Тридцать три несчастья

Тридцать три несчастья

Наверное, каждому знакома такая ситуация, когда день вдруг не задаётся с самого утра, проблемы сыплются одна за другой, ты, естественно, не успеваешь их решить по мере поступления, так как несчастья имеют свойство увеличиваться со скоростью геометрической прогрессии, и вскоре оказываешься погребён под ними как заживо зарытый в могилу — и всё, ты уверен, что твоя жизнь летит под откос. Особенно если она, жизнь эта, до сих пор тебя не особенно-то и баловала. 

Накануне вечером, как это часто со мной бывает, я уснула с книгой в руках. На сей раз это была хрестоматия по зарубежной литературе. Конечно же, сочинение я не написала. Да и к контрольной по алгебре не очень хорошо подготовилась (Господи, да как же её вообще понимать можно в одиннадцатом-то классе!!!) И вообще у меня ПМС. Короче, не самые лучшие дни моей жизни. Огромный прыщик вскочил как раз на моём несчастном носу, который и без того нельзя было назвать милым и аккуратным, а сейчас он вообще превратился в шнобель — иначе не назовёшь. И чёрта с два тут помогут тональные кремы и пудры. 

— Ирина Игоревна сказала, будто у тебя сегодня контрольная? — вместо «доброго утра» поприветствовала меня мама.

Ирина Игоревна — моя классная руководительница, училка по алгебре и геометрии и по совместительству — подруга моей матери. Не самое лучшее сочетание, согласитесь. У меня по её предметам всегда была твёрдая пятёрочка. По двенадцатибальной системе. И ни один репетитор был не в состоянии хоть как-то повлиять на мою успеваемость по точным наукам.

— Да, контрольная, — буркнула я, принимаясь за бутерброд с отвратительной вареной колбасой.

— Получишь что-то меньше шестёрки — на карманные деньги можешь не рассчитывать, — отрезала родительница. — Давай, будь умничкой и не расстраивай мамочку. Я побежала на работу. Суп в холодильнике.

— Угу, — вздохнула я. Как-то меня эти мамины слова не особо мотивируют на учёбу. Да к чёрту всё.

Перед выходом «полюбовалась» на своё отражение в зеркале, пожелала себе поскорее сдохнуть и, напялив на плечи курточку и схватив рюкзак, выскочила из квартиры на свет божий.

Из соседнего подъезда одновременно со мной вышел Лёша. Парень он был симпатичный, вполне в моём вкусе. Но на том наши «отношения» и заканчивались. Не было их. От слова «совсем». Мы даже не здоровались никогда.

Быстрой походкой Лёша отправился к своему колледжу, расположившемуся в паре кварталов от нашей хрущёвки, а я — в противоположную сторону, на автобусную остановку. До моей школы ехать целых пятнадцать минут.

На светофоре водитель чёрной «Ауди» окатил меня грязной водой, оставшейся на тротуарах после вчерашнего ливня, зонтик застрял между дверцами икаруса, одна молодая мамаша обозвала меня коровой, когда я нечаянно наступила ей на ногу из-за того, что впихнувшаяся на следующей остановке толпа потеснила меня к местам, где положено было сидеть пассажирам с детьми и инвалидам (наверное, в отместку за это её малыш и загвоздал мне джинсы своими грязными ботинками), нечаянно, подпрыгнув на очередном «лежачем полицейском», вытерла губную помаду о светлую курточку какого-то подростка-очкарика, улыбнувшегося мне, блеснув при этом металлическими брекетами на далеко не белоснежных зубах. Но это ещё можно как-то стерпеть. Когда я почувствовала чью-то лапу у себя на груди, то, запаниковав, начала вертеться, лишь бы её сбросить, за что получила по рукам от одной отвратительной бабульки, которой привиделось, будто я влезла ей в сумку.

— Воровка! — взвизгнула старушенция.

— Ничего подобного! — попыталась защититься я.

— Воровка и лгунья! — возмутилась та ещё громче. — Вы только посмотрите на неё! Схватилась за мою сумочку, ещё и отрицает это! А у меня там, между прочим, деньги и документы!

— Я просто оступилась, простите, — оправдывалась я.

