Своя сторона

Своя сторона

Своя сторона.

Это случилось аккурат на излете войны, как щас помню. Шеф тогда озверел и грыз федералов почем зря. Хотя, как по мне, иногда можно было бы и притормозить. Что уж там замкнуло у него в процессоре, какие глюки Сердце посетили – я не знаю, а только кидался он на них, как раненый намшер. Вернее, нас кидал в самое пекло, не особо заботясь, выберемся мы оттуда или нас по космосу размажет. Редко, когда он соизволял присоединяться к нам в бою, берег себя. Резонно, с его-то уникальностью, для которой хрен найдешь потом запчасти. Он все больше беспилотники координировал и бои проводил, не вылезая из главной корабельной серверной.

А мне че? Я не жаловался, поднимал Армаду на крыло и летел туда, куда его манипулятор укажет. Верил – он знает, что делает. Я всегда ему верил с тех пор, как признал для себя вожаком стаи. Сидеть без дела, тхасетт задери, скучно, а цинтеррианцы, в конце концов, сами на это подписались.

Жизнь деса это полет и бой. Пока мы взлетали против федералов, пока в Сердцах наших кипела ярость – мы жили. А без дела и стухнуть было недолго, так, что пустая железяка останется. Бродили потом эти кибер-мертвяки по кораблю, и от их унылого пиликанья броня дыбом вставала… Потому-то я и не спорил с шефом касаемо войны. Жить хотелось.

В тот раз мы зависли на границе туманности Сафера, карауля транспортник, который должен был вынырнуть где-то в этом секторе пространства. Как муравьеды в норе. Или пауки в паутине. Только паутина та была частотная, развешанная нашим штатным чудовищем Сэтом, связистом, старпомом, завхозом и штурманом в одном лице. Милейший был человек, пока федералы его в ходячий сервак не превратили. Я до сих пор без понятия, что в его саркофаг напихали этакого, но слух и пронырливость у него были потрясающие. Он этот несчастный грузовик еще до выхода из субреальности засек. Накрыть их мы успевали, лоханкам этого класса требовалось до пяти часов на охлаждение и подзарядку двигателей перед новым прыжком.

В общем, как всегда все было. Я знать не знал, чем этот вылет мне аукнется. Совершили мы наш стандартный маневр: вынырнули где-то в световой секунде от них, я семь эскадрилий из сорока поднял, сочтя, что этого будет достаточно, а корабль на глубину ушел.

Разумеется, они нас заметили, и охрана при них оказалась довольно кусачая. Видать груз на том транспорте находился важный. Нас даже с наводками Сэта – и то потрепало. Три Сердца в том бою погасли навсегда. Зато пилотов охраны мы уложили почти всех.

Кроме одного.

Уже отцвели взрывы и давно разлетелись обломки. Мои подчиненные споро переносили ценный для нас груз из трюмов лишенного маршевых и экипажа грузовика на борт челнока, присланного шефом. А я лениво кружил в пустоте, унимая боевую ярость, ожидая, пока оболочка перестанет нудеть мне о завышенном коэффициенте агрессии. Сейчас та ненависть уже давно отболела и отгорела, пепел, оставленный ею, покрылся новыми ростками. Тогда она оставалась единственным моим удовольствием. Я спускал с подвески очередную иглу ракеты, ждал, когда она достигнет цели, сообщив мне об этом коротким предсмертным сигналом, и в красках, со смаком представлял себе, как взрыв разрывает на куски машину, как гаснет короткая вспышка, и от тела пилота не остается ничего. И это «ничего» временно утоляло мою ненависть – за годы, проведенные во флотских стойках, за память, когда-то отнятую у любимого начальства, за саркофаг Сэта в конце концов! Я искренне желал цинтеррианцам передохнуть.

И угораздило ж меня заложить вираж через брюхо…

На самой границе оптической видимости кувыркалась, медленно удаляясь, белая точка. Сканеры фиксировали выделение тепла.

Человек. Живой. От мертвых в космосе остается только пыль.

И я еще подумал, а стоит ли подбирать? Через час-два у него кончится кислород в баллонах, пусть себе летит дальше…

А потом мне приспичило поиграть. И я скорректировал вектор и скорость движения так, чтобы ювелирно точно приблизиться к мягкотелому, не иначе как сдуру, на голом инстинкте выживания долбанувшему по кнопке экстренного катапультирования. Затея в принципе идиотская, но что поделать, в любую машину класса «планета-орбита-пространство» катапульты встраивают в обязательном порядке, а уж кто как их применяет – то личная дурь каждого.

Пересобрался я, ухватил человечка поперек туловища и рванул обратно к транспорту – мы его, конечно, знатно раздолбали, отбили все движки, включая маневровые и грохнули все системы связи, но воздух там еще оставался кое-где. На один разговор как раз достанет.

Кышнул я мелюзгу армадной обслуги с одного из ангаров – пусть где-нибудь в другом месте развинчивают, скручивают и тащат все, что плохо лежит. Сам устроился дожидаться, пока мой «трофей» в себя придет. До сигнала к отбытию еще часа четыре. По нашим меркам – чуть ли не целая вечность.

Буду честным, я частенько игрался таким образом. Подхватывал выживших, учинял им допросы, иногда давал ложную надежду на спасение, а потом убивал, когда изводить жертву мне становилось скучно. С каждым разом все больше для того, чтобы поддерживать в себе ненависть, распалять ее. Раз за разом убеждаться, что сам я – не человек. Что так называемый «социум» плевать на меня хотел с высокого небоскреба. Что Армада мой дом. И что шеф, несмотря на невыносимый нрав, мой единственный настоящий друг в холодной пустоте, именуемой суеверными пилотами Черной Матерью.

Я и на том корабле себя накручивал, глядя на белую фигуру на полу, вглядывался в лицо за тонированным забралом гермошлема, непрозрачным только для человеческих глаз.

И когда он все-таки зашевелился, я уже был готов раздавить его за просто так.

Смотрели мы друг на друга долго. Я – сверху вниз, сидя на корточках, а вернее сказать, по-птичьи, он – привалившись спиной к пустому контейнеру и откинув забрало. Худая, вытянутая, типично цинтеррианская рожа, у меня у самого такая была, пока судьба не привела в полиарконовую тушу. Белокожий, солнца не знает – значит, все в рейдах да по базам. И глядел он, падла, на меня так спокойно, что мне еще больше хотелось стиснуть пальцами его шею.