Свеча, что горела для него

Свеча, что горела для него

Приходи когда хочешь. Незваным, безлунной ночью и ярким днём. Свеча будет гореть для тебя. Всегда.

Сказала некогда она.

Он приходил. Призванный, но незваный. После заката.

Откинув полог её палатки, входил внутрь, высокий и крепкий, принося с собой запахи пота и мокрого железа. И застывшее на волевом лице суровое выражение. Смотрел на неё, ожидавшую так долго, и на её маску эльфийки.

В эти моменты сердечко Мириам колотилось сильнее всего. Когда смотрел. Когда его напряжение отступало.

Взгляд скользил по её телу. По водопаду тёмных волос на ключицах. По тяжёлой груди под тонким пеньюаром, мягкость которой он знал не понаслышке, и стремительно твердеющим соскам. По пальцам, нервно теребящим ткань, и гладким бёдрам под коротким платьем. Взгляд его обжигал.

Она не торопила гостя. Мгновения ей хотелось растянуть подольше.

Наконец он расстёгивал перевязь. Снимал поддоспешник и мокрую от пота рубаху. Спускал штаны и оставался в одних брэ.

Мириам поднималась с ложа. Обходила воина и тушила свечу в розовом фонаре над входом. Одну из многих в ряду палаток.

Занято.

Влажнея под его взглядом, возвращалась, шаловливо касаясь пальцами крепкого торса. Ставила низенький табуретик, и усаживала его. Рослому воину приходилось вытягивать ноги.

Порой под одеждой находила раны. Перевязанные или с запёкшейся коркой. Каждую из них Мириам словно ощущала на себе. Он был лучшим. Но и у них бывают ошибки.

Тёплая вода с каплей парфюма и полотенце. Как мало надо, чтобы омыть любимого. Медленно, чтобы прочувствовать каждый холмик и каждую выемку его разгорячённого боем тела. Лишь когда запахи внешнего мира, жестокого, полного крови и боли, исчезали без остатка, она завершала процедуру.

— Раздвинь ноги, мой рыцарь, — шептала она, прижимаясь сзади.

— Слушаюсь, — напряжённо отзывался он. Вздрагивал, ощущая её руку. — Моя… Королева…

А под пальцами Мириам отзывалось твёрдостью его тело.

Больше всего ей нравилось начало.

Нет, когда он приникал к ней, зарывшись под ткань тонкого платьица, она искренне забывала как дышать. Когда нависал над ней и жадно целовал, принося на языке её собственный вкус, Мириам отвечала с готовностью, задирая полы пеньюара. Раздвигала бёдра, обнажая ножны его мечу, с дрожью. Сплетала ножки на пояснице, когда он входил. Стонала, подаваясь навстречу ему, задыхалась, когда он проникал слишком глубоко. И билась в экстазе, чувствуя его горячую влагу внутри.

Эти моменты тоже были прекрасны. Но иначе. Те, первые — лучше.

Они менялись местами, сменяли места и… местечки. Но одно было неизменно: «мой рыцарь».

Мириам всегда хотелось жёстче. Иногда она молила о том, но сир Йонас оставался нежен со «своей королевой».

Он поднимался с постели ещё более уставшим. Но ласковые его губы теперь венчала улыбка, а суровые черты лица не пятнало то выражение.

Эту грязь она забирала себе.

Я стану для тебя той, кого ты желаешь.

Так она некогда сказала. И становилась.

Мириам, обессиленно раскинувшись на постели, всегда наблюдала сквозь прорези маски за тем, как он спешно облачался, стараясь не оборачиваться. Как залезал в карман и, достав полузолотой, показательно клал его на дамский столик. За каждым движением следила, кусая губы. Наполненная им, но полностью пустая. И лишь когда хлопал полог, оставляя Мириам одну, она позволяла себе расплакаться.

Сегодня всё было так же. Почти. Сегодня эта маска была ей была особенно ненавистна, а потому она откинула её в сторону и рыдала, закрыв личико ладонями. Слишком громко.

***

— Опять ревёшь? — вопросила Лия, забираясь в палатку. — Вот дурында…

— Угу…

— Даже не убралась ещё, — покачала женщина головой и присела рядом.

— Нет…

Липкие от его семени бёдра сжались сами собой. Мириам села на постели, подтянув ножки, и, всхлипнув, упала в объятия подруги. Доброй старшей сестрёнки, обретённой здесь, в лагере. Отзывчивой коллеги. Обозной шлюхи, что прикрывала её, Мириам, от голодных до девичьего тела воинов. Ото всех, кроме одного.

Обняв подругу, она спрятала лицо в её большую грудь и позволила себе тихонько довыплакать горе.

Её тёплые мягкие ладошки гладили волосы девушки нежно. Гораздо нежнее, чем редкие ласки родных, когда они ещё были живы. Раньше она думала, что шлюхи — падшие женщины. Презренные грешницы, не ведающие чувства любви и его недостойные. А сейчас живёт средь них. Да и сама стала…

Прижав девушку к себе, Лия шептала слова утешения, исподволь подтягивая откровенный наряд той на место.

Её немудрёная, но искренняя ласка помогала. Мириам всхлипывала всё реже и постепенно приходила в себя. Ощутив, наконец, как упирается край пеньюара ей под правую грудь, девушка расцепила руки и подтянула ткань, укладывая мягкий холмик внутрь лифа. Такой любви и заботы Мириам не получала даже от матери.

Кому, как не измождённому путнику средь пустыни знать о сладости воды?

— Ты тоже… не убралась. Там… пахнешь ими, — всхлипнула она, улыбаясь робко.

— Ох, девочка моя, тебе ли говорить, — нахмурилась Лия, утирая слезу с её покрасневших век. И, не сдержавшись, расхохоталась.

Мириам поддержала её, сначала тихо. Чем дольше звучал низкий грудной смех, тем громче вторило ему звонкое девичье хихиканье. Но вскоре осталось лишь оно.

— Когда ты ему скажешь?

Мириам замолкла. Посмотрела на сообщницу, серьёзную, желающую ответа. Приоткрыла было губы, желая перевести всё в шутку или что-нибудь придумать на ходу, но тут же их захлопнула. Она не могла лишить Лию ответа. Но и правду произнести не получалось.

— О чём?.. — выдохнула Мариам, когда пауза стала преступно долгой, и склонила голову.

— Ты знаешь, — произнесла женщина.

— Что стала ш… куртизанкой, только чтобы быть рядом с ним?

— Нет.

Лия подняла валяющуюся на краю постели бледную фарфоровую маску с длинными эльфийскими ушами и переложила за спину, на столик. А оттуда взяла тонкий хрустальный флакончик.