Сухотин и невьянские вурдалаки

Пролог.

В камере стояла затхлая вонь. Грубые деревянные нары, единственное оконце, залепленное уличной грязью (оно было вровень с землей), тяжелая металлическая дверь.

– Сухотин, на выход!

Допросы здесь редко когда проходили мирно, поэтому на выход я не спешил.

– Сухотин!

Меня выволокли и потащили, но не вниз и налево, как обычно, а куда-то в другую сторону. Сырые коридоры петляли, заворачивали, и вывели к лестнице, обычной лестнице на окнах которой даже не было решеток. Лестница вела наверх.

– Здравствуй, Василий Силантьевич.

Был ли это собственный кабинет Паладди? Она сидела, положив локти на край щербатого письменного стола, ее ссутуленные плечи слились с темной спинкой стула. Все было как надо, по-пролетарски, аскетично, просто и собрано из старорежимных остатков. Только сама Паладдя цвела молодостью. Прошедшие годы на ней никак не сказались, впрочем, как и на мне. Причины тому были.

– Значит, это ты велела меня бить, – сказал я ей.

– Ну, положим, я, – Паладдя тряхнула стриженой рыжей головой.

– Меня расстреляют?

– Было бы за что, давно расстреляли бы.

Странное заявление, потому что меня, на самом деле, было за что стрелять – по крайней мере по их меркам.

– Я, на самом деле, собираюсь тебя отпустить, – Паладдя нервно покрутила в пальцах папиросу, – потом. После.

– После чего?

Папироса в ее руках рассыпалась в пыль.

– Я тебе зачем-то нужен?

Паладдя сощурила свои светлые глаза и враз осипшим голосом произнесла:

– Для тебя ведь не секрет, что на свете бывают оборотни?