Та самая виолончель, или одно дело Шерлока Холмса

Светает. Холмс снова уснул в кресле, вытянув свои длинные ноги в начищенных туфлях. Любимая привычка моего хозяина – прислониться к спинке кресла, вытянуть ноги или водрузить их на маленькую скамеечку и закрыть глаза. Никто никогда не знал, спит он или только притворяется спящим. Наблюдая за ним всю свою жизнь, я могу с точностью сказать, что независимо от состояния, положения, здоровья плоти его мозг всегда вел непрерывную работу. Вот и сейчас Холмс обдумывает очередное дело, новую загадку. Самым неожиданным для всех и долгое время даже для меня было то, что открывал глаза он так же внезапно, как и погружался в транс. Мгновенная смена состояний заставала врасплох многих преступников, ведь несомненный актерский талант хозяина способствовал многочисленным признаниям в то время, как он сам считался мирно спящим.
Но вот хозяин открыл глаза, быстро встал и пружинистой походкой подошел к окну. Несколько минут он пристально разглядывает прохожих, экипажи и мальчишку, приносящего нам газеты. Именно из этих газет хозяин и его друг Ватсон узнают о большинстве случившегося в городе.
Хозяин явно кого-то ждет. Он нервно теребит занавеску и кусает нижнюю губу. Обычно при посторонних его лицо представляет собой непроницаемую маску, лишенную каких бы то ни было эмоций. Заподозрить в такие минуты наличие у него простейших человеческих чувств было бы просто кощунством. Но наедине со мной или с самим собой Холмс становился другим. Пожалуй, я было его единственным другом, если не считать Ватсона. Если бы скрипки умели говорить, они бы рассказали множество редких и ценных историй из жизни своих хозяев, к которым они так или иначе привязываются на всю жизнь. Но у нас нет своего языка. Мы можем только исполнять чью-то волю, повторять уже созданное, являясь при этом инструментом в чьих-то умелых или бездарных руках. По счастью руки моего хозяина принадлежат к первой категории.
Я не ошиблась. В комнату зашел Ватсон.
- Семейная жизнь вам на пользу, - проговорил Холмс. – Я думаю, вы прибавили в весе несколько фунтов, с тех пор как мы виделись с вами в последний раз. И я уверен, вы снова занялись своей врачебной практикой, хотя и не сообщали мне об этом.
- Откуда вы это знаете? - удивленно воскликнул Ватсон.
Но Холмс не ответил и продолжал делать вслух свои наблюдения
- К тому же совсем недавно вы промокли до нитки, а ваша служанка – весьма неряшливая особа.
Растерянному Ватсону пришлось признаться, что и это правда.
- Как я об этом догадался? – продолжал Холмс. – Все проще простого. На внутренней стороне вашего левого башмака видны шесть почти параллельных царапин. Это наводит на мысль, что кто-то очень небрежно удалял засохшую грязь с вашей подошвы. Вывод: вы выходили на улицу в дурную погоду и у вас прескверная прислуга. От вас пахнет йодом, на указательном пальце черное пятно от ляписа, а по припухлости на цилиндре можно судить, куда запрятан стетоскоп. Следовательно, вы являетесь весьма деятельным приверженцем клятвы Гиппократа.
Ватсон успокоительно рассмеялся столь простому объяснению моего хозяина.
- Холмс, у вас всегда все смехотворно просто, но вот я каком-то конкретном случае вряд ли смог бы прийти к таким умозаключениям. Хотя, должен сказать, глаз у меня острый.
Они перекинулись еще несколькими фразами на эту тему, пока, наконец, хозяин не протянул Ватсону какую-то записку.
- Получена с последней почтой, - заметил Холмс. – Не откажите мне в удовольствии и прочтите ее вслух.
- «Сегодня вечером, без четверти восемь, к вам зайдет господин, который желает посоветоваться по очень важному делу. Услуги, которые вы оказали недавно одной из королевских фамилий Европы, доказывают, что вам можно доверять дела чрезвычайной важности. Такой отзыв о вас мы отовсюду получили. Будьте дома в этот час и не считайте оскорблением, если посетитель будет в маске».
В маске… Значит, сегодня вечером здесь будет разыгран еще один искусный спектакль. Брошенная жена, оскорбленный муж, незаконный сын… Каких только тайн, пороков и грехов глупые люди не пытаются скрыть за этими масками! Но Холмс явно заинтересован. Они с Ватсоном рассматривают почтовую бумагу на свет, мнут ее и даже нюхают. Проделав несколько раз эти операции и выдвинув не меньше дюжины гипотез, они сходятся во мнении, что бумага вовсе не английская, произведена в Богемии, а автор записки – немец. Значит, вечером нас ожидает сюрприз в виде немецкого подданного в маске. Как говорится, займете места в своих ложах, симфония вот-вот начнется…
Я не успеваю додумать – внезапный звонок внизу прерывает мои размышления.
