Трижды о любви

Ляля

Она полюбила его сразу, как только увидела. Тенью ходила за ним несколько университетских лет. Краснела под взглядом его жгучих карих глаз, смахивала украдкой горькие слезы, когда он уходил из компании в обнимку с очередной подружкой, и терпеливо ждала.

Годы шли…Первый курс, третий, пятый… Магистратура. Он все также играл на гитаре и уводил, обнимая, подружек. Все их окружение знало о её чувствах к нему, да и он догадывался, снисходительно смотрел на неё, умиляясь тому, как она вспыхивает, когда их взгляды пересекаются. Его забавляла эта молчаливая преданность и покорность судьбе. Забавляло его также и то, как она сжимала свои бледные маленькие кулачки, когда он зажимал очередную Яну, Марину, Олю и еще множество им подобных.

Неизвестно, чем бы закончилась эта безответно-любовная история, не попади предмет её воздыханий в аварию, и не останься он прикованный на полгода к кровати. Тут уж она развернула свои чувства в полную силу. Так прошли зима и весна: больница – университет – больница.

- Оставь его, Ляля! Он же выйдет и забудет всю твою заботу.

- Нет, не забудет. Оценит! – твердо стояла она на своём.

И оценил. Стояла поздняя весна, он уже встал на костыли и, опираясь на её худенькое плечо, смог выйти на улицу. В тот день она принесла ему гитару. Солнце оттеняло россыпь веснушек у неё на щеках, ветер ласково ерошил светлые волосы. Валерка (пришла пора дать ему имя) смотрел на неё слегка повернув голову на бок.

«Надо же», - думал он, - «все про меня почти забыли за это время, а она вон какая! Каждый день ко мне бегает, борщи да салатики носит, а сама высохла вся. Книжки мне вслух читает, глаза в сторону отводит, слезы вытирает. Значит, правда любит?»

Эх, Валерка, надо быть слепым дураком, чтобы пять лет не замечать очевидных вещей! Почти каждую ночь Ляля плакала в подушку от страха потерять эту хрупкую нить между ними, с содроганием ждала выписки: вставали перед глазами его длинноногие, размалеванные пассии. Ляля злилась, с остервенением крошила капусту на очередной борщ и бежала к Валерке.

- Любишь меня, значит? – он очень любил задавать вопросы прямо в лоб.

Ляля молча уставилась на свои руки, в лицо ей так бросилась краска, что коже стало больно.

- Люблю, - как-то упрямо, как у обиженного ребенка вышла у неё это слово. Она резко подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, - Люблю! – второй раз получилось громче и уверенней, будто бы своим «люблю» гвозди в стену забивала. Нижняя губа её затряслась, она резко встала со скамейки, порываясь уйти, но он её остановил.

- Раз любишь, может, и замуж за меня пойдешь?

- Пойду! – так же уверенно, в шоке от собственной дерзости, произнесла она.

Валерка все решил еще несколько дней назад. Подумал о своей теперешней хромоте и приступах внутричерепного давления и решил жениться. Кому еще он покалеченный нужен? А Ляле – счастье! Чего еще мужику надо? Готовит вкусно, преданная, здоровая, умная, а главное – влюблена в него без памяти. Внешность, правда, самая обычная, но это ничего      – стерпится-слюбится. На том и порешили.

Свадьбу играли в августе. Родители его в ней души не чаяли, называли ласково дочкой. Знакомые удовлетворенно кивали головой. Валерке пожимали руки, а Ляле, целуя в щечку, говорили о том, что она выстрадала и заслужила своё счастье.

Что же касается самой невесты, то, наверное, не было человека в те дни счастливее, чем она сама. «Оценил!», - улыбалась, и грудную клетку до боли сводило от счастья.

Через два года она родила ему сына. Роды чуть не свели её в могилу. «Оценит!» - думала она, сгибаясь пополам в ванной от приступов токсикоза, - «Конечно, оценит! Не может не оценить! Он ведь работает в поте лица до полуночи, чтобы я и ребенок ни в чем не нуждались. Оценит!» - снова подносила к носу его рубашку, пахнущую совсем не теми духами, что стояли на её столике…и снова сгибалась над ванной.

Валера и вправду был её благодарен. Первые пару лет после рождения сына. Как только медсестра дала ему в руки теплый, сопящий сверток, он поклялся себе самому больше никогда не заходить в кабинет №23 без рабочей необходимости. Поклялся и даже честно выполнял отцовские и супружеские обязанности, пока в кабинете напротив не появилась новая сотрудница с говорящей фамилией Швабрина.

Ляля, вкушая радости материнства, поначалу не замечала, а потом уже и не хотела замечать очевидного. Главное, что ночью он засыпает рядом с ней, и на руках у неё главный козырь – сын. Его сын. А помаду и запах жасмина с рубашек прекрасно выведет порошок.

За двадцать лет запах его рубашек и цвета помады на воротничках менялись десятки раз. Однажды она заметила, что духи стали какими-то менее стойкими, цвета помад – бледными, а вот порошок, наоборот, научился выводить практически все.

Время для её лица практически остановилось. Волосы по-прежнему отливали золотом, бёдра стали округлыми, плечи давно перестали быть по-девичьи угловатыми. Возраст выдавали лишь руки, натруженные домашними делами и обилием средств для стирки.

«Когда-нибудь он оценит! Он непременно всё поймет», - убеждала себя она, приседая и бегая каждое утро.

Очень скоро Валера, действительно, все понял. Произошло это через неделю после свадьбы их любимого сына.

В свои сорок с небольшим выглядел он не лучшим образом. Утром, стоя перед зеркалом, он с грустью рассматривал свои обвисшие щеки и седеющие виски, а седина ему не шла. Некогда поджарое тело, все больше напоминало кожаный мешок. Коллеги женского пола больше не подмигивали ему и не приносили кофе. «Ничего», - сокрушался он, - «вот Ляля меня любит. Сына для меня вырастила, дом на ней держится, за всю жизнь ни одного гвоздя не забил. Пора полюбить и её»