Но окружающие пассажиры стали почему-то на сторону старушки. Может, им мой шнобель не очень понравился?.. Даже очкарик с брекетами не заступился. А я-то думала, что приглянулась ему. Так или иначе, но мне уже тогда хотелось разреветься от безысходности. А ещё я свою остановку благополучно проехала, так как банально не успела протиснуться между толстым дяденькой, рьяным защитником обиженной бабульки, и цыганкой с двумя сумками на колёсиках.

В итоге мне пришлось пилять пол лишних километра, если не больше. Завернув в одну из подворотен, я села на лавочку и принялась оттирать влажными салфетками свои джинсы и ботинки. Не помогло — грязь уже въелась в них намертво. Но я всё равно извела всю пачку.

Из обшарпанного подъезда вышло существо неопределённого пола и, воззрившись на меня своими щелками-глазками, зажатыми между круглыми лиловыми щеками и кустистыми бровями, прогнусавило, обращаясь ко мне:

— Денег дай. На проезд не хватает. Домой доехать надобно.

Я не стала вступать с этим существом в перепалку (мало ли! я же девушка беззащитная), достала из кармана рюкзака купюру с изображением Ивана Франко (меньше не было) и протянула со словами:

— Возьмите, пожалуйста.

Человечек проворно выхватил денежку у меня из рук, засунул к себе в карман замусоленного плаща и, даже не поблагодарив, отправился восвояси. Быстрыми шагами. Оставив меня без обеда и денег на обратный проезд. Всё, никогда в жизни больше не сверну в эти дворы, клянусь.

На первый урок, английский, я не попала. Вторым была контрольная по алгебре, треть заданий которой я решила сто пудов неправильно, а до оставшейся трети не успела добраться вообще. Ну и чёрт с ней. Я, если что, в Институт культуры поступать собираюсь.

Но Ирина Игоревна, чтоб её, думала иначе. На перемене она подозвала меня к себе и битый час втирала мне, чтобы я поскорее передумала по поводу своей будущей профессии, мол, учительница музыки в средней школе — это несерьёзно, в материальном плане более чем невыгодно и вообще. Я молча слушала, покачивая в знак согласия головой и с трудом сдерживалась, чтобы не взорваться прямо при ней. Так и хотелось сказать: «Это не ваше дело! Я, может, не учительницей быть хочу, а эстрадной певицей! И выступать в ресторанах с собственной группой! И заработаю столько, сколько вам и не снилось!» Скорее всего, до окончания учебного года я ещё сто раз передумаю, но пока так.

— Обещай, что подумаешь как следует, — сказала Ирина Игоревна.

— Хорошо, — пообещала я, — подумаю.

Я удержала себя в руках. Ну, это же лучшая подруга моей мамочки, её нервы нужно беречь, иначе мама потом отыграется на моих по полной.

Третий урок тоже прошёл отвратительно. Алиса Викторовна сразу влепила мне в журнал двойку за отсутствие домашнего сочинения по литературе, и я мгновенно воспылала ненавистью и к училке, и к новой теме, поэтому Алису Викторовну не слушала, выглядывала в окно и размышляла о бренности бытия. За что ещё и в дневник замечание отгребла.

На переменке я пошла в туалет. В голову лезли мысли одна другой отвратительнее. Почему мне в жизни так не везёт?! Почему я такая уродина, на которую даже очкарики с брекетами не западают?! И ужасная лохушка, способная отдать все свои сбережения какому-то алкашу?!

Но как будто у кого-то есть ответы на мои вопросы!..

Тут в дамскую комнату ещё кто-то вошёл, судя по голосам, девчонки из параллельного «А» — Мартынова и Савина. Продолжали прерванный разговор, значит.

— А он что?

— А он, типа, не пора ли нам перейти на новый уровень отношений?

— Вика, на какой ещё, блин, новый уровень, если у вас и так уже всё было?!

— Светка, не тупи. Было, да не всё.

— Не хочешь ли ты сказать, что он предложил тебе…

Я не сдержалась и чихнула. Чёрт. Увлекательный был разговор. Но, если честно, мне бы их проблемы!..

— Ой! — взвизгнула Савина. — Здесь кто-то есть?!

