Сынок, главное - не бояться!

Сынок, главное - не бояться!

  …Что же было потом? - спросил он.

- Потом это солнце погасло, и наступила ночь.

(О. Ларионова.  «У моря, где край земли»).

Глава  первая

… Лошади медленно поднимались на очередной взгорок. Они взмокли – на губах висела желтоватая пена. Чтобы лошадям было легче добраться до вершины, мы помогали им, как могли. Мы – это папа, мама, дядя Григорий и, конечно же, я.

Дядя Григорий – хозяин лошадей и телеги. Он весь путь беспокоился о них, старался всеми способами облегчить им дорогу, шёл рядом с лошадьми, и садился в телегу только на равнине или на спуске с очередного подъёма. Он очень бережно относился к лошадям – наверное, прямо как к родным своим.

Я сидел в телеге, на наших вещах и хворостиной подгонял левую, пристяжную лошадь. Она, поворачивая голову в мою сторону, косила на меня глазом, когда я замахивался на неё тонкой хворостиной, но шагу не прибавляла. По-видимому, она не считала меня, а тем более мою хворостину, серьёзной угрозой для себя. Папа и мама, подталкивали телегу сзади.

Дорога, вся в ухабах, с глубокой, размокшей после первых весенних дождей колеёй, была настолько трудна, что даже я, несмышлёныш, это понимал. Приходилось после каждого затяжного подъёма останавливать лошадей и давать  им отдохнуть.

Дядя Григорий забрал нас с железнодорожной станции сегодня утром, часов в восемь, а сейчас было четыре часа пополудни, так сказал папа, посмотрев на циферблат своих командирских часов.

Солнце всё ещё было высоко над головами, но сильной жары уже не было. Мошка вилась над лошадьми и тихонько звенела. Лошади, отдыхая, вяло помахивали хвостами и прядали ушами, отгоняя мошку. Вокруг, почти вплотную к дороге, примыкал лес – дубы, вязы, а кое-где проглядывали ели с их вечно- зелеными иголками. В лесу сумрачно и сыро. Оттуда доносился запах прели и изредка, одинокое кукование кукушки. Окружающее, не смотря на ясный, солнечный день, навевало тоску и боязнь чего-то неизвестного, поднимало из глубины души       какое-то  томление,  даже не томление, а скорее  всего страх. Я – боялся!

Шёл послевоенный 1946 год. Мы находились в самом сердце Западной Украины, а вокруг нас - вековечный лес. Мы добирались на новое место жительства и на новое место работы папы.

Мама долго сопротивлялась переезду сразу всей семьёй, но папа сумел её уговорить и она, поплакав, согласилась. Моё мнение в расчёт не принималось – что может предложить семилетний мальчишка, не имеющий жизненного опыта и знаний об окружающем его  мире.
        Вот по этой-то причине мы оказались здесь, на этой лесной дороге, в этом хмуром,    неприветливом  лесу.

Дядя Григорий – малоразговорчивый украинец, обутый в солдатские сапоги и выцветшую, когда-то видимо зелёного цвета фуфайку военного образца – был среднего роста, сухощав и очень подвижен. Он без устали, попыхивая дымком козьей ножки – то шагал рядом с телегой, то кормил и поил лошадей, то бегал за хворостом для костра вовремя остановок на отдых. Смотря на него, мне казалось, что он даже спит не в постели, а как породистая лошадка, стоя на ногах. Местный житель – он хорошо знал округу и живущих здесь людей, имел большое количество знакомых и друзей.

Хмурый с виду – это был добрейшей души человек. В этом я убедился за время нашего нелёгкого пути по лесной дороге.  А потом, в разговорах у костерка,  мы  постепенно  узнали  и кое-что, из его жизни.

Он воевал. Был дважды ранен, и оба раза легко. Повезло - как-бы  оправдываясь, однажды, при очередном разговоре у костра, сказал он,  подкладывая ветки в костёр и щурясь от дыма. За оба ранения он получил две жёлтые нашивки и медаль «За отвагу». Всякого насмотрелся - рассказывал он - даже страх испытывал, особенно, когда нужно было вылазить из окопа и идти в атаку. Вокруг пули посвистывают, мины разрываются – вот тут-то всё у тебя внутри и сожмётся и скукожится от страха. Ну, закроешь глаза, прочтёшь молитву и… с Божьей помощью вперёд, в атаку. Даа…, всякое бывало, есть о чём вспомнить за свою военную жизнь…

- А хотите, я вам один случай расскажу? - как-то неуверенно предложил он нам. Тут разговор про атаки и марш-броски не пойдёт. Скажу прямо, как случившееся назвать, сам до сих пор не решил, но никогда, до самой смерти события произошедшие со мною в тот день, не забуду…

- Расскажите, дядя Григорий, расскажите, - стал я просить его.

В повёрнутых к дяде Григорию лицах и глазах папы и мамы, тоже явно читалось любопытство и ожидание.

Ну, ладно… сам же предложил. Хотите, верьте, хотите – нет, - начал он тихим голосом, помешивая деревянной ложкой в котелке и пробуя варево на «соль». Такой со мной случай приключился. Он немного помолчал, подложил ещё немного веток в костёр и, закурив свою неизменную козью ножку, стал медленно, по-видимому вспоминая события прошлых дней, или вновь переживая случившееся, рассказывать.

Его украинская речь, перемежаемая русскими словами для большей понятливости - объяснил он нам, была певуча и красива. Мы с папой всё прекрасно понимали, а мама – тем более. Она украинка – родилась в Никополе.

Затаив дыхание и боясь пропустить хоть  слово, мы слушали рассказ старого солдата.

Я много раз слышал рассказы отца о войне. Он воевал в артиллерийском полку, имел звание капитана, но его рассказы, как-бы правильнее выразиться, были более скупыми, менее насыщенными подробностями, что в итоге так уменьшает красоту любого рассказа-воспоминания. В них преобладала техническая сторона – калибр, азимут, горизонт, навесной огонь и другие непонятные для моего разума слова. Поэтому рассказ дяди Григория я слушал как сказку, открыв рот от изумления, и с восторгом  ожидая  следующих  слов.  Да,  он  и  походил  на  чудесную  сказку.