Такие люди победили

Они принесли нам победу

ОЛЬГА АНДРЕЕВА: "Из нашей фронтовой бригады до Победы не дожил почти никто..."

410 страшных дней семья Андреевых прожила в той самой квартире, где Ольга Давыдовна живет и сейчас. Ее отец, профессор Давыд Константинович, создал во время войны специальную химическую лабораторию для облагораживания непригодных в пищу продуктов, разработал витаминные каши и принимал участие в создании бутылок с горючей смесью для подрыва немецких танков; его жена помогала тушить зажигательные бомбы и поддерживать город в чистоте; дочь Ольга, студентка 4-го курса Консерватории, в составе фронтовой бригады пела для бойцов, защищавших город, а ее муж ушел на фронт в числе первых. Профессор Андреев дошел до крайней степени истощения, и его с семьей эвакуировали в Ташкент. Ольга вернулась в Ленинград только в июле 1944-го, когда Театр оперетты возобновил работу. Ольга Давыдовна поет до сих пор, и, возможно, даже в вашей домашней фонотеке есть пластинки с записью ее прекрасного голоса.

"Самое страшное в эти страшные дни было то, что моей дочери было всего девять месяцев. Начались бомбежки, все тряслось, стекла выпали, отопление не работало, освещения не было. Так и жили при лучинках.

В Консерватории у нас был энергичный товарищ Дима Круценко, виртуоз-балалаечник, он и договаривался о концертах. Чаще всего мы ходили пешком, а когда выезжали далеко, например, к Пулковским высотам, на передовую, нас возили на грузовике, который, пока было тепло, служил нам сценой. Приходилось петь в землянках, в блиндажах. Бывало, не успеешь допеть, как начинается обстрел. Не понимаешь, с какой стороны стреляют и куда попадет снаряд, валишься прямо на землю, и однажды осколок снаряда прошил мне валенок и ногу до крови; я встала и подумала: как хорошо, что не в голову. Страшно не было: видно такой у меня характер, да молодость... Я, как человек религиозный, всегда верила, что есть что-то выше нас, то, что нас бережет и спасает. Так, через два месяца после того, как мы уехали в Ташкент, в наш дом попал дальнобойный снаряд и прошел именно в том месте, где стояла кровать, на которой спали мои родители и дочка. Он оказался незаряженным и лег в подвале, а так бы он взорвался именно в нашей квартире.

Военные очень хорошо к нам относились, помогали нам жить: накормят да еще, зная, что у меня маленький ребенок, с собой сухарь дадут, кашки, кусочек сахара. На передовых я пела в основном русские и советские песни: "Помню, я еще молодушкой была", "Что ты жадно глядишь на дорогу"... Они жадно принимали все. Конечно, им не хватало чего-то для души: целый день стрельба, смерть... И когда мы появлялись, для них это был большой праздник. У нас были святые идеалы, иные, чем сейчас, духовные ценности. Мы верили в победу, в армию, в народ.

На одном концерте в госпитале моему аккомпаниатору стало плохо - он упал от голода. Его быстро привели в чувство, накормили, но играть он не мог. Мы не растерялись: я села за рояль и стала сама себе аккомпанировать. Но он все равно не выжил: умер месяца через полтора. Дима Круценко был сильно контужен: он не мог уже играть ни на скрипке, ни на балалайке. Из нашей бригады до Победы не дожил почти никто".

МИХАИЛ БОБРОВ: "Люди были героические"

Почетный житель Санкт-Петербурга Михаил Михайлович Бобров, один из тех, кто в числе команды альпинистов (Ольга Фирсова, Александра Пригожева, Алоиз Земба) спасал купола и шпили нашего города.

"22 июня 1941 -го года был профсоюзный комсомольский кросс. На финише мы узнали о начале войны. Все ребята решили на следующий день собраться на митинг на заводе (мы работали тогда на оптико-механическом заводе "Прогресс"). Были среди нас Володя Ухов, будущий мировой рекордсмен по спортивной ходьбе, известный футболист Белов, лыжники братья Москвины. Директор завода сразу же сказал, что на фронт нас не отпустит: все мы на "брони" и находимся почти на военной службе, а если будем рыпаться, то он всех посадит на казарменное положение.

Но мне и нескольким ребятам все-таки удалось уйти в армию добровольцами. Попали мы в разведку штаба северо-западного фронта, побывали в тылу врага... Разведка - дело сложное: саперы открывали нам специальные проходы: готовят в таком случае два-три варианта, потому что тем путем, которым ушел, уже можешь не вернуться. И контрольное время, как в горах, когда ходишь на восхождение - вернусь в такое-то время, вот мой маршрут. И если не вернулся, спасательная группа идет тебя искать по этому маршруту. Здесь что-то аналогичное. Если не смог воспользоваться ни одним из маршрутов, тогда выбирайся сам. Я проработал до конца августа - начала сентября: всего пять забросов, был контужен и попал в госпиталь, где меня и нашел Алоиз.

Мы начали закрывать высотные объекты 14 сентября и работали до середины февраля 42-го года. Сложность была не только в опасной работе на высоте под обстрелом, но и в специфике позолоты: Исаакиевский собор, Петропавловский шпиль, там позолота сделана особым образом - даже если будете красить камуфляжной краской, а затем смывать химикатами, она останется. А позолота Адмиралтейского, Инженерного шпилей сделана тонким сусальным золотом, и вы просто смоете позолоту, поэтому их пришлось чехлить. Сверху, когда работаешь, прекрасно все видно: корабли стоят, вмерзшие в Неву, но отбиваются от нападающих самолетов, бьют все эти орудия; зенитки стоят на Марсовом поле, на Сенатской площади, на бастионах Петропавловской крепости. Дети стоят у станков и гонят снаряды, пожилые люди еле идут, но все равно идут на работу.

Когда руководство принимало нашу работу и узнало о том, что мы получаем карточки иждивенцев - 125 граммов хлеба - нам добавили 250 граммов. Это было здорово. Но все равно Алля и Алоиз погибли, а Оля тяжело заболела. Один я был не в состоянии работать и вернулся на завод, откуда меня и отправили на оборону перевалов Кавказа. А летом 42-го года Оля немного оправилась и собрала вторую бригаду маскировщиков: они реставрировали обветшалые покрытия, а потом и снимали маскировку.