— Я, — подала я голос из своей кабинки.

— Кто — я?

— Ой, ну не тупи, подруга, и так по этому жалкому блеянию понятно, что там Кукушкина засела.

— Эй, Кукушкина, у тебя, случайно, «Тампакса» с собой нет? Не поделишься? — рассмеялась одна.

— Откуда у девочки «Тампакс»? Или ты хочешь сказать, что она уже не девочка? — подхватила другая.

— Ну, это вряд ли, с её-то данными! — и заржали уже обе.

Мне реально хотелось их придушить. Или зарезать. Вонзить в их худющие животы по ножу и выпустить все их вонючие кишки. Клянусь, я бы сделала это с удовольствием и даже не раскаиваясь. Но я лишь выскочила из кабинки, громко хлопнув дверью и кинув им на прощание:

— Шлюхи!

Потом была психология. Обычно этот урок мне нравился. Мы проводили всякие тесты, обсуждали насущные проблемы, волнующие подростков во всех странах мира. А сегодня… Сегодня у нас тоже был тест. Мы рисовали несуществующее животное. Для тех, кто не в курсе, расскажу, что в течение трёх минут двадцать четыре подростка из 11-«В» рисовали на листе бумаги нечто, чего в принципе не существует в природе, нечто, не похожее ни на одно живое существо на планете. Ещё и имя ему полагалось придумать. «Не ограничивайте свою фантазию», — предложила Ангелина Ивановна и уплыла к окошку предаваться меланхолии.

Ну ладно. Рисовать я в принципе люблю.

За три минуты я успела изобразить что-то очень огромное, наподобие гиппопотама, только с головой мастодонта, заячьими ушами, поросячьим хвостом, глазами Нефертити и длиннющим хоботом, закручивающимся на конце наподобие спирали. Изо рта у него вырывалось пламя, а из головы торчала маленькая корона, инкрустированная алмазами. А, по всему телу у него ещё и цветочки располагались. Ничего так, красиво получилось. Только с именем загвоздочка вышла. Я его придумать не успела.

А потом Ангелина Ивановна принялась читать расшифровку сего интереснейшего теста. Хотя я и так знала, что склонна к самоанализу и рефлексии, и что немного зависима от общественного мнения. Подумаешь, открыли Америку. А что, бывают другие подростки, которым наплевать на то, что о них думают сверстники?..

— Ангелина Ивановна, а можно вопрос? — раздался голос моего случайного соседа по парте, Захара, бесцеремонно заглядывавшего в мою тетрадку. — Что обозначает огромный нос у несуществующего животного?

Я тоже заглянула в его тетрадь. У его недокикиморы носик почему-то был вполне приличным.

— О, — почему-то засмущалась учительница, — нос — это показатель вашего чувственного отношения к миру.

— То есть? — не успокаивался Захар. — Это как-то связано с интересом к противоположному полу?

— Или к своему! — хихикнул кто-то позади меня. Очевидно, Санёк. На что он намекает?! Не на то ли, что в клубе, где мы собирались всем классом отмечать первое сентября, я танцевала в обнимку с Олесей?.. Да мы просто прикалывались! Тем не менее я насторожилась и поспешила прикрыть своего слонопотама рукой.

— Совершенно верно, — неопределённо отвечала Ангелина Ивановна.

— Я так и знал, — прошептал рядом Захар, а у меня непонятно откуда взялся в горле кактус, такой огромный и острый, что в глазах защипало, и я закашлялась. Сосед по парте похлопал меня по спине. Вот урод. Из-за него же мне и приходится краснеть и кашлять.

— Отвали, — прошептало моё разодранное горло.

Ангелина Ивановна завела разговор о способах повышения самооценки. Тема, конечно, интересная, но сейчас мне было как-то не до неё. Придя в себя, я потихоньку вырвала эту чёртову страницу из своей тетради и скомкала в маленький шарик, изнемогая от желания как можно скорее смыть её в унитаз и больше никогда не вспоминать об этом идиотском тесте. Но проклятый Захар ничего не забыл и, как только прозвенел звонок на большую перемену, подмигнул мне и сказал:

— Заведи себе парня, это же не трудно, и не пались так больше.

