Свеча

Свеча

Свет погас неожиданно. Ещё секунду назад лампочка горела, и вот он оказался в полной темноте, только стёкла окон выделяются на общем темном фоне, пропуская скудный лунный свет.  Прямо как в советское время. Живя в городе, он и забыл уже, когда последний раз такое было, а вот стоило перебраться в деревню и на тебе.  Здесь, оказывается, такое ещё случается. А ведь двадцать первый век. Выудив из кармана телефон и включив фонарик, он стал рыться в куче не распакованных коробок в поисках чего-нибудь пригодного для освещения. Может, свечи какие завалялись? Хотя бы эти маленькие, как их там? Греющие. Искать пришлось долго, но, в конце концов, он с удивлением сжал в руке две длинные восковые свечи, завёрнутые в белое вафельное полотенце. Так это же с венчания! Слегка защемило в груди. Вспомнилась бывшая жена, такая красивая в белом свадебном платье, запах ладана, мягкий баритон священника… Эти свечи, наверное, единственное, что осталось у него от семьи после развода, ну разве что ещё пачка цветных фотографий… Но других свечей, судя по всему, всё равно не было. Со вздохом он развернул полотенце, осторожно погладив витое восковое тельце.

Затеплив фитилёк, он поставил свечу в жестяную кружку с облезшей от времени краской и следами ржавчины и сел перед ней на табуретку, любуясь, как колеблется желтый огонек, разливая по комнате теплый, рассеянный свет. Маленькая восковая капелька попыталась скатиться в кружку, но замерла на одном из витков, не достигнув цели. А ведь сколько таких целей у него было в свое время, к которым он стремился, но так и не достиг? Сколько незаконченных дел, которые так и останутся незаконченными? Сколько невыполненных обещаний, которые уже не выполнить?.. Как этой капельке не хватило тепла на такое долгое для нее путешествие, так и ему всегда чего-то не хватало. Но разница в том, что скоро огонек свечи вновь растопит ее, и она будет продолжать свое путешествие, пока не достигнет того, к чему стремится. Он же так быстро остывал к своим целям, бросал едва начатое дело, и не успевал опомниться, как его уже влекло совсем в другую сторону, к каким-то новым горизонтам, которые, как и те, что до них, вновь и вновь оставались нереализованными фантазиями, призрачными миражами где-то вдалеке… Он попытался улыбнуться этой застывшей капельке, ободряя ее, но улыбка вышла кисловатой.

Огонек свечи умиротворял. Вроде совсем маленький, а от него почему-то становилось теплее, где-то внутри, в области сердца. Вспомнилось детство, когда такое отключение света было не редкостью. Тогда родители зажигали свечи и сидели всей семьей за кухонным столом, пили чай с вареньем и разговаривали обо всем на свете, и было так же тепло и уютно. Потом было училище, армия, большая любовь… Картинки прошлого проплывали перед глазами, словно проецируемые ровным огоньком свечи, как будто это была не свеча, а кинопроектор, и сейчас невидимый оператор включил кинохронику его жизни. Поглощенный этим зрелищем он и забыл уже, что собирался делать до того, как выключился свет, и лишь, опершись головой на ладони, вглядывался в колеблющийся огонек, словно в окошко…

Как же он любил ее… Мой Катёнок, так он её ласково называл. А по паспорту Екатерина Викторовна. Она и сейчас, спустя столько лет почти не изменилась и осталась очень красивой. Только какая-то усталость отпечаталась на таком родном лице, сделав его глубоким и задумчивым... Вспомнил, как он радовался, когда она согласилась выйти за него замуж. Казалось, что её улыбка освещает весь мир подобно солнцу и хотелось, чтобы эта улыбка никогда не сходила с её лица, а в голубых глазах всегда мерцали искорки радости… Но улыбка померкла… Точнее, она  померкла для него… Да и как уж тут улыбаться?.. Как ведь просто сказать: «Я не виноват, это всё водка проклятая! А я хороший! Это она всё!»… Он так и говорил. И не раз. Особенно, когда в очередной раз выпрашивал у неё прощение… Но больше он так сказать не мог.  Потому что это было ложью, а врать больше не хотелось. Совсем.  К тому же, она уже не слушает, а себя всё равно не обманешь… Потому что сам во всем виноват. Ни водка, ни друзья, ни обстоятельства, которые вечно складывались не так, как ему хотелось, и даже не правительство, которое в принципе виновато вообще всегда и во всём.  Только он сам.

Стало почему-то стыдно перед этой свечой, и он опустил глаза. Стол был старый, весь покрытый множеством рубцов, царапин и сколов. Когда-то он был покрашен какой-то светлой краской, но она давно уже выцвела и облупилась. Надо бы застелить его чем-нибудь, может какой-нибудь скатёркой. Надо же, при ярком свете лампы он даже не обращал внимания на все это и только в тусклом свете свечи ему стали отчетливо видны все мельчайшие детали окружающей обстановки. Как будто зрение впервые за долгое время смогло сфокусироваться на чём-то, что сейчас находится перед глазами, в этот самый момент. Паутинки трещин, покрывавшие островки сохранившейся краски напоминали разбитые стёкла… Кажется, это был сервиз… Или зеркало… Вспомнилось, как в последнем телефонном разговоре сын, старшеклассник, очень холодно попросил забыть его номер… И видимо добавил его в чёрный список, потому что сколько он ни пытался дозвониться до него, абонент больше не отвечал… Ещё никогда в жизни он так не плакал… Слёзы разъедали глаза, а горло разрывалось от крика… Потом он снова напился… Снова кричал что-то про неблагодарных сволочей… Трудно сказать, сколько это продолжалось, но в себя он пришел только в «обезьяннике». Эти две недели в камере ему хотелось то сделать что-нибудь с собой, то перегрызть решетку и убежать.  А, когда его выпустили и он встретил одного из своих «друзей-собутыльников», который стал звать его выпить, на него накатила такая ярость, что он в тот же день вернулся обратно в «обезьянник» уже за избиение этого пьянчужки.  И тогда он решил действительно сбежать. Сбежать от этого горя. Сбежать от водки и собутыльников. От грязных рюмочных и случайных шабашек. Сбежать от всего. Так он продал свою однушку и купил этот домик в деревне.