…Вошедший незнакомец поистине был исполином. Его можно было сравнит разве что с громадным контрабасом. Его футляр (люди называют это «одеждой») был слишком вычурный. Владелец этого наряда явно имел много денег и одновременно отличался весьма странным вкусом. Обилие глубокого голубого причудливо соединялось с огненно-красным и коричневым. Понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к такому сочетанию. Не то чтобы дурной вкус, но хочу заметить, что на других людях это выглядело бы весьма неплохо. На других. Но только не на его массивной фигуре. К тому же эта ужасная черная маска на лице никак не спасала, а только портила все положение. А вот Холмс, к примеру, всегда безупречен: идет ли он на прием к августейшему лицу или переодевается бродягой или нищей старухой. Хорошо развитое чувство вкуса в сочетании с несомненным актерским талантом. Но я, кажется, уже об этом говорила…
У нашего «контрабаса» было имя – фон Крамм. Массивное имя соответствовало массивной фигуре.
Прошу прощения за невежливость, но, кажется, сама я не представилась: меня зовут Маттино и я итальянка. На самом деле мое полное имя гораздо длиннее, но Шерлок Холмс всегда звал меня именно так. Я хорошо помню тот теплый августовский день, когда в нашу мастерскую пришел Он и сыграл на мне несколько нот. Впервые услышав свой голос, я была удивлена – словно легкий ветерок, колышущий деревья, пронеслась моя песня. Я пела и слушала как завороженная. И я поняла – вот Он, мой настоящий мастер, вот мой хозяин. Иногда мне даже кажется, что я единственная женщина, которой Холмс предан по-настоящему. Со мной он становится другим, перестает говорить, а иногда и даже думать о своей работе. Со мной он действительно отдыхает, и я очень рада дарить ему минуты этого блаженства…
Погрузившись в воспоминания, я не сразу слышу спокойный голос Холмса:
- Если бы ваше величество…
Величество??? Господи Боже! Признаюсь, что была неправа. Сей странный костюм мог вполне быть средством маскировки. И хотя, наверное, в его маленькой Богемии этот костюм что-нибудь да означает, здесь он все же кажется весьма нелепым. Неожиданно «контрабас» срывает маску, и теперь я отчетливо вижу его лицо: умные серые глаза и выступающий подбородок, говорящий об упрямстве и решительности его владельца… Долгие годы жизни с Холмсом многому меня научили. Я стала не в меру наблюдательной и любопытной.
Данное дело было замешано на какой-то весьма личной фотографии, которую наш «контрабас» в пору пылкой любви по неосторожности послал одной «виолончели». «Виолончель» звали Ирен Адлер. И она явно была не итальянка. Так вот, чтобы спасти свою царственную репутацию (а в настоящее время «контрабас» решил упрочить отношения с другой «виолончелью») и окончательно разорвать все связи с прошлым, он обратился за помощью к Холмсу, которому и предстояло любой ценой раздобыть эту фотографию. Вы не знаете, что такое фотография? Это такая неподвижная бумажная картинка, которая может показывать все на свете: природу, различные предметы и даже людей. Это словно застывшие мгновения… Кроме фотографий к подобным «опасным предметам» можно отнести и личные письма. Письмо - это своего рода нотный листок, только ноты несут совсем другой смысл, нежели в музыке. И вот из-за подобных листочков бумаги «нашу маленькую квартирку на Бейкер-Стрит» (так часто говорит Холмс) посещают клерки, джентльмены, знатные дамы, иностранные послы и даже… короли. И их жизни зачастую зависят от «последовательности нот» или содержания картинки. Ох уж эти люди…
По словам «контрабаса» вся опасность положения заключалась в том, что картинка изображала его с первой «виолончелью». Действительно, весьма неосторожный поступок. Простите, но не могу не высказать своего мнения: если вы не имеете к кому бы то ни было никаких серьезных намерений, то и нечего рядом рисоваться, чтобы потом не приходилось жалеть и не спать по ночам, опасаясь, как бы эту картинку кто-то не увидел. Или если уж ты сделал по глупости такую картинку, то храни ее у себя, а не рассылай. Ведь чем меньше знают о ваших отношениях, тем прочнее эти отношения. А еще король называется…
