Тепло зимней ночи

Тепло зимней ночи

Среди поручений, которые приходилось исполнять подданным его величества Людовика XIV, были как ясные и понятные, так и настолько деликатные, что даже обсуждать их надо было с осторожностью, памятуя, что в Лувре у стен есть уши, да и за его пределами могут найтись не в меру любопытные слушатели. Детям четверых мушкетёров, чьи имена некогда гремели на всю Францию, да и теперь не окончательно изгладились из памяти народа и некоторых знатных особ, хоть и стали покрываться туманом забвения, такие опасные поручения были не впервой. В Париже с недавних пор завелись разбойники, которые поздним вечером выплывали из сумерек, вооружённые короткими ножами, и запоздалые путники, встретившие их, лишались своих кошельков, а с путницами могло случиться и кое-что похуже. Именно этих неуловимых негодяев было поручено изловить сыновьям Арамиса и Портоса, Анри д’Эрбле и Леону дю Валлону.

Они вцепились в дело, как молодые гончие, почуявшие добычу, за последние несколько недель обыскали едва ли не весь Париж и приобрели множество ценных сведений. Из разговоров с трактирщиками и хозяевами постоялых дворов, слугами знатных господ и нищими, бродящими по улицам, местными торговцами и приезжими крестьянами Анри и Леон выяснили, где чаще всего происходят нападения, и узнали хотя бы примерно, как выглядят преступники. Поняли они также, что жертвами грабителей стали в том числе некоторые влиятельные люди при дворе, поэтому-то это дело и относилось к разряду деликатных, и его не следовало предавать огласке. Как бы то ни было, однажды сыновья мушкетёров подобрались слишком близко, и разбойники, узнав, что на них ведётся серьёзная охота, решили бить первыми. И хотя обычно они не нападали на группы из нескольких мужчин, тем более вооружённых, однажды вечером Анри и Леон, возвращавшиеся из закоулков, неподалёку от которых случались ограбления, увидели, что перед ними в туманном зимнем мареве нарисовались две фигуры.

Увиденное и обрадовало, и насторожило их. Обрадовало – потому что противник не превосходил их числом (а ведь, по слухам, в шайке разбойников состояло едва ли не десять человек!); насторожило – потому что эти люди явно были опытными и опасными, раз вдвоём держали в страхе чуть ли не весь город. Был холодный зимний вечер, на ветвях чахлых деревьев поблёскивал иней, а дыхание клубами вырывалось изо рта, и в такое время нестерпимо хотелось согреться, поэтому возможность вступить в бой даже обрадовала Леона. Анри, в отличие от своего спутника, попытался договориться с разбойниками, но те явно предпочитали смерть от клинка заточению в Бастилии, пыткам и мучительной казни, и всё красноречие сына Арамиса было растрачено впустую.

Помимо кинжалов, оба грабителя были вооружены шпагами, и вскоре все четверо сошлись в короткой, но яростной схватке. Звенели шпаги, похрустывал лёд под сапогами сражающихся, клубы пара вырывались чаще, в морозном воздухе то и дело слышались короткие хриплые ругательства. Разбойники оказались умелыми фехтовальщиками – более умелыми, чем ожидали дети мушкетёров, – и Леон с досадой вспомнил наставления де Жюссака, который учил никогда не недооценивать противника. Анри д’Эрбле почти танцевал на промёрзшей земле, выписывая шпагой восьмёрки в воздухе, но грабитель, с которым он сражался, неумолимо теснил его к боку дома. Леон, стремясь прийти на помощь сыну Арамиса, чересчур резко перешёл в атаку, пропустил удар, и грудь его с левой стороны будто обожгло раскалённым железом.

Он пошатнулся, чудом удержался на ногах и вскинул шпагу, успев отбить новый удар. Насколько Леон мог понять, ничего серьёзного задето не было, но грудь нестерпимо жгло, а одежда вмиг стала мокрой от крови. Заметив, что противник дал слабину, бородатый грабитель ринулся вперёд, и от его щербатой ухмылки у Леона кровь закипела в жилах. Перед глазами полыхнуло красным, в ушах зашумело, и он атаковал с такой яростью, какой давно уже не испытывал.

«Учитесь драться хладнокровно, а то рубитесь, как мясник», – не раз говаривал ему де Жюссак. «Этот дьявольский блеск в ваших глазах способен напугать разве что новичка, опытный противник сразу поймёт, что вы разгневаны, и использует этот гнев против вас. Никогда не показывайте ваших чувств, Леон. Направьте всю вашу ярость в шпагу, а сами оставайтесь холодны, как сталь».

Это был один из немногих уроков, которые Леон так и не усвоил. Да, он научился искусно прикидываться сдержанным, хранил на лице маску холодной сосредоточенности, но огонь, неугасимо пылавший внутри, требовал выхода, и чаще всего он вспыхивал во время сражений. Так и теперь Леон, забыв все наставления, бросился в бой, не думая о жгучей боли в груди, об Анри, которому требовалась помощь, о том, что из тёмных провалов дверей на помощь разбойникам могли выползти обитатели местных трущоб, – не думая ни о чём, кроме переполнявшей его ярости.

Разбойник, видимо, был не из тех, кого пугает дьявольский блеск в глазах противника, но и использовать гнев Леона против него он не смог. Ещё десяток-другой скрещиванья шпаг, ударов металла о металл, пара гневных ругательств, несколько царапин, треск разорванной ткани, а потом – остриё шпаги Леона, вонзившееся грабителю прямо в сердце, и тело, тяжело оседающее на землю.

Покончив со своим врагом, сын Портоса развернулся в сторону Анри и развернулся, видимо, слишком быстро – перед глазами всё поплыло, а земля на миг качнулась под ногами. Придя в себя, Леон кинулся на помощь, но оказалось, что Анри справился и сам – его противник полулежал, прислонившись спиной к стене дома и глядя широко открытыми глазами в пустоту, а сын Арамиса стоял над ним, отирая от крови шпагу.

– Чёрт знает что, – негромко пожаловался он. – Новый камзол уже весь в пятнах крови, и рукав порван... – он потрогал щёку, на которой виднелась царапина от шпаги, потом перевёл взгляд на Леона и нахмурился. – А вы похоже, пострадали сильнее, чем я!