Свояки

Свояки

За рубежом леса, осаждённый бурьяном и лопухами стоял далёкий хутор. Хутор состоял из трёх всего дворов, один из которых заглох, а в двух других жили свояки. Тучный, с рошкошной, блестящей плешью Николай Степаныч и пьянчужка Василий Васильевич, как он сам себя называл «прагматически мыслящий» человек. Хутор стоял на берегу широкого озера, которое каждое лето покрывалось декоративными кувшинками. В центре озера вырос бобриный остров. Бобры превратили его в коммунальную квартиру, с кучей коридоров и комнат. Это настоящие инженеры и архитекторы водоёмов. Озеро было тёмное, тёмное, словно хранило чью-то страшную тайну. Вода в озере не такая как в речке, она спящая. И будить её не стоит. Всё вокруг, даже половину неба занимал лес. Стройный сосняк. В сильный сосны шумели, мечтая о далёких морских путешествиях. А ночью, слыша их скрип, жена Николая Степаныча Любка, суеверная женщина, представляла, как это открываются гробовые крышки и не могла уснуть. И правда бывало жутковато. Ночью из леса выходили какие-то существа и чего-то шарили, обнюхивали. И темнота хрюкала, пыхтела, икала. Странно, кому пришло в голову выбрать здесь место для жительства. Глухое место, дикое. Зато лес не выдаст. Когда, раз в неделю, сюда приезжала автолавка, весёлый шофёр Женька говорил – «Ну что партизаны. Держитесь, скоро наши придут», и улыбался своим широким, щелкастым ртом. Так хутор и жил уединённо.

В сумерки, когда небо спускается в тёмную пижаму с прорехами звёзд Николай Степаныч вышел на улицу, закурил. Озеро давало свой запах. Здесь Николай Степаныч и стал свидетелем преступного посягательства. На улице, на самом видном месте стоял колодец. Хороший колодец, из дубового сруба. Ребятишками им было интересно что-нибудь крикнуть в него и увидеть себя в маленьком зеркальце на дне. Была какая-то магия. Но колодец со временем перестал действовать, затянулся песком. И эхо стало совсем другое, с грязцой голос. И так вот стоит наклонившись Васька и… вероломно скручивает цепь, заметно шатаясь на ногах. У Васьки «командировка в запой». Его командировкам стоило бы посвятить отдельный рассказ, да и сам он многое может рассказать. Что только не случалось с ним во время командировок, и тяжёлые перелёты, и романы. Бывали у Васьки и опасные командировки в горячие точки, и охотились за ним, и хотели пару раз убить. Только денег у Васьки всегда не хватало (да оно и понятно) и он грешил тем, что «одалживал» у соседей. Но соседи не хотели оплачивать его командировки и часто возникали конфликты. Но только на этот раз Васька в конец оборзел. Ах ты  – подумал Степаныч и поспешил к Ваське. Он был страшно возмущён, поднялось давление. Он не знал ещё, что скажет, но злость за него подобрала нужные слова – «Козёл! Ты что делаешь?». «А что?» - с явным вызовом ответил Васька, не подозревая насколько серьёзно настроен его оппонент. «Это твоя цепь?» - Степаныч уже подготовил горяченькую оплеуху. Васька не сразу понял, что будет, лекция или мордобой и решил не форсить – «Твоя?». «Ты почему так единолично распоряжаешься?». «А ты хозяин чтоль?» - и дальше, воспользовавшись паузой – «Давай, чеши…». Сказал Васька, отгородившись от Степаныча спиной. «Сунуть бы тебя в этот колодец, чтоб ты посидел, подумал» - даже вежливо сказал Степаныч, уже вполне сознательно готовый избавиться от злоумышленника. Васька сжал в руках цепь – «Да я тебе сам так суну, ливер. Суну разок – сразу зажмуришься. Ты кто такой есть…». Тут Степаныч широким движением обвёл воздух и смахнул Ваську с земли. У Васьки земля и небо поменялись местами, картинка смазалась и для Васьки наступила темнота. Степаныч слышал, как тот тяжело рявкнул об дно и из колодца вырвался короткий вопль. Степаныч хотел ещё закинуть и цепь, но сказал только – «Остынь маленько». И медленно пошёл от колодца, перебирая мысли в голове. Не было никакого цдовлетворения, паршиво было, словно прилипла к сердцу какая-то поганка и не отстаёт, но сознание внутренней правды обеляло. Степаныч дошёл до двора, сел на скамейку, домой идти не хотелось. Из колодца донеслось пара пьяных проклятий.