Далее из разговора я поняла, что первая «виолончель» совсем не желает расставаться с этой картинкой. Более того, она намеревается послать ее своей преемнице, второй «виолончели». И до этого события оставалось всего три дня. Печально, очень печально…
После ухода гостя Холмс прощается с Ватсоном, договорившись предварительно о завтрашней дневной встрече , и снова погрузился в раздумья. Он не стал заказывать себе ужин, мерил шагами комнату, садился в кресло, но спустя минуту снова был на ногах, и все повторялось сначала. Наконец, он остановился около меня. Я замерла в ожидании, словно превратившись в одну тонкую струну. Но он погладил меня по грифу и сказал:
- Не сегодня, милая…
Не сегодня… Такое было уже не в первый раз. Но я даже была рада: чаще всего Холмс брал меня в руки, когда не мог сосредоточиться и у него не было идей. Мое пение его успокаивало и отвлекало его. Но сегодня, видимо, у него уже был план в голове. Что ж, доброй ночи…

…Холмс давно уже не убирает меня в футляр. Наши музыкальные свидания в последнее настолько часты, что я не вижу смысла в лежании и безделии. Покрываться пылью – задача несложная. Лежи себе и молчи. А вот спеть, и не просто спеть, а так, чтобы звуками своих струн коснуться всех потаенных струн души человека – это настоящее творчество. Думаю, я тоже своего рода художник, и я люблю то, что я делаю. Я посвящаю Холмсу свои песни, а он посвящает меня в свои мысли. И мы оба считаем, что одно стоит другого.
Сейчас уже три часа по полудни, а Холмса до сих пор нет. Рано утром он переоделся бродягой и вышел из дома. Доктор Ватсон уже сидит в кресле и дожидается своего друга. Как жаль, что он не умеет играть на скрипке… Мышцы без постоянных упражнений деревенеют в прямом смысле этого слова. Но с другой стороны, как же хорошо, что он не умеет играть! Было очень подло по отношению к Холмсу, позволить чужим рукам прикасаться ко мне… Не хочу даже об этом думать... Ну почему же его так долго нет?..
Около четырех часов в комнату ввалился какой-то грязный, всколоченный, пьяный конюх, в котором я далеко не сразу признала Шерлока Холмса. Минут через пять он, уже переодетый в приличный костюм сидел у камина и смеялся над недоумением Ватсона по поводу его внешнего вида. Да, он никогда не уставал нас поражать мастерством перевоплощения. Но одновременно с присущей ему скромностью никогда не любил принимать похвалы по этому поводу. Для него это было просто хобби.
А теперь послушаем, как он объяснит свое долгое отсутствие.
— В начале девятого я вышел из дому под видом ищущего работу конюха. Я быстро нашел поместье мисс Адлер. Это изящная двухэтажная вилла, окруженная садом. Садовая калитка на замке. В правой части дома — роскошная гостиная, с высокими окнами, которые, кстати говоря, очень легко открываются как снаружи, так и изнутри. Кроме того, с крыши каретного сарая можно попасть в окно галереи. Я еще раз внимательно осмотрел дом, но больше ничего интересного не заметил. Затем я ходил по улице и в переулке за оградой сада обнаружил конюшни. Я помог конюхам почистить лошадей и получил за это два пенса, стакан портера пополам с элем, несколько щепоток табаку и обильные сведения о мисс Адлер и о людях, живущих по соседству.
Обычные наблюдения… Что же дальше?
- … по их рассказам Ирен Адлер вскружила голову всем мужчинам в квартале и вообще она считается самой желанной женщиной на нашей планете. По крайней мере, так утверждали конюхи. Она живет тихо, дает концерты, каждый день в пять часов дня выезжает на прогулку и ровно в семь возвращается обедать. В другое время она почти всегда дома, кроме тех случаев, когда поет. Навещает ее только один мужчина. Красавец-брюнет, прекрасно одевается, бывает у нее ежедневно, а порой и по два раза в день. Это некий мистер Годфри Нортон из Иннер-Темпла, по профессии адвокат. Наконец, выслушав конюхов, я снова прошелся взад-вперед около поместья, обдумывая план будущих действий.
- И каков же ваш план? – спросил Ватсон.