Ответить я ничего не смогла, провалилась от стыда сквозь пол прямо в школьный подвал и сломала себе позвоночник о трубы отопления. Нет, не провалилась, конечно, но ощущения были именно такими.

— Ну что, по чаю и булочке, как всегда? — подошла ко мне пышнотелая Олеся, моя единственная подруга в этой грёбаной школе. Ничего, это последний год моих мучений. Я верила, что с поступлением в институт моя жизнь кардинально изменится. В лучшую сторону, конечно же. Куда же хуже!..

— Олесь, я сегодня на мели. Выручишь? — и я рассказала подруге о своих злоключениях в той подворотне.

— Конечно, — улыбнулась Олеська. Единственный радостный лучик за сегодняшний день.

Правда, у подруги хватило только на обед. На проезд денег у неё не нашлось. Ничего страшного. После биологии я как бы невзначай спросила у Паши, не одолжит ли он мне до завтра совсем чуть-чуть. Попросила по старой дружбе. Когда-то мы с ним состояли в дружеских отношениях и даже сидели за одной партой вместе. А потом вообще перестали друг с другом разговаривать.

Эм, ну ладно, скажу больше. Однажды мы с ним целовались. В не совсем трезвом состоянии, да-да, именно тогда, когда после вечеринки по поводу первого сентября Паше стукнуло в голову провести меня домой. Не скажу, что мне очень сильно понравилось, Паше, по всей видимости, тоже. Поэтому продолжать общаться друг с другом и дальше никто из нас не захотел. Но сейчас у меня просто не было другого выхода. Остальные мои одноклассники — те ещё придурки.

— Ну, я-то могу, отчего бы и не дать, — сказал Паша. — Но мне интересно, что мне за это будет.

— Хм. Ну, я же завтра верну.

— Ты не поняла. — Паша на меня загадочно посмотрел.

Но до меня вообще трудно порой доходит, почему неплохие вроде бы люди начинают вести себя как мудаки.

— А что же ты хочешь за три пятьдесят?

— Я могу дать больше. Но не уверен, что твоих умений достанет и на десятку.

— Козёл.

— Сама уродина озабоченная. Кому ты нужна с таким-то рогом на носу!

— Да пошёл ты!

И я, на сей раз застегнув куртку до самого носа, чтоб ни у кого не возникло желания меня облапать, отправилась домой пешком. Ничего страшного. Пешие прогулки на свежем осеннем воздухе ещё никому особо не вредили. Но именно сегодня я с каким-то странным наслаждением поглядывала на проезжавшие по шоссе грузовики. Ну, или как вариант — железнодорожный переезд. Там уж точно наверняка…

Я шла, погружённая в невесёлые думы и чувствуя, как плавятся и плещутся в черепушке мозги, и вытекают из носа и глаз вместе со слезами и соплями. Как вдруг передо мной выросли силуэты двух парней. Подняла на них взгляд, краем глаза заметив, что на лавочке под каштаном сидела целая компания парней и девушек, и с любопытством глядела в нашу сторону. Ну, что ещё?!

— Девушка, какая же вы страшная! — сказал один, и мой мир взорвался от дружного хохота и двух этих дебилов, и их не менее дебильной компашки на лавочке.

— И без вас знаю! — вырвалось у меня.

Смех вокруг стал ещё оглушительнее. Это невыносимо.

Я пыталась убедить себя, что это, скорее всего, шутка такая, и лично против меня эти парни ничего не имели. Ну да. Прикол. Розыгрыш. Они, должно быть, сделали это на спор и выиграли. Но… разве мне от этого легче?!

Это было последней каплей.

Я не помню, как добралась домой. Слёзы застилали глаза, сердце рвалось и выворачивалось наизнанку и обратно много-много раз, иначе я не пойму, отчего так больно в груди.

Проплакала в подушку до темноты, пока не взбунтовался мой чёртов больной желудок. И я подивилась, почему вообще жива. Почему меня не сбил грузовик?! Или поезд?! Не напал какой-нибудь маньяк?! Не свалился на голову метеорит?! Я предоставила провидению прекраснейшую возможность лишить меня жизни, шагая домой на автомате, с залитым слезами лицом, не обращая внимания ни на что абсолютно — и что же?.. Никто этой возможностью не воспользовался. Я была глубоко разочарована.

