Свидетель

Свидетель

Это предупреждение.

По традиции, из поколения в поколение, они приезжали сюда в один и тот же день. Папа говорил, традиция – это то, что ты делаешь, уже не понимая и не задумываясь зачем. Ты просто делаешь.

Она тоже сделала, как до неё делали её бабушка, и бабушка её бабушки, и бабушка бабушки её бабушки.

Она направилась к стойке регистрации, оставив за собой цепочку грязных отметин от армейских ботинок. Встряхнулась, осыпав метрдотеля мелкими капельками дождя, сказала:

– Мне нужен номер.

Её сразу узнали. Она назвала себя «Джастин (ударение на «а») Вернер», но её сразу узнали. Её лицо было запечатлено на каждом втором портрете в холле отеля. Другая одежда, причёска – эпоха, – но это всё ещё была она.

– Да, родственники.

Многие съезжались посмотреть на неё, как на диковинку, ископаемое. Мой папа не был исключением. Тогда мне было восемь, я никогда не разлучался с плюшевым зайцем по имени Барри. Папа взял меня с собой в это место, окружённое нагромождением выдумки на правду. Каждая горничная, каждый уборщик и повар считал своим долгом насупить брови, понизить голос и рассказать очередную страшилку о призраках, вампирах и девушках с одним и тем же лицом.

Этого достаточно, чтобы напугать восьмилетнего мальчика и приманить толпу восторженных любителей сверхъестественного. Мой папа был одним из них, он называл себя охотником за чудесами. С самого заселения он сканировал странным пищащим прибором каждый уголок отеля с единственной целью – найти доказательства существования призраков, монстров и инопланетян. Возможно, без последнего.

Именно поэтому в тот самый вечер, когда Джастин Вернер – она – появилась в отеле, я слонялся в холле без дела и без присмотра. Именно поэтому в тот самый вечер я был первым, кто привлёк её внимание после услужливо-улыбчивого метрдотеля.

– Привет.

Она не улыбалась, как часто делали взрослые при виде восьмилетнего мальчишки с зайцем по имени Барри. Она смотрела просто и холодно, словно изучала нечто не представляющее интереса.

– Ты злая.

Папа ругался, когда я говорил такое, но тогда его рядом не было, чтобы дать подзатыльник и заставить извиниться, поэтому я сказал то, что думал.

Кажется, и она сказала то, что думала. Думала она совсем не то, что думали другие взрослые.

– Не злая, а лицемерная. Разные вещи.

Она нажала кнопку вызова лифта у моего лица.

– Что это значит?

– Это значит, что я прячу что-то под дружелюбной маской.

– Ты прячешь что-то плохое?

– Зависит от того, как посмотреть.

– Я думаю, что ты злая.

Двери лифта открылись, приглашая войти, но она не двигалась с места, всё ещё смотрела на меня. Я должен был испугаться, но мне было не страшно. Точно так же я не боялся вспышки молнии на небе – даже мама вздрагивала, когда по крыше с грохотом проносилась гроза.

– Ты знаешь, что это?

– Лифт.

– И что он делает?

– Он возит людей на этажи.

Она прищурилась и толкнула чемодан к лестнице.

– И кто ещё из нас злой?

Прошло много лет, больше, чем можно предположить, но я всё ещё помню, как пахла грязь с её ботинок, как с чёрных спутанных волос вода ручейками стекала, капала с бровей и ресниц, маскируясь под слёзы.

Тем вечером папа достал холст и краски. Он любил смотреть, как я рисую. Он говорил, что в те мгновения я был совсем не похож на себя обычного. Тем вечером я нанёс первые штрихи и обозначил линию подбородка – запомнил её лучше всего. Это был тот самый момент.

Момент, когда старая история начала новый виток по знакомой траектории.

***

Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с детьми, которые вдруг привязывались, как собачки, следовали за вами, прятались за углами и наивно полагали, что их не видно, что уши плюшевого Барри не торчали из укрытия, сдавая их с головой?

Я был таким ребёнком и именно так ходил за ней, как привязанный. Только вместо радостного возбуждения шаловливого щенка чувствовал тяжёлую ярость натасканной на кровь собаки. Я прятался не потому, что боялся быть замеченным, а потому, что сдерживал желание наброситься на неё, схватить зубами армейские ботинки и зарычать.

Никогда позже меня не посещало это ужасное, но не осознаваемое мной желание. Я просто играл в собачку, правда, моя внутренняя собачка хотела оторвать кусок от её ноги. Тогда это была всего лишь часть игры. Теперь, спустя много-много лет, можно сказать, что у меня было предчувствие плохого. Она мне казалась сосредоточием чего-то крайне враждебного.

Но всё исчезало, когда она называла меня по имени.

– Лукас? Тебя ведь так зовут?

Когда она называла меня по имени, я улыбался. Совсем как взрослые, когда видели мальчика с плюшевым зайцем по имени Барри в руках.

– Симпатичный заяц. Как его зовут?

Иногда она становилась похожа на других. Садилась рядом на корточки, улыбалась печально. Я узнал этот взгляд в самом себе много лет позже, когда держал за руку умирающую маму.

– Барри.

– Привет, Барри. Я Джастин. Приятно познакомиться.

Она пожала грязно-серую лапу зайца, заглянув в пуговичные глаза.

– У тебя странное имя, как у мальчика.

– Мама надеялась, что у неё будет мальчик. В моей семье такая традиция.

– Называть девочек мальчиковыми именами?

– Нет. Надеяться.

Она не разговаривала так долго ни с кем, кроме меня. Если туристы просили автограф, оставляла на их буклетах неприличные – так говорил папа – подписи. Если туристы просили сфотографироваться, никогда не смотрела в камеру. Если туристы просили рассказать о семье, показывала средний палец (папа говорил, что так делать нельзя). Если туристы придерживали дверь лифта, чтобы поехать с ней, поднималась по лестнице.

Она поднималась по лестнице, даже если в лифте никого не было.

Когда папа спросил у неё, почему она боится лифтов, она показала на меня и сказала «спросите у своего сына».