Стихии Войны

Стихии Войны

Огонь

Война кончилась. Вдруг.

— Кто выиграл?.. Ребятки…Ребятишки…Кто выиграл?!

— Чей это там стяг развернули?!

— Победоносные трубы – откуда, ты слышишь? Откуда ветер?!

— Кто там кричит? Кто празднует?!

— Наши? Или чужие?..

— Ребятки…Ребятишки!.. Вы где? Я вас не вижу…

Война кончилась. Но совсем не так, как представлялось горячим головам. Как-то слишком внезапно, слишком посреди слова. Залпа. Никто из нас – из последнего взвода смертников – не успел даже стряхнуть с плащей соленой пыли заскорузлых слез. Наступающий на нас зеркальный – такой же измученный и беспощадный в своей животной усталости  – вражеский отряд отхлынул, подобно морскому отливу. Обнажая умерших еще до схватки – умерших от измождения и по милости богов – воинов, бедолаг, какие пали и у наших стертых в черные мозоли ноги. Мы умирали уже не под ударами друг друга, а под весом осыпавшегося нам на плечи пепла.

Что же до меня…

— Эй, Огарок! Что с тобой? Не слышишь, что ли? Трубы зовут! Побежали!..

И мы правда побежали. Вверх по красному склону, залитому кровью, навстречу красному небу и солнцу, будто раскаленному в горне медному кругляшу. Жара я не чувствовал, хоть и потел нещадно. На самом деле, я уже ничего не чувствовал. Только горячий воздух, под которым в кровь трескались губы и обугливались пальцы. И если бы я не привык за ход чудовищной войны к огню и его поцелуям, то давно уже сошел бы с ума. Но я привык, и, возможно, только благодаря этому и выжил.

— Быстрей, поднажми, Огарок! В первых рядах будем! Увидим наших генералов, наши стяги!..

Я не знал мальчишку, который почему-то называл меня Огарком. Не узнавал я и формы парня, и заляпанных бурой грязью нашивок на мундире тоже не узнавал. Молодой боец, белоголовый и светлоокий, легкий, хоть и с перебитой левой ногой – но очень ловко скачущий на «костыле», привязанном пониже колена – он вцепился в меня, как в родного брата, и все приговаривал:

— Давай, еще чуть-чуть, Огарочек…Мы должны это увидеть!.. Это для нас они трубят! Для нас – слышишь? Мы не зря…Все, оказывается, было не зря!..

Мимо, объятые лихорадочным весельем, бежали немногочисленные выжившие. Нет, не бежали – летели, как израненные, но все еще верющие в теплые края птицы. Искры, прыснувшие из костра – восторг! Вверх! Вверх! Вокруг нас – горящие траншеи, огрызки фитилей, разбитые фонари, головешки ночных костров и – и солнце! Медный кругляш – медаль каждому из нас за то, что выжил.

Помятые телом и душой, красные и черные, в пепле и потрохах, босоногие, в грязных бинтах и все настолько ошалевшие, что не могли связать двух слов – мы бежали в гору, ревя, подобно огню, взбиравшемуся по золотому посеву, и я вместе с ними, дурной и пьяный от невероятности происходившего. Вверх! Ввысь! Выше!

— Ребятки!..Ребятки! – испуганно и одновременно счастливо кричал безногий, которого, бросив на носилки, тоже зачем-то тащили за собой. Ослепший, изрезанный осколками, но отказывавшийся умирать, он запел:

— Сквозь холод стали и жар друга крови

Прошли мы горящими мостами,

По углям разоренной отчизны,

По трупам сестер и матерей

Мы прокляты вечно, мы – смертный отряд!

Заканчивали страшный марш мы уже все вместе, захлебываясь слезами и больше крича, чем пропевая нехитрый мотив. Никому не хватило сил и мужества признать, что, вступая под стяг последнего отряда, мы все надеялись, что, божьей милостью, пронесет…Что снаряд пройдет мимо, что в решающий момент засыплет землей, а не картечью. Мы надеялись, но не верили собственными надеждам. А теперь пожарище раздирало грудь, переполненные дикой радостью сердца скакали и бились, как мотыльки о стекло фонаря. Ввысь! Нас несло ввысь не ногами, не крутыми склонами, а пламенным воодушевлением.

— Мы прокляты вечно, мы – смертный отряд…

Наконец, мы оседлали холм. И захлебистое пение обрубило. Наступила тишина, в которой только безногий слепец продолжал сипло выть:

— Мы прошли горящими мостами,

Мы несли свой стяг до адских врат…

То, что открылось нам с вершины, оказалось даже ужасней, чем ночная осада в Речно-Озерной компании, когда на нас выпустили целый рой черных «голубок» - горшков с огненной смесью, вызывающей чумные язвы по всему телу. Многие тогда превратились в месиво гниющей на глазах плоти, прожженной стали и вопящего ужаса…Ужаса в наших – и особенно моих – глазах. Тогда-то я и почернел сердцем. Тогда же перестал ощущать и жар.

Но на этот раз, зарыдал даже я – Огарок, изъеденный бубонами забвенный Никто…

Воздух

Война кончилась. Сама. Но не нашими – и не их – силами. Закончилась внезапно, посреди требушетного залпа. И так категорично, что никто уже ни на что не мог пожаловаться. Не было надобности капитулировать, стало нечем подписывать пакты о разделении искалеченных территорий. Трибунал так и не вынес ни одного приговора. Кому? Разве что тем стервятникам, которые теперь живились языками наших гордых генералов.

— Огарок…Как же так…, - мой спутник уткнулся мне в плечо и дико выпучил глаза. – За что же мы…Зачем же нас…Так?

С вершины холма, на котором все мы застыли, открывался воистину чудовищный вид. Пронзительно-ужасный, но столь притягательный, что никто не смог отвести взгляда. Впрочем, и отводить-то было некуда – всюду, куда не повернись, бушевал воплотившийся Хаос, на этот раз принявший личину воздушной бездны. Берите же, сыны анархии! Вы так жаждали уничтожить все и вся, вы так лихо проклинали жизнь и сеяли смерть, так получите по заслугам! Вот она – настоящая погибель, настоящий ужас неупорядоченного, бессознательного и всеобъемлющего уничтожения! Вот она – настоящая война двух непримиримых фронтов.