Темные воды

Часть пятнадцатая.

Обиталище видоизменившегося, сломленного духа Юми я покидал в мрачном молчании. Вышагивал по твёрдому камню, вспоминая неприятное похлюпывание паутины под подошвами ботинок, и периодически оглядывался по сторонам – просто чтобы убедить себя самого в реальности обступившей со всех сторон действительности, в отсутствии факелов на стенах и любых непонятных звуков, за которыми могло бы прятаться бессвязное бормотание чудовища. Мне требовалось чуть больше уверенности, чтобы не уступить и не выдумать себе новый локальный кошмар – больше доказательств того, что вокруг действительно до сих пор царил мир живых, до краёв наполненный обыденными проблемами, чаяниями и страхами. Холод, несварение, боль и измождение – с этим ещё можно было бороться и побеждать. Но вот древние проклятия и призрачные обитатели поместья… Нет уж, с такими вещами мне не хотелось бы связываться ни сейчас, ни когда-либо после!

Не удержавшись, я снова посмотрел на кисть левой руки – и не смог подавить разочарованный вздох: пальцев, которые я до сих пор чувствовал и которыми, как мне казалось, свободно двигал – всё-таки не было на прежнем месте. Я обманулся, поверив фантомному восприятию. Снова.

Поддавшись жестокой обиде, я несколько раз с силой взмахнул рукою, будто бы намереваясь стряхнуть неприятную иллюзию – но, в итоге, только скривился от боли: кровь прилила к ране, заставив прижжённую багровую корку набухнуть и растрескаться.

Дождь снаружи почти закончился. Или, скорее, готов был взять новый перерыв: на смену ревущим водопадам, низвергающим сверху галлоны воды, пришла лёгкая, едва заметная морось, которая скорее щекотала лицо, чем морозила или увлажняла. Идти против неё и сквозь неё оказалось гораздо проще, нежели бороться с проливным дождём – и я, бодро переставляя ноги, с уверенной быстротой направился обратно в деревню. Левая рука до сих пор подёргивалась – рефлекторное желание стряхнуть с неё отсутствие пальцев и вернуть всё на прежнее русло уже пустило корни глубоко в моём сознании – но я держал эти мышечные спазмы в узде. Отвечал инстинкту острым сосредоточением, в состоянии которого, в общем, и прошёл по коварным областям подтопления. Шагал безбоязненно, набирая полную обувь воды и тины, не отвлекаясь от ноющей боли в руке – и пару раз даже терял почву под ногами, почти по пояс проваливаясь в неглубокие омуты, но, в конце концов, всё-таки добрался до деревни одним измученным комом усталости и целого сонма самых чёрных, самых гнусных мыслей.

Моя злость, моя обида и смертельная горечь множества поганых потерь незамедлительно нашли отзыв в омытых небесной водой улочках мёртвой деревушки, колыхнули её воздух волной нежданного жара. Того самого, что выжигал меня изнутри подступающими горячечными волнами. И ответом на перестук моих зубов стало клацанье множества бесплотных челюстей. Звук шагов моих повторился в шаркающем топоте, наполнившем пустые подворотни.

Мертвецы. Утопленники и нет, бестелесные и каким-то образом проявившиеся в материальном мире – но в равной степени разрываемые нисходящими полосами слабого дождичка – они встречали меня разномастной, нестройной толпой, лишённой лиц и конкретных форм. Восставали из придорожной грязи, где некогда захлёбывались до смерти, покидали свои утлые обвалившиеся внутрь лачуги и медленно выбирались на берег из бурного речного потока. Эти несчастные души были долгое время лишены заслуженного покоя – и теперь, сплавившись в единое ненавидящее сознание всего посёлка, целой деревни, принимали меня как равного. Где-то подвывая от нечеловеческого восторга, где-то – издавая страдальческие вопли, призраки возносились по сторонам от главной дороги рядами пропитанных ненавистью сплошных стен, ощерившихся шестами мотыг, тяпок и топоров.

Здесь остались те, кто не смог вовремя пробиться к особняку на холме. Те, кому не повезло умереть от утопления и в ходе междоусобных распрей – вечные обитатели окружавшей холм Великого Дома теснины. И они… Все они… Не считали меня частью мира живых. Их невидящие взоры проходили сквозь меня, а преисполненные отрешённого восторга вопли постепенно сменялись выкриками мучительной боли.

Для этих проклятых призраков я был скорее мёртв, чем жив. Пусть и ходил пока на своих двоих, подтягивая саднённую ногу. Пусть и шептал себе под нос крепкие ругательства, чтобы унять распространяющееся от кисти левой руки яростное жжение. Нет – было ли то заслугой отвратительного контакта с Юми, моей близости к обмороку или печатью храмовой жрицы, но я уже почти стал частью коллективного бессознательного, составляющего местный Легион – множественное в целом, вобравшее в себя естество заброшенной деревушки.

Но сколько же жизней оказалось загублено из-за единственного решения! Причём неизвестно, на ком вины было больше – на старой хозяйке Дома, или рыбаке, решившемся взорвать дамбу… И сколько имён вычеркнуто из истории навсегда, без малейшего шанса на упоминание. Сколько костей было переломано, а лёгких – опустошено… Взрослые, старики, дети – бешеный водяной вал не пощадил никого, а уцелевших поставил в совершенно невыносимые условия, под давлением коих живые вскоре начинали завидовать мёртвым…

Я находился на дальнем краю купели самой смерти, и с каждым шагом по направлению к знакомому до боли серпантину всё глубже пробирался к её пульсирующему кровавыми вспышками сердцу. Сердцу возникшего наяву ночного кошмара – сумрачного, злого и голодного до чужих страданий. Я слышал его беззвучные удары, исходящий из-под холма громоподобный набат, от грохота которого блуждающие души вокруг меня впадали в лютое, неудержимое исступление.