- Наш план, Уотсон, наш. Вы мне окажете неоценимую услугу, если поможете в данном деле. Но пока что меня вот что интересует: что связывает мистера Нортона с Ирен Адлер? Зачем он так часто у нее бывает? Она его клиентка? Или друг? А может, возлюбленная? Ведь если клиентка, то, скорей всего, фотография находится на хранении именно у него. Если же возлюбленная, то такой вариант вряд ли возможен. От решения этого вопроса зависят все мои дальнейшие действия. Однако, пока я раздумывал, к поместью мисс Адлер внезапно подкатила карета, и из нее выскочил какой-то джентльмен, очень красивый, смуглый, с греческим носом и с чрезвычайно ухоженными усами. Очевидно, это и был мистер Годфри Нортон, и к тому же он очень спешил. Приказав кучеру ждать, он забежал в дом. С улицы было видно, как он нервно ходит по комнате и размахивает руками. Мисс Адлер я не видел. Полчаса спустя он вышел на улицу, еще более взволнованный, чем прежде. Подойдя к экипажу, он вынул из кармана золотые часы и озабоченно посмотрел на них. «Гоните что есть духу! — крикнул он кучеру.— Сначала к Гроссу и Хенке на Риджент-стрит, а затем к церкви святой Моники на Эджуэр-роуд. Полгинеи, если довезете за двадцать минут!» Карета понеслась, и я уже начал раздумывать, не последовать ли мне за ней, как вдруг к дому подкатило очаровательное маленькое ландо. Из дверей дома тотчас же выпорхнула мисс Ирен Адлер и вскочила в ландо. Я видел ее лишь несколько секунд, но и этого было достаточно: необычайно красивая и эффектная женщина… А за такое личико мужчина способен отдать жизнь…Мое мнение в данном вопросе совершенно совпало с мнением конюхов.
Вы только посмотрите! Похоже, Холмс очарован этой «виолончелью» под названием «Ирен Адлер». Что же все-таки находят люди в себе подобных? Ведь согласитесь, совершенно нелепо, когда у скрипки корпус неожиданно переходит в какие-то две конечности, именуемые «ногами». А на конце грифа разве должно быть такое массивное утолщение, зовущееся «головой»? Это же уродство! Как только они этого не поймут… И как Холмс, мой Холмс, мог обольститься таким существом? Да, соглашусь, у него тоже есть «ноги» и «голова», но он особенный, в моем понимании он даже не человек, а самая настоящая скрипка. Ведь только скрипка может понять и почувствовать душу другой скрипки.
Как выяснилось далее, тем днем Ирен Адлер обвенчалась с мистером Годфри Нортоном. Ведомый любопытством и желанием разгадки, Холмс даже умудрился побывать свидетелем на этой церемонии. Этим благородным поступком он заслужил соверен, который позднее поклялся носить на цепочке от часов в память об этом «удивительном происшествии» и который действительно носил очень долгое время. Удивительное происшествие, как же…
Простите. Как близкий друг Холмса, я постараюсь отбросить переполняющие меня эмоции и быть объективной, чтобы рассказать, что же случилось дальше и чем закончилась это «удивительное происшествие». Всё дело было в том, что уже вечером того же дня молодожены собирались уезжать из города, но после самой церемонии бракосочетания они разъехались в разные стороны: миссис Нортон – домой, а мистер Нортон – по служебным делам. Времени оставалось мало, и Холмс был вынужден обдумать и принять самые срочные и энергичные меры. Думаю, поэтому и приехал сюда.
— Ватсон, вы не будете возражать, если нам придется преступить закон? – с улыбкой поинтересовался он.
— Ни в малейшей степени.
— И вас не пугает опасность ареста?
— Ради доброго дела я готов и на это.
— Великолепно! Времени у нас очень мало. Сейчас около пяти часов. Через два часа мы должны быть на месте. Мисс Ирен Адлер возвращается со своей прогулки в семь часов. К тому времени мы должны быть у Брайени-Лодж, чтобы встретить ее возле дома.
— И что дальше?
— Остальное предоставьте мне. Я уже все подготовил. Я настаиваю только на одном: что бы ни случилось, не вмешивайтесь. Понимаете?
— Я должен сделать вид, будто я посторонний?
— Вот именно. Ничего не предпринимайте. Вероятно, возникнет какая-нибудь неприятность. Но не вмешивайтесь. Всё кончится тем, что меня проводят в дом. Минут через пять в гостиной откроется окно. Подойдите поближе к окну. Не сводите с меня глаз. Когда я подниму руку — вот так, вы бросите в окно то, что я вам сейчас дам, и начнете кричать: «Пожар!» Вы меня поняли?
— Вполне.
— Тут нет ничего опасного,— сказал Холмс, вынимая из кармана сверток похожий на сигару.— Это обыкновенная дымовая шашка, из тех, что употребляют паяльщики. Итак, вам предстоит сделать следующее: закричать «Пожар!», а когда ваш крик подхватят, дойти до конца улицы, а я догоню вас минут через десять. Надеюсь, вы поняли?
