Темные воды

Часть двенадцатая.

Дыхание моё восстановилось только у мрачного перекрёстка, левое ответвление которого вело к тому самому балкону с креслом-качалкой. Проклятая линейная структура основных помещений путала и сбивала с толку, так что мне приходилось изо всех сил опираться на понятные ориентиры.

Сорванное скорым шагом и паникой, сердце моё, казалось, бушевало где-то у самого горла, глуша вдохи и сдавливая выдохи. Приходить в себя становилось всё труднее и труднее. Голод и жажда давили изнутри. А в голове нет-нет да и проскальзывали мысли, что все мы уже обречены, что брыкаться бессмысленно, и логичнее всего было бы тихонько примоститься у дальней стены и… затихнуть…

Но нужно было собраться. И с мыслями, и так, физически.

Передо мной открывалось три направления. То, что уходило влево, я вычеркнул из списка сразу: Мэй последовала за мной именно по нему, и, скорее всего, заметила бы что-нибудь подозрительное. На это хотелось надеяться. Таким образом, объективных вариантов оставалось всего два. Или пойти прямо, или…

Где-то далеко впереди, в тёмной пустоте коридора, раздался короткий вскрик ужаса. Он черкнул по моему слуху в какой-то крохотный мимолётный момент, однако и его было достаточно, чтобы сообразить: этот голосок не мог принадлежать никому из местных. И, насколько я мог судить, резкий обрыв возгласа, обязанного перерасти в визг, имел под собой какую-то конкретную причину.

Юми или кто-то из девочек?.. Источник звука был слишком далеко, я не мог разобрать наверняка. И оттого бросился вперёд с максимальной скоростью из тех, что мог себе позволить.

К счастью, бежать пришлось недолго: коридор тянулся всего метров на тридцать вперёд и упирался в глухую стену. Я не столько заметил её, сколько почувствовал – в этой части здания не было и намёка на вольно гуляющий ветер, и воздух казался каким-то особенно спёртым, даже тёплым.

Крутнувшись на месте, я обнаружил по сторонам от себя всего четыре двери. Все они были закрыты, и все же таили за собой абсолютное безмолвие. И черноту. Мрак, который, казалось, подглядывал за мной из каждой щели в обветшалых конструкциях.

Промедлив всего секунду, я подчинился интуиции – отворил ближайшую к тупику правую дверь. Ступил в комнату, мысленно обрисовывая страшнейшие из возможных картин – просто чтоб быть наготове, чтоб иметь при себе достаточно сил для удержания в голове остатков здравого смысла. Ещё один неровный шаг – и я оказался в каком-то душном пространстве, ответившем на моё вторжение целым облаком поднятой пыли: летучая взвесь поднялась с иссушенных половиц, заплясав в луче механического фонарика.

Это была алтарная комната. Помещение неопределённых размеров, заставленное по периметру высокими поминальными шкафами из чёрного лакированного дерева. Некоторые из них были накрепко закрыты, другие – наоборот – распахнуты настежь. Последние встретили меня взглядами прямоугольных рамок для фотографий – пожелтевшие, обесцветившиеся снимки уже не давали никакого представления о том, кто мог быть на них изображён. Одно казалось очевидным: здесь могли поминать только членов хозяйской семьи. Слишком уж роскошными казались некоторые алтари, и слишком богатыми – потемневшие от времени украшения.

Но среди этих здоровых молелен с колокольчиками и вазочками для цветов не было видно ни следа Юми или девочек. Комната выглядела пустой, нетронутой десятилетиями. И я как раз намеревался покинуть её, как вдруг заметил странный беловатый блик у дальней стены помещения. Это была бумага. Да, безумно старая, да, почти полностью уничтоженная длительным пребыванием на одном месте – но всё равно достаточно надёжная, чтоб сохраниться до сих пор. И даже раскрыть своё предназначение: дальний и явно один из первых молельных шкафов во всей комнате был обклеен полусотней небольших бумажных печатей, призванных уберечь владельцев от любого зла.

Я машинально хмыкнул себе под нос. Жестокая ирония колола больнее стальных игл.

Пожалев о потраченном времени, я двинулся к выходу – довольно бодро, ожидая упереться в тот же пустой коридор, который покинул меньше минуты назад, но стоило только приблизиться к дверному проёму, как тело моё обмерло. Там, за полуприкрытой дверью, раскинулся совсем другой мир: коридор казался новым и светлым даже в ночной темноте; он продолжался не только налево, но и направо – уходил дальше того самого тупика, в который я упёрся совсем недавно, и открывал взору как минимум две дополнительные двери. За одной из которых – слева – явно подрагивал огонёк разрозненных свеч.

У меня уже не оставалось слюны во рту, и горло, ко всему прочему, моментально пересохло от жути.

Бормотание, доносившееся из-за двери – и совершенно не замеченное мною поначалу – завораживало. Неразличимое, похожее, на мурчащий напев, оно просачивалось сквозь тоненькую дверную щель и текло мне под ноги липким еловым маслом. Казалось, сделай я шаг – и обязательно увязну в этом удивительном голосе, в его успокаивающем тоне, в каждом из неразличимых слов.