Странствие

Пролог

     Лето в тот недобрый год выдалось жарким и сухим. Ксёндз Анджей Лович стоял в тени дома, опершись спиной на нагретую стену, и смотрел, как колышется под лёгким ветром трава да качаются туда-сюда цветы.

      — День добрый, ваше преподобие. — Открылось окно, оттуда высунулась Ганна Ковальчик, жена войта, сельского старосты. — Нынче душно.

      — Здравствуйте, пани Ковальчик. — Анджей приветливо улыбнулся. — Да, и впрямь погода сегодня невыносимая. Даст Бог, к вечеру полегче станет.

      — Аминь, — отозвалась Ганна. — Да что же вы стоите, заходите! Я как раз думала стол накрывать, обедать пора.

      — Спасибо, да мне ещё в город надо, есть дела. — Лович с сожалением вернулся обратно на солнце. — Так, остановился на минутку отдохнуть, но увы, пора.

      — Бог в помощь. — Пани Ковальчик поправила косу. — Долго ли там будете?

      — Если получится, сегодня и вернусь, — ответил Анджей. — Ну, до свидания.

      Он держал путь во Львов, а дорога, надо заметить, была неблизкая. Поэтому Лович, наконец выйдя за ворота села, воровато, вовсе не по-ксёндзовски, оглянулся и тут же исчез.

Миг, и Анджей очутился на каменном тротуаре близ костёла святого Антония, поправил сутану, пригладил волосы. Он любил Львов, любил его строгие ровные здания и высокие костёлы, любил вымощенные крупным булыжником улицы и уютные кофейни, громкий украинский говор и степенную польскую речь, голубиное воркование и звон колоколов.

      Лович улыбнулся и быстро зашагал к церковному забору. Осторожно открыл скрипучую калитку и оказался в небольшом саду, окружённом высокими деревьями. Он прошёл чуть вперёд и увидел, наконец, дверь храма.

      — Пан Анджей! — Из-за неё выглянул служка и радостно посмотрел на Ловича. — А мы уж вас и не ждали. С две недели не появлялись.

      — В приходе работы много, — мягко отозвался тот. — Да и не могу я столь часто исчезать: люди не поймут, откуда у меня такие деньги.

      — Ах вы же… — Служка кивнул. — Ну да, не скажешь им, что любимый ксёндз кровь пьёт и живёт уже четыреста лет.

      — Вот видишь, ты и сам догадался. — Анджей усмехнулся. — Ну да крови мне ещё на месяц хватит, я нынче к пану Блажею пришёл по делам. Хочу церковь нашу обновить, но на то деньги нужны. Люди в селе, конечно, не прочь на богоугодное дело-то… Но дорого. Вот я и наведался.

      — Это вы зря, пан. Дела нынче плохи. Вы слышали про то, что творится в Германии? Пан ксёндз говорит, будет война. Не немцы, говорит, так Советы. Уж не знаю, с чего он взял последнее, но ругался страшно. — Служка пожал плечами, смешно поморщился, почесал веснушчатый нос. — Правда ли?

      — Да нет, какие же Советы. Вот Германия последние шесть лет совсем иная, нежели раньше, она может напасть. После Судетской области я уже ничему не удивлюсь. А вот Советы — это вряд ли, не с чего, — успокоил его Лович, тепло улыбнулся. — Ну идём, отведи меня к отцу Блажею, Янек.

      — Прошу. — Тот отошёл от двери, пропуская Анджея вперёд.

***

      — А почему вы думаете, что будет война? — Лович поставил чашку на кружевную салфетку и взял с кремового цвета тарелки печенье.

      — По всему видно. В прошлом году Германия забрала себе Судеты. Разве не захочет вернуть и польские земли? А Советы ей в том помогут. Припомните только Варшавскую битву, попомните те времена! — Блажей Вуйцик нахмурился и сжал чётки, послышался стук бусин друг о друга. — Уверен, они точат на нас зуб, уж коли мы победили.

      — Я их хорошо помню, я ни раз и ни два приходил на поле боя, чтобы отпеть мёртвых. — Лович поморщился, печально улыбнулся. — Сложно такое забыть, если честно.

      — Ну полно, не о том речь, — прервал его Блажей, не любивший подобного. Сам он в те года был далеко от Польши, далеко от войны и не любил, когда при нём вспоминали всё то, о чём не привыкли рассказывать с трибун: о крови, о грязи, о смерти.

      — Извольте. — Анджей понимающе кивнул. — Но всё-таки я бы поостерёгся говорить столь категорично. Накличете беду. Даст Бог, дело окончится миром, ведь наша страна только-только оправилась от всего того, что с ней случилось.

      — Суеверия порицаются церковью. — Вуйцик усмехнулся. — Впрочем, действительно стоит оставить эту тему. Я много ворчу, пан Анджей, но я ворчу не потому, что это прихоть старика, а потому, что мне жаль, если надвигающуюся на Польшу беду заметят слишком поздно.

      — Здесь я склонен с вами согласиться. — Лович вздохнул. — Опасность велика. Я и сам считаю, что нам стоит ожидать немецких солдат. Но не советских, нет. Разве им это нужно? Я сомневаюсь, что в Кремле не понимают, что будет, если они поддержат Германию. Нет, никаких Советов. Они не заключали соглашений, не подписывали ничего такого… Нет. У них с Рейхом нет ничего общего, я уверен.

      — Вот сколько лет живёте, а до ужаса наивны. — Блажей снял очки, протёр их платком, посмотрел на собеседника, устало щурясь. — Вы ведь знаете, что случилось в тридцать шестом? В тридцать седьмом?

      — Нет, что вы. Откуда мне? — удивился Анджей, вновь взял чашку, отпил кофе. — Я не общался ни с кем из России с самой революции, к сожалению. Сами понимаете.

      — А я вот общался. Так уж случилось, что мне рассказали друзья друзей, а им их друзья, что за людьми приезжают. И за большими министрами, и за простыми рабочими. И они не возвращаются, пан Анджей. — Блажей понизил голос до невозможности, словно боясь, что их послушают.

      — Неужто Советы последовали немецкому примеру? — ужаснулся Лович, ему стало по-настоящему страшно. Он слышал о зверствах большевиков, но не ожидал, что они дойдут до такого…