Точка Омега

Точка Омега

Накануне рассвета

Складной карманный ножик. Бинт, аптечка, вода, сухпаек. К выходу готов.

Фонарь у подъезда опять мигает и гудит. Вокруг него вьется стая мошкары. Быстрым взглядом окидываю двор и улицу. Вроде бы никого. Начинаю двигаться по еще влажному после дождя асфальту. Пахнет мокрой пылью и травой. Магазин находится через три дома от моего. Где-то сбоку лает собака. Между гавканьем различаю шорох шагов впереди. Напряженно вглядываюсь в черноту, пока из нее не выныривает человек в темном одеянии. Кивает мне. Сомневаюсь, что мы знакомы. Снова озираюсь. Многие окна мерцают, освещенные изнутри телевизорами.

Я не смотрю телевизор уже несколько лет. Вообще. Все, что там показывают, рассчитано на бездумно хавающий пипл. Настоящих новостей все равно не сыщешь, как подтверждает мой собственный опыт учебы на журфаке. Прошли уже те времена, когда отважные писатели и журналисты отправлялись в гущу событий, чтобы со всей честностью горячих сердец рассказать миру о происходящем. Теперь же с экранов льется лишь то, что выгодно государству. То, что ослепляет, оглушает и отупляет, делая из людей зомби. Вот почему я крадусь в магазин поздно вечером, снарядившись, как в экспедицию. Не хочу нарваться на что-нибудь этакое.

В магазине почти никого, до закрытия еще полчаса. Мое любимое время шоппинга. На кассе Ольга, значит, я правильно посчитал ее смены. Напротив кассы, на столе для упаковки покупок, примостился незнакомый охранник – как же быстро они тут меняются. Прохожу в зал. В молочном отделе ветхая бабулька тянется трясущейся рукой за творогом по акции. Покашливает. Вечно они трясутся и покашливают, не разберешь,то ли простужены, то ли при смерти, то ли на подходе зомби-апокалипсис. Выбираю пакет молока, иду в угол с хлебо-булочными изделиями, беру батон и ватрушку на завтрак. В отделе заморозки мужик склонился над холодильником так низко, что кажется, будто его туда тошнит. Хотя в этом магазине все может быть. Обхожу его со стороны, не упуская из виду, достаю замороженную куриную грудку, смотрю дату изготовления. Снова огибая мужика по параболе, иду на кассу.

Ольга приветливо смотрит на меня: «Салют, Максим! Как всегда?» «Привет, Оль!» - отвечаю, - «Да». Она пробивает мои покупки, достает из навеса над головой пачку синего «Винстона». Расплачиваюсь мятыми выцветшими бумажками, жду сдачу. Принципиально не пользуюсь карточками, хотя и признаю, что это удобнее.

«Макс, я через 15 минут заканчиваю, подождешь?» - улыбаясь, спрашивает Ольга. «Конечно», - отвечаю, - «Покурю пока».

Убираю товары в рюкзак, сую сигареты в нагрудный карман рубашки и выхожу на крыльцо. Присаживаюсь на перила и закуриваю. В воздухе висит полупрозрачная дымка, которая бывает иногда жаркой летней ночью после дождя. Выдыхаю дым в низкое беззвездное небо. В дверях появляется охранник, загораживая свет. Мельком вижу бэйджик с именем: Сидоренко Олег. Кивает, садится на перила напротив меня, просит закурить. Протягиваю ему пачку. Он подцепляет желтым ногтем плотно сидящую сигарету. Кивает в знак благодарности и прикуривает спичкой. Так мы и сидим друг напротив друга в молчании. Шаркающей походкой к стеклянным дверям приближается ветхая бабка. Внезапно тишину вспарывает оглушительный трезвон. Сидоренко Олег вскакивает, щелчком отбрасывает окурок и мчится к бабке, которая только и успевает, что вытаращить глаза. Я тоже спрыгиваю с перил и заглядываю внутрь.

Охранник подлетает к старухе и грубо хватает ее за плечо. На и без того испуганном морщинистом лице появляется выражение ужаса. Он трясет ее и рявкает, чтобы она, воровка, отдала то, что стащила. Бабка будто оцепенела и только пытается отгородиться от него старой холщовой сумкой. Он вырывает у нее сумку и выворачивает ее на стол для упаковки. «Где чек?» - рявкает он на бабку, и та вздрагивает всем телом, уже готовая упасть в обморок. Побелевшими пальцами она с трудом достает бумажку из кармана потертого серо-коричневого пальто. Сидоренко Олег вырывает ее и быстро проглядывает, стреляя взглядом от чека к свалке покупок на столе. «Ага, сперла, ведьма!» - ликующе заключает он, поднимая упаковку не то творога, не то сметаны, и прожигая бабку взглядом маньяка на детском утреннике. Бабка силится что-то сказать, но издает лишь хрипы. С меня, наконец, спадает оцепенение, вызванное шоком от увиденной сцены, и я быстрым шагом захожу внутрь. «Я заплачу!» - шиплю сквозь зубы в красное лицо охранника, вытаскиваю мятую сотку и бросаю ему в бейджик. Потом одним махом ссыпаю бабкины вещи обратно в сумку и беру ее под руку. Меня всего трясет и лицо, видимо, выражает что-то нехорошее, потому что бугай не бросается следом, а лишь провожает недобрым взглядом.

Вывожу старуху на свежий воздух и спрашиваю, в какую ей сторону, но она мотает головой и тянет на себя сумку, которую я все еще держу в руке. Говорю, что отведу ее домой, но она снова молча отказывается и лишь таращится на меня блестящими глазами, полными ужаса. Спрашиваю, все ли с ней в порядке – кивает, как болванчик, забирает свою тощую сумку и шаркает прочь. Провожаю ее взглядом, пока не сворачивает за угол. Борюсь с желанием вернуться в магазин и бить охранника лицом о стол, пока его голова не лопнет, как арбуз. От ярости трудно дышать, но все равно сажусь прямо на ступени и выкуриваю три сигареты подряд. Наконец выходит Ольга. «Даже не начинай!» - говорит ее взгляд.

Неторопливо идем домой. Время уже перевалило за полночь и на улицы наползает непроницаемая тишина – слышны только сверчки да звук наших шагов. Ольга нарушает тяжелое молчание: «Читала твой последний рассказ в газете, так круто, только жутко! Написал бы что-нибудь повеселее!» Я ковыряю пальцем ножик в кармане. «Повеселее», - говорю, - «это ненастоящее. Не хочу рассказывать сказки. Для этого у тебя есть телевизор. И муж». Последнее слово все еще дается с трудом. Ольга смущенно смеется, на ходу достает ключи. Мы останавливаемся напротив ее подъезда. Машет мне рукой: «Спасибо, что проводил!» Я киваю в ответ и иду дальше.