Старуха

Старуха

Это означало конец цивилизации, конец всему, к чему стремились люди испокон веков. В несколько дней человечество лишилось будущего, ибо сердце всякого народа разбито и воля к жизни погибла безвозвратно, если у народа отняли детей.

«..Всего проще, а пожалуй, и всего милосердней было бы — уничтожить вас, как вы бы уничтожили любимого ручного зверька, если он смертельно ранен. Но этого я сделать не могу. Вы сами выберете, как провести оставшиеся вам годы. Я только надеюсь, что человечество кончит свой век мирно, в сознании, что жизнь его не была напрасной.»

А. Кларк «Конец детства»

Мне девяносто шесть лет, и еще десять лет назад, когда здоровье мое не подкосилось, я облетела материк, чтобы узнать, есть ли здесь кто-то, кроме меня. Это просто – достаточно лететь ночью, когда любой огонек, хоть электрический, хоть от зажженной спички, будет заметен издали. Но никого не оказалось. Пустые города, заброшенные поселки, мертвые коттеджи. Сейчас-то мне уже не поднять в воздух мой флаер – руки едва слушаются, и глаза почти перестали видеть, и мысли путаются. Видно, пора на покой живучей старухе, только как не хочется…

Не думаю, что кто-то найдет мои записки; их могли бы прочитать Сверхправители, но вряд ли это им интересно, да еще Ян Родрикс, но моя уверенность в том, что я дождусь его, меркнет с каждым днем. Впрочем, не столь важно. Как в юности, я веду дневник для себя.

Ян Родрикс. Космический заяц! Много смеху было бы, улети он не на другой конец Галактики и не на много десятилетий, и не в то время, когда человечество обрекли на смерть. А я вот жива и все жду, жду. Ведь он вернется, не могут они навсегда оставить его у себя. Правда, он сам может захотеть остаться – почему бы и нет, вдруг мир Сверхправителей окажется лучше нашего?.. Но ведь куда интереснее вернуться и увидеть еще один новый мир – тот, в какой превратилась бы Земля через восемьдесят лет. Это было бы путешествием в будущее, да это и станет для него путешествием в будущее, только такого будущего он точно не ждал…

Вот так и живу. На тысячи километров вокруг – никого. Помню, в последние десятилетия, когда население уменьшалось на глазах, живые жались друг к другу, и ко мне, бывало, кто-нибудь старался присоседиться. Вначале это радовало, но очень быстро я вновь начинала желать, чтобы меня оставили в покое, и уходила, либо люди ощущали это и сами уходили. Они были хорошие, вежливые, ненавязчивые люди – как большинство тех, кого я когда-либо знала в жизни.

Ведь все мы вышли из Золотого века, того благословенного времени, когда Сверхправители искоренили на Земле войны, а вслед за тем с их помощью воцарилось невиданное никогда изобилие, и нам больше не грозил голод, и можно было поселиться в любом месте на Земле, и каждый мог сколько угодно учиться, и можно было выбирать себе любую специальность без боязни оказаться невостребованным, ведь всегда оставалась возможность работать исключительно для себя. И науки расцветали буйным цветом – все, кроме космических. Сверхправители запретили нам выходить в космос, и это, конечно, было не очень-то красиво с их стороны, но в конце концов все с этим смирились – слишком много они для нас сделали, чтобы не простить им маленький каприз. И то был Золотой век и одновременно – золотая осень человечества…

Когда настал конец, я жила в Колонии, в Новых Афинах. Уехала туда после смерти мужа – несчастные случаи не исчезли даже в Золотом веке. Там-то все и завертелось. Но место здесь ни при чем, сами Сверхправители говорили: начаться могло где угодно и с кем угодно. А началось на нашем острове, в семье Грегсонов. Сперва Джефф, потом его маленькая сестренка. Потом – другие, и все больше, больше. Старые люди, которые еще помнили прошлые темные времена, говорили: будто эпидемия. Нет, не эпидемия, просто… изменения. Хотя, может, и эпидемия. Начало умирания нашего мира, каким мы знали его, начало умирания человечества. Новый мир будет без людей, останутся только дети, но они не люди. Забавно, а быть может, ужасно, но мне ни разу не стало страшно перед этим отчетливым умиранием – ни теперь, ни тогда, когда я видела это своими глазами.

Мы все видели это, мы все вышли провожать детей к кораблям Сверхправителей. Детей… Ну да, внешне они оставались детьми в возрасте до десяти лет, самыми обыкновенными человеческими детьми, которых родили самые обыкновенные женщины вроде меня, от своих таких же обыкновенных мужей, и эти дети до того времени лежали в кроватках, играли, бегали в школу, как миллионы детей до них. А потом они постепенно и одновременно ужасающе быстро на глазах своих родителей перестали быть людьми, а стали… Я не знаю, кем или чем, и никто на Земле не знает, и даже Сверхправители, по-моему, не понимают этого до конца.

Мне в то время было двадцать три года, моей дочери – полгода, и разумеется, перемена не могла ее не захватить. Я видела, как это происходило, и мне было не страшно, просто странно – видимо, включился какой-то защитный механизм, а может, я плохо прочувствовала ужас перемены потому, что дочь была так мала. Мне было бы намного тяжелее, будь она старше, а младенец – к нему еще привыкнуть надо, прежде чем привязаться. Я не успела ни того, ни другого. Я сама была еще слишком молода, к тому же, по чести говоря, ребенка хотел мой муж, а не я.

Помню, как опустился на пляж корабль Сверхправителей, сверкающий, серебристый – тот, чьи отражения многие годы, по рассказам, висели над столицами мира, тогда еще не очень цивилизованного, еще только начинающего путь к Золотому веку и последующему закономерному угасанию. Я не видела дочь. Дети стояли группками, в каком-то из этих скоплений была и она – кто-нибудь держал ее на руках. Это были именно скопления – частички чего-то целого, во что все они начали перерождаться. Потом дети начали подниматься по трапам, разрозненные фигурки сливались, втекали в металлическое вытянутое тело корабля. С их стороны - ни разговоров, ни смеха, ни плача. С человеческой – да, некоторые плакали, но тихо, незаметно как-то… Сейчас я понимаю, насколько взрослые были потрясены, оглушены, а тогда мне все происходящее казалось просто чудны́м и одновременно верным, как все, что делали Сверхправители. Раз они так решили, значит, так нужно. Теперь, когда конец уже близок, я понимаю, насколько они отбили у нас охоту думать самим. Даже в Колонии, на этом островке мнимой свободы, мы верили великим опекунам и надеялись на них.