Телебайки

Ничья

 «Нива»  съёмочной телегруппы притормозила у ближайшей закусочной. Спецкора Андрея долго упрашивать не пришлось. Он тоже имел садовую голову на плечах. И голова эта болела.

            – Ладно, Петя, уговорил! Пусть будет по-твоему, – проворчал он. – Но не более ста грамм! У нас впереди ответственная съемка. А то ты опять наваляешь, как вчера. 
   
            Что было вчера телеоператор Петя помнил смазано, как бы в расфокусе. Поздно вечером они вернулись из командировки из села Верхний Мормон. Там проходил ежегодный праздник Урожая. Его апофеозом  явился банкет, где друзья изрядно поднабрались. 

            А до этого было долгое и нудное заседание правления колхоза. Снимать «сидячки» и «говорящие головы» Петя не любил. Изнывая от однообразной фактуры, он принялся крупным планом отпечатлять туфли членов президиума, а потом переключился на их носы. Носы были на любой вкус: курносые, крючковатые, картошкой, с горбинкой, а один, ну в точности – свиной  пятачок. Это-то и припомнил ему спецкор. 

            Петя был человеком совестливым, а потому рефлектирующим. Впрочем, самоедство его покрывалось  бесшабашностью нрава, примерно так, как бейсболка покрывала его рыжий кокон.
  
     Он был человеком полета. Коллеги называли его «властелином  мгновения». Часто, наведя объектив на занимавший его объект, Петя приговаривал: «Остановись мгновенье, ты ужасно!». При этом профиль его лица обретал вид  отточенной алебарды. Горящие глаза обращались в узкие щёлки, рельефные губы смыкались  в прямую линию, и даже его тонкий нос казалось становился острее. Тут он выкладывался по полной. Петя консервировал время.

    В утробе забегаловки, куда они ввалились разило воблой и перегорелым спиртом.  Друзья взяли по сто граммов водки и по дольке лимона. Присели за столик.

            – Что, Петя, налопопам? – предложил Андрей.
            – Да что тут половинить! Разве это доза? Пей сам свой лопопам! – огрызнулся оператор и махом опрокинул стакан в недра своего ошарашенного «я».
     – Петя, мы не упиваться пришли, а поправить здоровье!
     – Да, Андрюша, тут ты прав! Водка исцеляет любую болезнь. Можно сказать, все заболевания лечит. – Он пососал лимонную дольку и добавил: «Окромя алкоголизма». 

    Спецкор хмыкнул и отпил половину содержимого. Его «душа, перееханная трамваем», мало-помалу расправляла поломанные крылья. В этой фразе, некогда изреченной им же самим (в порядке самоидентификации) слово «трамвай» обозначало судьбу. Или рок. 

               Андрей был сухощаво высок, но в речи и телодвижениях нетороплив. Как и Петру ему было тридцать с хвостиком, впрочем, мичуринская бородка клинышком делала его более представительным.  
 
               Участвуя в попойках, Андрей строго придерживался своего фирменного стиля поведения. Как только перева́ливало за двести пятьдесят – сразу включал «песняка», независимо от места и ситуации. Это было его фишкой. Зычный голос, подобно сирене, парализовывал  окружающее пространство, вызывая оторопь у окружающих. Предпочитал казачий фольклор. Часто, щуря глаза, искательно смотрел вдаль, как бы прислушиваясь к отдаленным аплодисментам.

            – Ты, Петя не алкаш, – сказал он, поглаживая бородку. – А всего лишь жалкий   пустобрёх.

               Оператор обернулся на стойку и посмотрел на барменшу. Затем вперился взглядом в пустой стакан. 
 
            – Андрей, а ты знаешь, почему в народе говорят: «Между первой и второй промежуток небольшой»?
            – Почему же?
            – Объясняю. Вот ты сейчас выпил и стал другим человеком. Заметил? А этот другой – тоже хочет выпить! Для этого «другого» ты оставил пятьдесят грамм. Получается, что ты с ним пьешь налопопам. Мой же другой человек, как видишь, остался с носом! А я не хочу его обижать! Ближних надо любить!
            – Нет уж, Петя! Пусть этот твой «другой человек» подождет до окончания съемок!

               Андрей допил свой стакан и направился к выходу. Оператор меланхолично поплелся вслед.

            – Съемка, съемка, – ворчал он. – Какая может быть съемка в полуобморочном состоянии?
            – Петя, тема закрыта! Не канючь!
            – Это ты замолчи, чревовещатель хренов! – Огрызнулся Петя. – Ну, кто ты без меня? Кто? Да без меня ты просто радио! Ра-ди-о!!!

               У машины их встретил водитель Вадим – «добродушный трактор», как окрестил его Андрей. Он курил трубку.

            – Ну что, бандерлоги, полегчало? – баском хохотнул он. – Эх, жизнь наша поломатая!

               Вадим тоже не был обласкан судьбой. Бывший спецназовец, прошедший, по его выражению, «пот и кровь» и повидавший смерть. Но добродушия при этом не утративший. 

               Петя вымучено улыбнулся. Ему было не до шуток. «Верхний Мормон, Верхний Мормон, – бормотал он, протискиваясь на заднее сидение. – Интересно, а как отмечают этот день в Ни́жнем Мормоне? – Хотя…  наверное, лучше об этом не знать!».

               Он вспомнил приезд в село, как они устраивались в гостиницу. И как разыграл его Андрей. Да-а, это был не самый вдохновенный момент в жизни Петра. В гостиницу, а вернее в Дом приезжих, как ее именовали в селе, Петя влетел при переполненном мочевом пузыре. Он второпях сунул свой паспорт Андрею:

            – Андрюха, оформи номер. Мне нужно кой куда забежать!

               Петя метнулся по коридору, в надежде найти заветную комнату с литерой «М». Не обнаружив сего удобства (оно находилось во дворе), он заскочил в умывальню, открыл кран, и оглядевшись, пристроился к раковине. Едва он приступил к процессу, как за спиной раздался гнуснейший женский голосок: «Ну, как вы устроились, дорогие гости?».

               Петя похолодел, судорожно втянув живот. По ноге, пропитывая штанину, побежала горячая струйка. Он испуганно оглянулся и узрел расплывшегося в улыбке Андрея. Тем же профурсетским голоском тот пронудел: «Пять : четыре, Петруша! Пять : четыре в мою пользу!».