Встала с постели опустошённой, раздавленной, униженной. Безвольной рабыней собственного желудка. Нашарила в темноте выключатель. Но свет не зажёгся. Телефон сел, потому что я, как обычно, забыла его вовремя подзарядить, поэтому о том, чтобы подсветить себе экраном, не могло быть и речи. Стараясь не думать о том, что в темноте могут прятаться монстры, привидения или даже бородатый мужик с топором (ну, а вдруг), я чертыхнулась, споткнулась о ножку стула и, придерживаясь руками за стену, осторожно, маленькими шажочками направилась в сторону кухни. Там тоже свет зажигаться не захотел, и я поняла, что в доме просто нет электричества. Ну и ладно. И так день коту под хвост.

Нет, это ещё далеко не все несчастья на мою бедную головушку. Суп разогреть негде — микроволновка без электричества не работает, плита тоже не зажигается, а где у нас хранились спички, я не имела ни малейшего понятия.

Вздохнула. Наплевав на всё, принялась черпать ложкой холодный суп прямо из кастрюли. Моя мама готовит отвратительно, я ещё хуже, поэтому, несмотря на жесточайший голод, кушать я это картофельно-макаронное недоразумение не смогла. Прости, мама. Я съела мамин обезжиренный йогурт, погрызла корочку вчерашнего хлеба, запила холодной кипяченой водой прямо из чайника, естественно, облилась, и уставилась в окно. На противоположной стороне улицы в домах горел свет. У людей жизнь, у меня — одно сплошное мучение. И хоть слёзы из глаз уже не текли, но на душе всё равно было прескверно.

К тому же я до смерти боялась оставаться одной в тёмной квартире. С детства. Что, впрочем, не мешало мне быть фанаткой Стивена Кинга. Да чёрт! Мне так и казалось, что за моей спиной кто-то есть. Кто-то жуткий, противный, опасный. Слышались какие-то подозрительные всхлипы и шорохи. Я страшилась собственного дыхания. В висках как молотом по наковальне грохотал пульс.

— Ва-а-ай! Да пропади оно всё пропадом! — вдруг возопила я и бросилась в прихожую, налетела на туалетный столик, больно ударилась бедром, что-то разбила, судя по запаху, мамины любимые духи, сунула во что-то ноги — кажется, во что-то разное, — сорвала с крючка курточку и выскочила на лестничную площадку. Дверь за мной автоматически захлопнулась. А ключи остались дома. На туалетном столике. Значит, домой я попаду только тогда, когда вернётся с работы мама. Сегодня она, кажется, в командировку не собиралась.

По идее, если мне осточертело собственное существование, беспокоиться о том, попаду ли я сегодня домой, не должна. Так же, как и питать своё тело отвратительной бурдой, которую моя мать именует супом. Только… блин. Телу-то не прикажешь. Как ни крути, но оно, подлое, главенствует над человеческим разумом даже в наш просвещенный век. И даже тогда, когда ты мечтаешь о том, как бы лишить его жизни, оно не перестаёт хотеть есть и пить, потеть или мёрзнуть, жаждать любви и ласки. Пищеварительная система продолжает работать, сердце — качать кровь, мочевой пузырь — наполняться и опорожняться, прыщики — вскакивать на носу… Ну, может, кто-то вроде буддийских монахов и способен приказать своему телу заткнуться и не мешать спокойно жить, а я — не могу. Такая вот я непутёвая.

На лестнице меня облаял соседский пудель Эдельвейс (сокращённо — Эдди), а его хозяин, экстравагантный тридцатилетний гражданин по имени Эрик, которому я нечаянно отдавила ногу, обматерил. Противным манерным голосом. Я тоже послала его куда полагается, и всё то время, пока спускалась с пятого этажа на первый, услышала в свой адрес много чего интересного. И в мамин тоже. Правды из всего этого было процентов двадцать, не больше, — ну, как говорится, кто из вас без греха, так уж и быть, пусть бросит в меня камушек.

