Странная Мамба

Странная Мамбо

Странная Мамба.

 Это был Тремпл-Толл, иначе называемый Саквояжным районом, одно из самых захудалых квартальных скоплений Габена. Тремпл-Толл был не так убог, как Фли, разумеется, но тем не менее. Здесь – невзрачные дома и непримечательные улочки. Здесь – ничем не выделяющиеся жители. Ну, есть такой район, и все тут. Живет здесь кто-то, и на том спасибо. Здесь жил когда-то и я. Да если на чистоту, я вообще не помню, чтобы жил хоть где-нибудь еще, когда был ребенком.

 Если вы пройдете по Бремроук, самой широкой улице Тремпл-Толл, и свернете у покосившегося фонаря направо, то окажетесь на Фонарной улочке. Почти сразу же вы внезапно вспомните, что вам не сюда и поспешите вернуться на Бремроук, где на станции сядете на паро-трамвай и уедете подальше, избежав не столько даже бед и несчастий, сколько смертельной скуки и предопределенного разочарования. Но если же вы не в ладах с головой и с внезапными прозрениями, не верите собственным мрачным предчувствиям и вам плевать на инстинкт морального самосохранения, то добро пожаловать. Только не говорите, что вас не предупреждали.

 Как бы то ни было, Фонарная улочка к вашим услугам. Два ряда нависающих над нешироким проездом домов двух и трех этажей, ржавые трубы, худые крыши да слепо щурящиеся круглые окна чердаков. Мостовая оставляет желать лучшего – на ней больше выбоин, чем, собственно, камней брусчатки. Тесно, узко, как-то криво. Места нет даже для фонарных столбов – фонари здесь угрюмо нависают над дверями.

 В одном из таких домов я и жил. Наша квартирка представляла собой: прихожую, кухню и спальню – на первом этаже, неказистую лестницу и сырую, больше походящую на чулан, комнатушку на втором. Угадайте, где обретался я.

 Ваш покорный слуга – в те времена худощавый мальчишка, больше походивший на девчонку. Здоровенные глаза в пол-лица, нечесаные лохмы то ли рыжих, то ли красных волос, ну и кожа, бледная настолько, что на фоне стены, если бы не лохмы, мог бы сойти за невидимку. Тот еще красавчик. Тогда я полагал, что всегда буду таким вот странным человеком. Думал: из уродливых детей вырастают уродливые взрослые. Оказалось, это не совсем так. В любом случае, в те годы сомневаться мне не приходилось, а все благодаря ежедневным заверениям, вроде: «Глаза б мои тебя не видели, маленький тупица!», «Я все вижу, мерзкая личинка!» и «Если бы можно было смыть это отвратное лицо, я, так и быть, дала бы тебе кусок мыла!».

 Да уж, не слишком веселое времечко. Но что я мог тогда поделать – детям не дают ни права голоса, ни права выбора. В лучшем случае детям дают право просто быть детьми, в худшем – право мести полы на обоих этажах, драить лестницу, мыть окна, полировать котлы на кухне, менять масло в фонарях, цедить керосин, выбивать пыль из перин и тому подобное. И все это молча, безропотно и еще: «Пошевеливайся!».

 Если вы потеряли меня, то вот он, я: в темной квартире, скрючился на площадке тесной лестницы, выметаю щеткой пылинку из зазора между досками и никак не могу ее вымести. Черные круги под моими глазами – оттого что я очень мало сплю – всего пару часов, ведь ночью нужно следить за часами и вовремя подтягивать цепи и гири. Кости и ребра торчат, потому что я почти ничего не ем. До того, как я покинул этот дом, я и вовсе думал, что луковица и сухарь – это обычная нормальная еда для ребенка. «Еще хлеб на тебя изводить, маленький грызун!», «Сыр не про таких, как ты, вонючий головастик!» и «Тебя только хлебом не корми, дай повыть “Хочу есть!”». А бледный я потому что на улицу не выхожу: «Тебе только дай волю, все улизнуть пытаешься!», «Нечего шляться где попало! Ковер сам себя не выбьет!» и «Ничего там нет такого интересного, чтобы по улочкам ошиваться!».

 Это сейчас я рассказываю все это с долей иронии, и что-то из того, о чем я говорю, вероятно, может даже показаться смешным и забавным. Но на деле все обстояло не так иронично-саркастично. Когда я плохо (недостаточно хорошо, по кое-чьим меркам) подметал пол, меня возили лицом по тому самому полу, сдирая кожу, загоняя занозы и оббивая череп о доски. Когда я плохо (недостаточно хорошо, по все тем же меркам) чистил лампы или проливал керосин, заполняя их, меня заставляли выпивать все пролитое топливо. Когда я плохо (вы и так уже поняли) выбивал ковер или перины, то меня заставляли делать это, пока пылинки не прекратят и вовсе лететь, а всю собранную пыль сгружали мне в кровать, и я должен был спать в этом ужасном сером ковре, пока не «пойму свою ошибку», «исправлюсь», «серьезно задумаюсь над своим поведением». Ничего даже отдаленно веселого.

 Почти каждый день я думал, что завтра уже умру. Но, к сожалению, у меня было слишком много обязанностей по дому, и я никак не мог вклинить смерть в свое расписание. Был, правда, один раз, когда между чисткой печи и поливанием плотоядных росянок в горшках у меня образовался промежуток свободного времени, но начался дождь, и мне пришлось лезть на крышу заколачивать щели в черепице досками, так что и в тот раз спокойно умереть не вышло.

 Зато удалось немного посидеть на крыше. Упершись ногами в водосток, я просто сидел около четверти часа наедине с дождем, слушая звуки Тремпл-Толл. Целую четверть часа я не слышал хрипов, тяжелого звука шагов по лестнице, ворчания и ругани. Я молча глядел на крыши домов, на проплывающий вдалеке дирижабль, на мигающие семафорные бакены среди туч. В окнах дома напротив ярко горел свет. Оттуда доносилась музыка; тени мелькали на фоне оконных проемов. Танцевали… Я знал, что это за место. На вывеске было написано «Салон мистера Боггарта», но я слышал о нем лишь: «Гнилой притон!», «Бездельничья свалка!» и «Шумотопталка!».