 Пришла ночь, а вместе с ней и драгоценная прохлада. Чёрная небо в белый горошек и дремучие сосны. Вот какая ночь. Степаныс зашёл в избу и сел рядом с женой. «Чот ты тяжёлый такой, как-будто рядом со мной сел» - «Да так чего-то». «Завтра дождь передали, не то будет, не то нет» - «Нашла об чём беспокоиться. Будет значит будет, а нет и…»- куда-то ушла мысль. «Чот вы шумели там?» - «да Ваську воспитывал». «Чо его воспитывать, что геном заложено – дубиной не вышибешь, хоть ты его об стенку бей». «Вот хорошо вам бабам – вы всегда в стороне, мужики столкнуться, а вы стоите и смотрите, прогнозируете. Всё своё достоинство по сундукам распихаете. Я давно подметил, если мужика мать воспитывала, вырастет равнодушный увалень. А мне может обидно, что он пьёт, как скотина». «Смотрите на него, дерутся они, а раны то зализывать к бабам приползаете». Это её фраза так понравилась Николаю, что больше и не хотелось спорить. И всю жизнь, смолоду была в ней эта какая-то прохлада. Всё притопталось. Душа её словно теснилась под толстым слоем домашнего сала. И всё у ней ровно, словно жизнь свою она аккуратно складывала сначала вдвое, потом втрое, вчетверо и так далее. Похрустела своими уставшими косточками и пошла в постель. Легли спать. Ночь на улице видная, луну только за краешек придерживала черная перчатка. Блестели лопухи, словно джентльмены в шляпах. В высоком камыше играл джазовый оркестр.

Вдруг по всей долине разнеслось – «Я опущусь на дно морское, и поднимусь за облака…» - словно колокольный звон. Все птицы подняли головы вверх, прислушались. Вот певец то – думал Николай Степаныч. «Господи, кто это?» - испугалась суеверная Любка. «Васька, ети его мать» - раздражённо сказал Николай. Тон был боевой, словно Васька воодушевлял бойцов на атаку. Нарочно напирал на глотку, под стать оперным звёздам. «Да что он, с ума что ли сошёл?» - Николай Степаныч только молчал и смотрел на белую, в лунной глазури раму. Сейчас ещё большая досада донимала его. Васька не унимался – «А сейчас, по заявкам наших радиослушателей будет исполнена песня «Я буду долго гнать велосипед». И голоса то у Васьки совсем не было, получалось, словно топили кошку. «Да уйми ты его» - спокойно, как всегда, сказала Любка. «Уйми» - передразнил Степаныч, недовольно встал и вышел на улицу. «Э, артист, имей совесть, дай людям поспать» - сказал Николай Степаныч, подойдя к колодцу, и для пущей уверенности добавил – «А то я тебя выключу, ведром по голове». «Мокрый воды не боится» - гордо произнёс Васька. Степаныч подумал, что и правда, дурную голову ведром не вылечишь. «Лови» - кинул он ему конец цепи. Наступила тишина и Васька стал карабкаться наверх. И когда из колодца показался чёрный кулачок головы спросил – «Ну как, в заточении?», пытаясь скрасить всё шуткой. «Да иди ты» - отмахнулся Васька – «Твоя работа, вертухай» - показал черную ободранную руку – «Грохнулся, думал душа вылетит. Так можно и все кости переломать». «Да ты ведь как змей» - отшучивался Степаныч. Оба помолчали. «Пошли налью что ли» - сказал Степаныч, довольный, что досада наконец пропала. Васька поддержал. Степаныч прокрался в буфет, зазвенело стекло. «Чего ещё?» - грозно прозвучало в комнате. «выпить решили» - Степаныч виновато. «Ага, молодцы». «Молодцы, молодцы, спи!» - он разозлился, что жена опять вставляет свои ненужные реплики. Распечатали бутылку, проглотили по стаканчику. Степаныч – «Помню раньше, папаша с похмелья идёт к колодцу, ведро зачерпнёт, и пря мордой туда, как конь». «Да что ты, а работали то, как проклятые. Ляжешь потом, ажник кости трещат, выпрямляются». «А всё-таки раньше сердечнее были люди. От детей, от родителе не отрекались ради денег этих вонючих». «Да, однозначно, ну, давай» - раздавили ещё по стаканчику. Скоро над колодцем повисли две головы. «Ууух» - и гулкое эхо улетело в небо, раскачав мелкие звёзды.