Да ну его, этого Эрика, он слишком много болтает. О чём это я вообще разговор вела?.. А. О теле. Сейчас оно, бедное, отчаянно хотело, чтобы его накормили чем-то съедобным и согрели. Лёгкая куртка давала мало тепла, джинсы с дырками на коленях тоже. Я, конечно, могла бы прогуляться бодрым шагом по улицам родного города, чтоб согреться, но, памятуя о моём исключительном сегодняшнем невезении, я не стала этого делать. А как же суицидальные мысли, спросите вы?.. Давайте я уточню. Вы можете страстно жаждать собственной смерти, мечтать о ней, представляя себя лежащей в гробу, даже строить планы, как лучше и безболезненнее уйти из жизни, но это не значит, что вы действительно это сделаете. Это как некий терапевтический эффект, разве нет? В ненависти или жалости к самому себе вы опускаетесь на самое дно. А потом просто отталкиваетесь от него двумя ногами — и выплываете. Всё. И жизнь снова кажется вам не такой уж скверной, даже приятной. Местами. И так до следующего дня, когда вы позволите себе однажды утром «встать не с той ноги».

Потоптавшись немного у клумб с запоздавшими сентябринками и окончательно убедившись, что ни в одном из окон моего дома не горит свет, как, впрочем, и в двух соседних, я поплелась на детскую площадку, находившуюся аккурат напротив подъезда. Уселась на качели, завернулась поплотнее в курточку и воззрилась на звёзды. Это было моё любимое место и любимое времяпрепровождение лет с трёх. Здесь я позволяла своим мыслям унестись далеко-далеко, тело расслаблялось, и я, кажется, погружалась в состояние нирваны и достигала чувства покоя, расслабленности и пофигизма. Сейчас, думаю, мне немало придётся здесь посидеть, чтобы хоть как-то попытаться абстрагироваться от собственных страданий. Это нелегко, но возможно.

По дорожке около дома время от времени проходили люди — мамы забирали своих детишек из детского сада, отцы семейства возвращались домой с работы, парни вели своих девушек в кино - или куда там они обычно ходят?.. И только одна я сидела на качелях, пытаясь примириться с собственной невезучестью и найти хоть что-то хорошее в своей жизни, что-то, за что её можно бы было любить.

Наверное, моя проблема в том, что я склонна преувеличивать наличие в ней плохого. Случай в автобусе с пробравшейся мне под куртку рукой маньяка и агрессивной бабулькой сам по себе не может стать веской причиной для самоубийства. Ну, с кем подобного не случалось!.. Но если сложить всё остальное, что со мной приключилось до и после этого… Тоже нет. Однозначно. Лишить себя жизни из-за того, что по собственной воле отдала алкашу двадцатку? Или из-за идиота, который целоваться толком не умеет? Или из-за того, что в этом городе вообще немало идиотов и идиоток?.. Пф-ф. Не дождётесь. А то, что у меня нет парня… Как там сказал Захар, найти его — дело нетрудное?.. Наверное, не такое уж и трудное, если искать абы кого, а не того, при виде которого замирало бы сердце и подкашивались ноги. Ладно. Вот сойдёт прыщик — сразу приступлю к поискам. И я машинально стала напевать известную песенку: «Денег — ноль, секса — ноль…» Хорошая песня. Не знаю, что со мной не так, но подобная музыка часто вытягивала меня из жутчайшей депрессии.

В опустошённое тело вместе с сырым октябрьским воздухом потихоньку возвращалось некое чувство, которое моя помешанная на йоге мама называла внутренней гармонией. Я называла это здоровым пофигизмом.

Звёзды на небе сияли всё ярче. Сколько я ни расспрашивала своих знакомых, все говорили мне одно и то же, мол, когда они глядят на звёздное небо и пытаются постичь необъятные размеры и мощь Вселенной, все их проблемы отступают на второй план и вообще вся наша человеческая цивилизация кажется мышиной вознёй. Мне эта философия нисколько не помогает. Я думаю, звёзды, даже самые крупные из них, совершенно не подозревают, какая Вселенная заключена внутри каждого из нас. Они по сравнению с нами такие… предсказуемые.

