуликов и торговцев вразнос. 
     – Леди, сударыня, тонаси, вам понравиться эта брошь! Вы только взгляните! – плосконосый Таннелианец с ушами размером в ладонь уже на протяжении минуты не отставал от Линины, тыча ей в лицо дешевыми украшениями. 
     – Отвали. – В который раз говорила Линни, раздраженная тем, что Таннелианец все же разглядел в ней девушку.
     Целый час Линни потратила на то, чтобы наложить грим, спрятать под париком длинные волосы и подобрать подходящую для дела мужскую одежду. А этот торгаш в одну секунду раскусил ее, словно она ходила по улицам в бикини. 
     Проходя мимо витрины парикмахерской, Линни еще раз придирчиво осмотрела себя. Поморщилась при виде усов, и осталась недовольна одеждой – все-таки следовало подобрать более мешковатую – в этой бедра явно выделялись. Усы можно было дополнить бородкой, но в арсенале Линни ее не оказалось. Хотя, по большому счету, что усы, что борода – и то и другое никак не означало, что она мужчина – у Гормов и представители одной из народностей Мастимы, которых здесь было предостаточно, усы и борода росли как у мужчин, так и у женщин.
     Таннелианец не отставал:
     – О, а эти серьги! Да они просто созданы для вас, для ваших чудных небесных глаз! 
     – Сказала, отвали, – Линина начинала всерьез раздражаться. 
     – И всего-ничего, для столь представительной тонаси – три литта, всего три литта, и ваши глазки станут просто…
     – Да уберешься ты отсюда когда-нибудь, или нет! – прервала его Линни.
     Таннелианец улыбнулся, вытянул обе руки и потряс блестящими безделушками у лица девушки. Это уже было черезчур. Линни обернулась, будто опасалась, что кто-нибудь увидит то, что она сейчас сделает, а потом, приблизив лицо к плоскому носу разносчика, тихо произнесла:
     – Тирты хет тамита, – смачно плюнула под ноги опешившему от услышанного, Таннелианцу, и повторила, – Хет тамита!
     Больше торговец ее не преследовал. Линни несколько раз оглянулась, опасаясь, что сейчас Таннелианец придет в себя и крови уже не избежать, но видимо, в этот день ей действительно везло – никто ее не преследовал, хотя оскорбление, которое Линни нанесла Таннелианцу, даже по местному закону приравнивалось к уголовному преступлению. Об этом мало кто знал и еще меньше кто использовал – трижды такие выходки заканчивались для оскорблявшего смертью. 
     Благополучно добравшись до эскалатора, Линни поднялась на второй уровень, где народу было ничуть не меньше, чем на третьем. Чертов час пик! 
     Линни проталкивалась сквозь толпу, время от времени посматривая на табло висевших кругом часов. Зазвонил ее скайфон. 
     – Начинаем. – Сказал на другом конце Натан, и Линни ускорила шаг. 
     В нужном месте она свернула в служебный проулок. Шесть дверей – по три с каждой стороны. Две стационарные видеокамеры. Дверь, что интересовала Линни была последней с левой стороны. Линни наклонила голову и сбавила темп. Прошла мимо нужной двери, остановилась. Теперь надо ждать. 
     Она услышала звериный рык даже сквозь две стены. Началось. 
    Линни достала шприц со снотворным, муляж пистолета — на случай, если кассир вздумает сопротивляться, натянула на лицо маску и придвинулась ближе к двери.
     Служебная дверь валютной кассы распахнулась, едва Линни успела подготовиться. Девушка—кассир вылетела на проход, словно ее вышвырнули. Столкнувшись с Лининой, она ошеломленно выдохнула:
     – Там… О, Господи!
     Линни подняла "ствол". Глаза девушки расширились еще больше – она, наконец, осознала, что перед ней неизвестный в маске. Она отступила на шаг, но издать хотя бы звук не успела – Линни уперла муляж пистолета в бирюзовую жилетку девушки:
     – Тихо. Это ограбление. 
     С этими словами она втолкнула девушку обратно в помещение кассы.