— Я должен сделать вид, будто я посторонний, затем подойти поближе к окну, наблюдать за вами и по сигналу бросить в окно этот предмет, потом поднять крик о пожаре и ожидать вас на углу?
— Совершенно верно.
— Можете на меня положиться.
— Отлично. Ну что ж, пожалуй, пора готовиться к новой роли, которую мне предстоит сыграть.
Холмс пошел в спальню. Буквально через несколько минут оттуда к нам вышел улыбающийся священник с белым воротничком, в широкополой черной шляпе и мешковатых брюках. Мне всегда казалось, что когда Холмс менял свою внешность и примерял чужие маски, не только его облик, но даже душа менялись в зависимости от того, какую роль ему приходилось играть...

…Вернулся Холмс около полуночи. Весь город уже погрузился в дремоту, когда он легким шагами подошел ко мне и стал налаживать струны.
- Это обыкновенное дело, даже пустячное, но в нем замешана такая удивительная женщина, что даже я начинаю слегка теряться в ее присутствии. Как бы завтра мне всё не испортить…
Какая сентиментальщина! И как не стыдно ему в моем присутствии говорить подобное о женщинах? Для меня это по меньшей мере оскорбительно. Неужели он ничего не понимает? От обиды я чуть не плачу, но гордость берет верх: не хочу, чтобы этой ночью Холмс слышал мои жалобные всхлипывания. Только не сегодня. Поговорим об этом потом…
Наконец, одной рукой Холмс берет меня, в другую руку перекладывает смычок.
- И всё-таки, как же она хороша…
Это уже чересчур! «Хо-ро-ша»! Ну уж нет, я вовсе не желаю так быстро сдаваться и поощрять подобное поведение. Я сдерживаю слезы в голосе, делаю последнее усилие и…
- Фууу… До чего фальшиво! Мне определенно нельзя расслабляться…
Негодование в моем голосе было слишком явным. Холмс бросил играть так же внезапно, как и начал. Он явно нервничал. Быстрыми шагами он пересек комнату и скрылся в спальне. Я была почти счастлива, ведь сейчас никто не слышал, как тихо плачут мои дрожащие струны.
…На следующее утро наше тихое уединение было нарушено внезапным появлением «контрабаса». Холмс, как обычно, сидел в кресле у окна и курил свою трубку, доктор Ватсон пересматривал составленную им картотеку, когда тот ворвался в комнату, схватил Холмса за плечи и с нетерпением стал выпытывать, удалось ли Холмсу достать фотографию. Чудак, настоящий чудак. Разве может у Холмса что-нибудь не получится?.. Но моё удивление превзошло удивление «контрабаса», когда Холмс вдруг ответил отрицательно. Подождите, но тогда что же он делал весь прошлый вечер и ночь? Где он был? Очень странно и очень в духе Шерлока Холмса…
- Мистер Холмс, но у вас ведь есть надежда?
- Есть.
- В таком случае едем немедленно! Мне не терпится поскорее закончить с этим.
- Нам понадобится экипаж.
- Воспользуемся моим, он у дверей.
Взмахнув полами пальто и чуть не свалив со стола любимую греческую вазу миссис Хадсон, «контрабас» вместе с Холмсом и доктором Ватсоном вновь покинули комнату, оставив в воздухе взметнувшиеся пылинки и немного сквозняка…

Снова вечер… Снова Холмс сидит с трубкой у камина и о чем-то думает. Порыв ветра из раскрытого окна сдувает листочек бумаги с его кабинетного стола. Немного покружив в воздухе, он, подхватываемый новым порывом, опускается прямо передо мной. Это та самая картинка. Как сказали бы люди, на ней изображена очаровательная женщина в черном вечернем платье с открытыми плечами. Она держит в руках орхидею и улыбается. «Та самая женщина», - любит повторять Холмс. Я же вижу только ту самую «виолончель». Соглашусь, для скрипки у нее почти идеальная фигура. Правда, гриф чуть-чуть великоват и ноги мешают, но это, вероятно, не ее вина, а погрешность мастера... Не удивительно, что упоминая об Ирен Адлер сам Холмс всегда становится похож на длинный тонкий смычок… Как это ни обидно, они были бы идеальной парой. Интересно, любит ли она музыку?.. Хотя, знаете, это уже неважно. Ведь сейчас Он снова подходит ко мне, берет на руки и начинает баюкать, как ребенка…