А мамы до сих пор не было. На дорожке показались двое шатающихся парней с бутылками в руках. Они развязно хихикали, курили и направлялись, по всей видимости, в беседку, находившуюся метрах в пяти от меня. Я не то чтобы сильно напряглась, но беспокойство почувствовала. Однако с качелей не встала. Может, пронесёт.

Но тут на дорожке ещё кто-то появился. Нет, я всё же лукавлю. Я прекрасно знаю, кто это. Даже в темноте узнаю его походку. Но он, конечно же, пройдёт мимо, не поздоровавшись, так как даже не подозревает, что девушка с прыщиком на носу давно и безнадёжно в него… ой, он мне просто нравится. Хотелось крикнуть в темноту: «Лёша! Мне одиноко! Подойди ко мне и посиди рядышком! Ну, или хотя бы спроси, как дела и не страшно ли мне тут одной». Ага, как же. Лёша бросил на меня взгляд (ну надо же!), но мимо всё же прошёл. В общем, телепат из меня тот ещё.

Парни из беседки меня, кажется, заметили. Во всяком случае, шуточки по поводу одиноко сидящей девушки отпускать начали. Я сглотнула и только собралась потихоньку встать и отправиться куда-нибудь, например, в сторону супермаркета, где всегда полно народу и есть камеры видеонаблюдения, если что, но Лёша неожиданно вернулся. Так и не войдя в свой подъезд. Я не могла поверить своим глазам. И ушам тоже, когда он сказал:

— Привет. Ты чего тут одна сидишь?

— Маму жду. — Ну, не умею я флиртовать с мальчиками. Зато честно.

— Ясно. А ключей своих нет, что ли?

— Дома остались. Я случайно дверь захлопнула — и вот…

— Хочешь, я с тобой посижу? — Лёша снял свой рюкзак с плеча и, не дожидаясь моего разрешения, присел на соседние качели рядышком. Расстояние между нами в полметра. Можно случайно столкнуться локтями. Лёшин рюкзак плюхнулся в песок около его ноги. Я машинально посмотрела на свои. Так и есть — одна обута в расшнурованный ботинок, другая — в мамину балетку с бантиком. Я поджала ноги и зарыла носки в мокрый песок. Вдруг этот симпатичный парень не заметит, какая клуша с ним рядом сидит.

Парни в беседке заткнулись. Слава Богу.

— Я Лёша, — зачем-то представился он. А то я не знаю! Мне и фамилия его известна, и название факультета, на котором он учится, известно, в какую тренажерку ходит, где работают его родители, и то, что наши с ним спальни разделяет лишь одна кирпичная стена — тоже знаю, и номер его домашнего телефона… Ой. Ну, если вам кто-то нравится, ваши шпионские навыки необычайно активизируются, верно?..

— Очень приятно. А я Лера.

— Я знаю, — улыбается он, — я ведь уже целый год здесь живу. Мы раньше на Юбилейном жили.

Я знаю и об этом, но уж лучше промолчу. Свои знания лучше демонстрировать в школе, а не при знакомстве с парнями.

— А я всю жизнь провела здесь. Да-да, я не шучу — именно на этих качелях. Люблю покачаться и поглазеть на звёзды.

— Да? А я обычно интересуюсь более приземлёнными вещами.

— Чем, например?

— Я спорт люблю. Музыку. Я обычно рок слушаю. А на остальное из-за учёбы времени просто не хватает.

«Остальное» — это, наверное, девушки? Ну, это как-то немного обнадёживает. Может, он выкроит для меня немного времени из своего плотного графика. Сидит же он сейчас со мной. И я взмолилась Богу, чтобы мама ещё хоть на полчасика задержалась на своей любимой работе.

— А я разную музыку люблю, — отвечаю я, — от Моцарта до отечественного рэпа. В любом жанре и направлении можно найти действительно качественные вещи.

— А мне иногда слышно, как ты в душе поёшь, — вдруг выдаёт Лёша. У меня перехватывает дыхание. — У нас в доме так себе со звукоизоляцией.