     
     Зверь шумно сопел, то чуть нависая мохнатым телом над Ридериком, то откидываясь назад, стреляя взглядом по залу. Хвост, хоть и не переставал нервно хлестать из стороны сторону в сторону, однако размах и сила были уже не те. Ридерик чувствовал, что зверь успокаивается. Парень поймал взгляд животного и улыбнулся. Теперь можно до него дотронуться. Сделав еще один короткий шаг, Ридерик провел пальцами по шерсти. Реакцией был горловой звук, который издал зверь. И в этом негромком урчании Ридерик почувствовал скорее недоумение, чем предупреждение.
     – Посмотри на меня, малыш, – сказал Ридерик. – Ты можешь опуститься чуть пониже? А то мне трудно с тобой так разговаривать. Ты ведь и сам знаешь, какой ты большой. Давай, спусти свою мохнатую голову.
     «Малыш» только смотрел, не отрываясь, на Ридерика, но продолжал стоять на задних лапах. Ридерик повернул голову назад:
     – Сахар, дайте мне сахар или конфеты!
     Какое—то время все, кто наблюдал за происходящим, безответно созерцали за развернувшейся сценой, пока кто-то из мужчин не понял смысл просьбы Ридерика.
     – Эй, он просит сахар! У кого есть сахар или конфеты?
     Оцепенение толпы спало и все зашевелились, поворачивая друг ко другу головы и тщетно нашаривая в карманах и сумочках.
     – Сейчас! – мужчина, тот самый, что выбежал из магазинчика при первых криках, метнулся к прилавку, сбросил с полок несколько пакетов, показавшихся неподходящими, нашел то, что искал и через секунду снова появился в дверях. В нерешительности приостановился, а затем, видимо устыдившись своей слабости, пробормотал «к черту» и двинулся к Ридерику.
     – Эй, не подходи близко, просто брось ему пакет! – раздался из толпы предупреждающий голос.
     – Нет, не бросайте! – Ридерик мельком взглянул на мужчину с пакетиком. – Подойдите насколько можно ближе и положите пакет на пол. Что там? Сахар? Конфеты?
     – Леденцы. «Миранда на качелях». Два вкуса. 
     – Хорошо. Вы можете подойти ближе?
     – Без проблем. 
     – Хорошо, не бойтесь, я присмотрю за ним. За зверем, – добавил Ридерик, осознав двусмысленность первой фразы.
     Но мужчина уже и так шел к нему. Оказавшись в метре от Ридерика, он отановился:
     – Мне подойти ближе?
     – Нет, – сказал Ридерик, – лучше не надо. Просто подтолкните пакет по полу.
     Мужчина кивнул и через секунду пакетик с конфетами ударился о ногу парня.
     – Спасибо.
     – Что—нибудь еще? – спросил мужчина – видимо,  первоначальный страх перед огромным животным прошел, и теперь он чувствовал себя увереннее.
     Ридерик ответил, что нет, поднял конфеты, разорвал упаковку и достал оранжево-зеленый леденец.
     – Попробуй, малыш, тебе это может понравиться. – С этими словами он приподнял руку с конфетой. 
     Зверь недоверчиво, а может, не понимая, что от него хотят, смотрел на вытянутую руку. Затем склонился и понюхал то, что лежало на ладони. Но, видимо, так стоять было не совсем удобно, и животное, отступив назад, грузно опустилось передними лапами на пол.
     Кое-кто из зрителей нервно вскрикнул.
     Еще раз понюхав леденец, зверь шумно выдохнул через нос, отчего Ридерика обдало потоком теплого воздуха, обнажил резцы и осторожно захватил леденец нижней губой. И тут Ридерик увидел, как «резцы» зашевелились, вытянулись из пасти и словно десятки белых щупалец, колыхаясь и наползая друг на друга, затолкали леденец в пасть. Нижняя губа прикрыла белые отростки, зверь чуть откинул голову, веки полуприкрылись — животное пробовало леденец на вкус.
     – Парень, да ты травоядный! – прошептал Ридерик. – Ты просто здоровенная, когтистая, мохнатая корова!
     А затем в зале появились полиция, а может, это были ребята из местного спецназа, или даже военные – точно Ридерик сказать не мог. Люди в форме действовали быстро и слаженно. Не прошло и десяти секунд после их появления, а животное уже лежало у ног Ридерика, а его самого два молодых парня с оружием оттесняли от распростертой на полу туши, прикрывая телами и щитами.
