Свет далёкого спутника

Свет далёкого спутника

И из-за этого я плачу.

Я уловил тебя, проплывая мимо.

И из-за этого я плачу.

Мы всего лишь далекие спутники.

Anathema – Distant Satellites

Мог ли мне присниться человек, которого я почти не знала? Человек, чьего лица я никогда не видела? Единственное, что я знала о нём – это его эмоции и его имя. Фальшивое имя, за которым скрывалась его душа.

Этой душе я во многом благодарна за то, что я до сих пор остаюсь собой. Не будь его на свете... думаю, я бы сгинула.

Сгинула бы. Умерла я уже давным-давно. Я убила себя, когда умерла моя любовь. Хотела уйти за грань, туда, где она исчезла. Я больше не могла любить, не могла чувствовать. Я убила в себе человека – и осталась тенью. Тенью, которую отбросил на землю свет, чтобы она упорно и беспрекословно следовала за предназначенной судьбой...

И всё же я нужна здесь. И я знаю, что есть те люди, ради которых я живу. И я знаю, что есть те люди, которые живут ради меня.

Увижу ли я вновь это лицо, если постараюсь заснуть? То самое лицо, что нарисовало мне воображение?

Я ненавижу сны за то, что они мне почти не снятся. Им я предпочитаю бессонницу или полёты в призрачный мир, полный опасных красок и звонких звёзд. Тягучее беспамятство в темноте под веками оставляло во мне голодную пустоту, как только я просыпалась. Никто не приходит ко мне через сны. Никто... Ненавижу пустоту. От неё я и бегу. Уж лучше живые сновидения, балансирующие на грани рассудка, чем непроглядный мрак, в котором я теряю себя, а наутро пробуждаюсь в состоянии, как будто из меня вынули часть органов.

Но тот сон, тот редкий человеческий сон, которому я отдалась, был необычайно ярок и невероятно живым. И именно в нём я впервые увидела эту особенную душу.

Он зовёт себя Уриэлем. «Божий свет» в переводе. Как символично, думаю я теперь. С самого начала я сомневалась в том, что при рождении ему дали непосредственно это имя. И так оно и было. Но далеко не это было важно. Это было имя творца.

Уриэль – художник. Мы познакомились с ним в Сети. Настолько давно, что я и не помню, как мы нашли друг друга. Он никогда не показывает свои фотографии, никогда не пишет о своей жизни. Но рисует он потрясающе. И больше всего он рисует людей. Будь то акварель, карандаши или пиксели в Фотошопе, любой цвет в его руках превращался в волшебство. Буйство красок, разливавшееся на бумаге и мониторе, взрывы эмоций, сверкающие контрастными брызгами, противостояние красоты и ужаса, в котором раскрывается многогранное естество изображённого героя – всё это рождало маленькую жизнь его картин, которая никогда не кончится, пока на неё не перестанут смотреть. Персонажи Уриэля жили, а их нарисованные лица разносили свои эмоции в сердца созерцателей, словно сладкую пыльцу или ядовитую заразу.

В сердца таких созерцателей, как я.

Я вглядывалась в тех, кого рисовал Ури, будь они реальны или вымышлены, и я проникалась их иллюзорными чувствами, которые тотчас же становились настоящими. Сквозь них я чувствовала душу, рвущуюся навстречу лучшему миру, который же она и пыталась создать. Эта душа без лишних слов молила о сочувствии и поддержке. Я чувствовала Уриэля.

И вот, одной ночью он пришёл ко мне во сне. Нет, не так. Он не призрак или полутень, чтобы сниться кому-то по своей воле. Ко мне явился его образ, образ Ури. Необъяснимое пророчество, открывшее для меня его лицо, сдёрнув защитную маску.

Мы стояли на краю обрыва, за которым внизу плескалось серое море. Безлунное небо устилали грязные облака. Мир в тускло-синих тонах дремал под одеялом плотного тумана, который простирался повсюду – но расходился вокруг меня. И вокруг него. Это точно был он. Что-то говорило мне, что я права. Его обтягивающая одежда сливалась с цветами сна, как будто он был частью этого вымышленного мирка.

Я зову его. Я знаю, это он.

И он обернулся. Уриэль. Его чистое лицо озарила улыбка. Резкий порыв ветра разогнал мглу, взвил его волосы. Светлые, почти белые от необъяснимого сияния, растущего из его груди. Свет растворял туман и тьму в белизне его энергии. И я побежала на свет. Моё сердце засверкало синевой, отвечая на биение сердца Уриэля. Я протянула руку. Он схватился за неё. И нас утянуло...

А дальше мы уже лежали на самом краю мыса, листая заполненные до последнего листа альбомы. Он что-то рассказывал мне, только я уже не помню, что. Да и неважно это. Я помню его голос, мелодичный, тихий как шелест листвы. И я чётко помню его лицо. Мягкое, мечтательное, обрамлённое пшеничными прядями по самый подбородок. И его глаза, сверкающие в отблеске рассвета, будто драгоценные камни. Так странно, глаза у него были разные: один был золотым как Солнце, другой – туманно-голубым как Земля, как если бы они олицетворяли те волшебные миры, которые создавал Уриэль. Несмотря на это, я отчего-то не удивилась тому, каким я его увидела. И я не скрою, я мечтала узнать его, мечтала понять, какой он на самом деле.

И вот он здесь. Рядом со мной.

«Как у тебя так получается? Я бы тоже так хотела», – писала я ему однажды. А ведь, признаться, я тоже иногда рисую. На дизайнера учусь, как ни крути.

«Здесь только практика и ещё раз практика, – отвечал мне Уриэль. – Ты бы видела, как я рисовал года три-четыре назад, это был настоящий ужас! Не то, что тот ужас, который я намерено хочу передать».

«Ан нет. Практика – это да, но в твоих рисунках и картинах есть что-то иное. Что-то такое, что я не в силах объяснить. Правда, я их просто обожаю! Они как будто... имеют собственную душу».