Ну да, из маминой комнаты слышно, какие оргии время от времени устраивает наш эксцентричный сосед Эрик. Тогда мамуля заваливается ко мне и, смотря по её настроению, которое, между прочим, никак не зависит от моей успеваемости, она начинает либо отчитывать меня, либо рассказывать анекдоты и смешные истории из жизни, причём делает это так артистично, что я буквально хватаюсь за живот от смеха и катаюсь по кровати. А она ещё и подзадоривает меня, щекоча за бока…

— Я тебя что, смутил? — судя по тону, Лёша улыбается. — Мне нравится, как ты поёшь.

— Да нет, — я глотаю застрявший в горле комок, — не смутил, всё норм.

Я не смотрела на Лёшу. Я чувствовала его взгляд. И мне было откровенно не по себе. Из-за прыщика, конечно. И я не удержалась, чтобы не потрогать его пальцем. Чёрт. Прав был Паша — это действительно рог. Огромный, как… э-э-э… хобот у слона.

— Ты очень красивая, Лера. — О Боже, я ещё жива, если слышу такие слова?! — И ты мне давно нравишься, честно.

— А почему я только сейчас об этом узнаю? — лепечу я.

— Я просто… ну… не решался подойти. Думал, такая красивая девушка точно меня продинамит. Вообще удивительно, что ты сидишь тут со мной и разговариваешь.

Это я-то красивая?! После всего, что мне сегодня наговорили знакомые и незнакомые люди?! И моя рука снова тянется потрогать злополучный прыщ на носу.

— Вообще-то, это я тут сидела, любовалась на звёзды. Ты сам подошёл и заговорил.

И зачем я это сказала?.. Ведь он возьмёт сейчас и уйдёт. И хобот у моего слонопотама вырастет ещё длиннее.

— Так это значит, что ты меня всё-таки продинамила?

Ну вот! Я же говорила! Но почему в его голосе вместо сожаления и разочарования слышится что-то другое? Если бы я умела флиртовать, то знала бы, что в таких случаях полагается отвечать. А так приходится лишь довольствоваться правдой и ничем, кроме правды.

— Нет, вовсе нет, — мямлю я, — то есть, если ты хочешь стать моим парнем, то это было бы здорово.

Он ТАК на меня смотрит, что я с оглушительным треском проваливаюсь сквозь Землю и ракетой выскакиваю из грунта где-то в Бразилии и лечу дальше в космос мимо своих любимых звёзд. Огибаю Бетельгейзе и возвращаюсь обратно. На Землю. На любимые качели, затерявшиеся в одной из подворотен в центре родного города.

— Очень хочу, — говорит Лёша, наклоняется ко мне и… очерчивает большим пальцем полукруг на моём лице от скулы до подбородка, слегка задевая нижнюю губу. Я чувствую его горячее дыхание на своих губах. Я сейчас грохнусь в обморок.

О Господи, мой прыщик!!! Он его разве не заметил?!

Но засевший внутри меня телепат вопиет: «Поцелуй меня! Сейчас же!» И Лёша, очевидно, внимая его просьбе, притягивает меня к себе. Я закрываю глаза, отказываясь верить, что всё это происходит со мной на самом деле. Сначала наши губы просто мягко сталкиваются, и он, запечатлевая на моих какой-то несерьёзный детский поцелуй, неожиданно отстраняется.

И та секунда, пока его губы не касались моих, показалась мне вечностью. Вечностью в аду, когда все мои прежние страхи воспылали с новой силой, а нелюбовь к себе достигла апогея, земля вновь разверзлась подо мной и бушующее пламя поглотило вашу покорную слугу навеки.

Но вот он возвращается. Возвращается для того, чтобы обнять мою нижнюю губу своими, коснуться её языком, провести прохладными пальцами по щеке — и одним махом выхватить меня из адского пламени и забросить на седьмое небо от счастья.

Когда я, наконец, слышу цоканье маминых шпилек по асфальтированной дорожке, проходит вечность вечностей, не меньше, в течение которых мы с Лёшей так долго и страстно целуемся, что я уже совсем перестаю чувствовать свои губы и совершенно не соображаю, целуемся ли мы вообще или просто сидим, уткнувшись лбами, и говорим ни о чём — и обо всём, о том, что интересно лишь нам двоим.