     
     На этот раз появление Линины в комнате Ноль—один было не столь шумным. Следом за ней вошел Натан. Прежде, чем закрыть дверь, он выставил бритую голову за дверь и осмотрел проходы. Никого.
     Линина в два шага оказалась рядом со столом Ноль—один, приподняла мешковатый свитер и, щелкнув застежками, потянула висевшую на талии сумку—пояс. На мгновение задержалась и обернулась к Натану:
     – Дверь закрыл?
     Лысина Натана, возвышавшаяся над Линни сантиметров на тридцать, неторопливо качнулась сверху вниз. 
     Линни слышала, что в крови Натана немалая доля крови древних индейцев Старого Света, хотя сам он считал себя коренным Хуакетхаттелианином. Так или иначе, у парня было вечно непроницаемое лицо, неспешные движения и, что уж лукавить, он мог быть жесток. Жесток не от злобы или ненависти, а, словно дитя, мог причинить боль, совершенно не понимая, что совершает недоброе. Он был кем-то вроде личного телохранителя Линни. И, честно говоря, если бы не Натан, все ее девять кошачьих жизней, как выражалась Линни, давно бы уже кончились.
     Линни раздараженно брякнула подсумками о стол Ноль-Один, плюхнулась на стул, и глубоко вздохнула.
     Ноль-Один приподнял пояс. Он даже с виду выглядел пустым. Только пара подсумков явно выделялась округлостью.
Ноль-Один заглянул в них. Деньги. Остальные подсумки были пусты.
− Это все?
     Линина не отвечала. По ее лицу было видно, что еще чуть-чуть, и она вспыхнет раздражением, как магниевый порошок от пламени спички. Ноль-Один предпочел не развивать тему, опустился на свое место, и в помещении повисла напряженная тишина. Но, так продолжалось недолго.
    − Чертов гаденыш! Зверолюб! Кто его просил вмешиваться? Какая нелегкая его вообще туда принесла, а?
     Так как вопрос ни к кому не относился, он остался без ответа.
     − Нет, ну надо же было этому недорослю появится именно в этот момент! 
     Линни повернулась к Ноль-Один.
     − Интересно, как ему удалось так быстро приручить эту тварь?
     Ноль-один даже малейшего понятия не имел, что подразумевает под этими словами Линни. Его задача была в том, чтобы остановить грузовоз, и отключить камеры наблюдения. Именно из—за последнего он совершенно не знал, что произошло в зале ожидания, куда Натан впустил зверя.
     − Я только на секундочку отвлеклась, и на тебе – время вышло, пора было уносить ноги.
     − На секундочку?  −  осторожно поинтересовался Ноль-Один. 
    Взгляд Линни заставил его тут же заткнуться.
    − Первое крупное дело, и так опростоволосится... 
    Линни никак не могла успокоится.
    − Брось, это всего лишь очередная неудача. Мало ли их было? – заметил Ноль-Один.
    И тут же пожалел о сказанном. Линни готова была одним только взглядом разделать Ноль-Один на мелкие кусочки, нафаршировать ими подсумки, и выбросить в утиль—контейнер.
    − Он сильный, − подал голос Натан.
    − Что?
    − Тот, кто может управлять животными – сильный человек.
    − Я тебя умоляю, Натан, не начинай хоть ты?
    Натан равнодушно пожал плечами и направился в угол помещения. Линни молча смотрела, как Натан присел на корточки у дыры в стене, которую прогрызли крысы, и замер. 
    − Что теперь? – Спросил Ноль-Один.
    − Ничего. 
    Ноль-Один заерзал в кресле. Раз все закончилось, то ему нетерпелось вернуться к своим делам. Пусть в этот раз вышла неудача, но, как он уже заметил, такое случалось и раньше. 
     − Я этого так не оставлю, − внезапно продолжила Линни.
     Ноль-Один внутренне взмолился. Теперь покоя ждать не придется. Если Линни что—то задумала, она обязательно доведет это до конца. А, значит, и Ноль-Один найдется «работенка».
    − Найди его.
    Это уже к Ноль-Один. Тот поморщился.
    − Найди его, − с нажимом повторила Линни.
    − Хорошо, хорошо!
    − И побыстрее.
    Ноль-Один сокрушенно покачал головой и придвинул к себе скайбук.