Сын путешественника

I. Лето в Смородинах

Сии леса — дремучие, от века здесь темно,

Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано.

В экипаже ехало четверо: Матвей и Маша Крапивины, брат и сестра, их университетский приятель Алексей Гордеев и пассажир по кличке Баюн. Это был кот, но кот — в самом гнусном смысле этого слова. Умухоморенный берсерк в шкуре дворового Васьки. И пока до должного осмысления картинок с котиками оставалось ещё лет двести, Алексей подходил к вопросу диалектически: как природа допустила столь пустое животное? Беспардонно орущее, густо линяющее, когтями цепляющее обивку и сапоги… Верно без женских прихотей здесь не обошлось! И если Маша придумала тащить развращённого столичными нравами кота в деревню то, почему нельзя представить, что какой-то другой, гипотетической, Маше из прошлого не пришло в голову упросить своего пещерного мужа одомашнить этакую тварь? Матвей всё грозился, что Баюн поскачет за экипажем своими лапками; не то чтобы Маша очень возражала, но ссориться всерьёз и ей не хотелось.       

Крапивины были дружной семьёй. Род их, богатый и знатный, владел имением в деревне Смородины, куда и держали путь наши герои с надеждой провести закатные дни лета вдали от светской суеты.       

Матвей Крапивин, старший отпрыск, был ростом высок; кареглаз, черноволос, писал стихи в альбом, восхищался Столицей и всем своим изящным строением потакал эпохе. Сестру Машу обожал без памяти, хоть она уступала ему во всём. Не умела расположить к себе свет, косолапила в танце и, стесняясь щёк, вечно пряталась за дремучими ореховыми волосами, как монах за капюшоном. Братская любовь, разумеется, безусловна. Однако было в Машей Крапивиной нечто такое, что извиняло любые её недостатки и перед обществом — завидное приданое.       

Третья Крапивина, младшенькая, по заверениям Матвея не интересовалась ни Столицей, ни университетскими науками, частенько хворала и, покамест не пристроенная замуж, жила с отцом в Смородинах. Алексей знал её имя да позабыл. Тамара? Анна? Пустое.       

В тот августовский день стояла жара. Воздух плыл. Ветерка — ну хоть бы дуновение… Экипаж всё ехал и ехал в болтанке просёлочной дороги, собирая под крышей докучливых мух. Цапая их ошалелым от зноя взглядом, Баюн орал. Скрипели колеса. Насекомые с жужжанием бились в верх экипажа, но всё не падали к ногам ленивого охотника.       

— Мари, я убью его, — пообещал Матвей. Он лежал головой на коленях сестры и страдал, требуя, чтобы ему растирали виски мятным маслом.       

— Это милосердие, а не убийство, — поддержал Алексей Гордеев. — Только, боюсь, ни клинок, ни пуля, даже серебряная, эту шкуру не возьмут. Можно попробовать сжечь, но вонь…       

— Вы злые и капризные мальчишки, — сказала Маша, методично успокаивая голову брата прохладными пальчиками. — Терпите уж.      

 — А долго ещё?       

За окном по правую руку тянулся заросший борщевиком овраг. По левую стелились поля — скучные и бескрайние. Ни тебе деревень, ни торгующих квасом крестьян. Сплошная природа, которую городские жители почитают только что на картинах и в ботаническом саду, так сказать, без проникновения.      

 — Вообще-то не долго, — ответил Матвей. — Скоро будет мост через речку, а оттуда — всего две версты, и на месте. Но ещё хоть сколько-нибудь минуточек трястись, как у Вельзевула за пазухой, совсем невмоготу!       

Ухмыльнувшись меткому сравнению, Гордеев постучал в перегородку экипажа набалдашником трости, с которой имел обыкновение не расставался. Мухи дёрнулись дырявым роем. Всю четвёрку, включая вопившего теперь не переставая Баюна, тряхнуло ещё вперёд-назад по инерции. И колёса встали. Выбравшись, Гордеев потянулся с удовлетворённым стоном. Он повелел:      

 — Братцы-сестрицы, бросай кота, пошли пешком!       

Алексей Гордеев, сын знаменитого путешественника Елисея Гордеева, производил впечатление человека провоцирующего. От него ждали непременной подлости: клеветы, ножа в бок; когда Гордеев легко подкручивал ус, даже бравые офицеры хватались проверять портмоне. А случись ему замереть взглядом на даме из общества, её тут же обвиняли в распутстве. Своего этого свойства Алексей не стыдился, но был одинок и до крайности подозрителен к хорошему обращению. Только Крапивину, бессменному секунданту, он доверял себя настоящего.       

Матвей возразил, что кто-нибудь непременно схватит солнечный удар.       

Но Маша уже приняла предложенную Алексеем руку и вышла на свет божий. Следом вышел и Матвей. Мстительно заперев кота, он с комплиментом подал сестре кружевной зонтик. Кучеру было велено гнать вперед, чтобы предупредить приезд господ. Пустой экипаж скоро умчался, не оставив после себя даже пыльной мушки на горизонте.       

— Никого? — спросил Матвей, глядя на Машу.      

 — Никого, — подтвердила Крапивина.       

Прежде, чем укрыться в короткой полуденной тени, Матвей целовал сестре ручку. Он отошёл. Принял нелепую позу. Сгорбившись, извернулся. По вспотевшему лицу пробежала судорога, затем последовал кувырок, и Крапивин обернулся волком. Высунув из жаркой пасти язык, он дышал совсем по-собачьи. Маша хлопнула в ладоши, и волк дёрнул ушами, словно действительно был оглушён превращением. Однако же не смертельно.