Тварь в чужой квартире

Пролог

Меня зовут Дмитрий. Вернее, меня так звали раньше, хотя сам я предпочитал называть себя Митей. В основном, конечно, потому, что считал нужным хоть чем-то отличаться от бесчисленного количества Дмитриев, появившихся на свет во время очередного всплеска рождаемости в кругу напрочь лишённых фантазии жителей Ярвинска. Разумеется, обращение по имени и отчеству мне импонировали бы куда больше, но, к сожалению, в моём маленьком городке мода на имена младенцев оказалась стихийным явлением, так что за всю свою долгую жизнь я трижды побывал в окружении полных тёзок. Порою даже я ощущал гаденькие уколы ревности к совершенно постороннему человеку, как только тот представлялся Дмитрием или просто Димой: в моих глазах имя это в подобные моменты совершало вероломное предательство, нагло изменяя мне с очередным незнакомцем и похотливо раздвигая столь любимые мной буквы на глянцевой странице чужого паспорта. И это удручало настолько, что ярлыки в виде имён, пришпиленные к нашим лицам с момента рождения незадачливыми родителями, я постепенно начал недолюбливать и тщательно избегать.

Моя земная жизнь текла себе мирно по поколениями обкатанному сценарию: детский сад, школа, армия, институт, свадьба, низкооплачиваемая должность, раннее облысение и ипотека. Я никогда не был ни вегетарианцем, ни колдуном, ни религиозным фанатиком, ни, тем более, чиновником. Скорее даже наоборот: сердце, истязаемое холестериновыми атаками от исключительно жирной и мясной пищи; тяжёлое дыхание, мелодично посвистывающее в таинственной дымке сизого дыма от особенно тяжёлых, гадких и до оскомины дешёвых сигарет; ожирение, не такое уж и значимое, довольно скромное на фоне иных толстяков, но всё же непобедимое и неотступное, давящее на усталый позвоночник и озорно трепещущее под кожей от каждого неловкого движения; и даже зрение, безнадёжно посаженное от многолетней теленаркомании, выражавшейся в невозможности заснуть без успокоительных волн очередного разрекламированного канала и монотонного бормотания вышколенного корреспондента, - всё это, преумноженное дурной наследственностью, тошнотворной экологией и отвратительной небрежностью к самому себе, медленно и планомерно толкало меня к краю могильной ямы. И тем не менее, мне нравилось жить: я с удовольствием давился дешёвой и насквозь пропитанной ароматизаторами едой, я самозабвенно поносил начальство многогранными шедеврами великорусского матосложения, я с непреодолимой завистью смотрел на каждого успешного человека, до сладкой хрипоты в голосе лаялся с бездарными водителями за парковочные места, и я с наслаждением предавался мечтам об отпуске, даже когда отлынивал от работы. Не так уж и плохо, надо признать. По крайней мере, судьба ни разу не загоняла меня на крышу высотки ради философских мыслей о бренности бытия.

И, всё-таки, однажды я умер.

Как искушённый зритель мистических фильмов и преданный поклонник всевозможных визуальных спецэффектов, от акта собственной смерти я ожидал большего. Возможно, штормовые разряды молний, трубный глас и сонмы многоликих ангелов в потоках искристого света над моим трупом и были бы в тот момент излишними, но от скромной бело-голубой подсветки и какой-нибудь тихонькой трагичной мелодии на заднем плане я бы тогда не отказался. Однако же в то роковое мгновение не произошло ровным счётом ничего. Абсолютно и совершенно ничего. И это пресное бытовое ничто было настолько оскорбительно в своём безразличии, что я даже решил, будто происходящее – есть лишь эдакая унизительная демонстрация высшими силами нашего истинного места в мире: вот вы, людишки, живёте себе, увлечённо копошась на крохотном куске грязи и камня где-то в непроглядной глуши величественного простора галактики, истово веруете в значимость своих душ и деяний, мните себя частью некоего непостижимого вселенского плана и мечтаете прикоснуться к совершенству, воссоединиться с божественным первоисточником, - а вот вы умираете, и всему этому грандиозному сверхразумному мирозданию нет до такой мелочи никакого дела, ибо оно этого факта даже и не заметило, хоть бы один человек погиб, или даже вся планета.

Моё разочарование, по-видимому, всё-таки нашло отклик в мироздании, пусть и не сразу, и точно не тот, какой хотелось бы. Несколько непочтительно-долгих минут я был вынужден в тишине и одиночестве созерцать свой хладный труп,  скорчившийся в мерцающем свете уличного фонаря. Я даже успел оценить нелепость позы, в которой покинул привычный мир: скрючившееся тело, поджатые ноги и прижатые к груди руки, - как будто я пытался согреться, сброшенный с кровати в холодной спальне.  Наконец, в самом начале узкой аллеи перед подъездами  возник молоденький парнишка лет восемнадцати на вид, в темной одежде, белоснежных кроссовках и с лицом обиженного младенца. Его образ казался несуразным на фоне моей трагедии: пухлые губы, рассеянный взгляд, неестественно яркие розовые щёки на одутловатом круглом лице и дрожащие руки с пальцами, толстыми настолько, что я непроизвольно задумался, как, наверное, неудобно и даже больно этому человеку бывает всякий раз, когда он пытается ковыряться в носу. Возможно, эта глупая мысль была плачевным последствием моего глубокого шока от осознания собственной кончины, но вместо того, чтобы воздеть руки к небесам и молить о спасении души, я всё никак не мог отделаться от навязчивой картинки того, как этот парнишка с водянистыми от сдерживаемых слёз глазами стоит перед зеркалом, неловко наклоняя голову, пытается впихнуть свои  великанские пальцы в узенькие, почти крошечные ноздри, отчего нос только распухает и краснеет, а кожа на нём комедийно растягивается.

Парнишка не дошёл до моего тела и остановился в кругу света одного из фонарных столбов, а перегорающий фонарь надо мной и разросшиеся вдоль дороги кустарники, как мне казалось, надёжно спрятали труп от случайного взгляда. И всё же парень остановился. Он стоял точно под лучами тусклого света жужжащей лампы, так что редкие светлые волосы на его голове стали напоминать неяркий нимб эдакого "эконом-класса". Его рассеянный взгляд не останавливался надолго ни на растительности, ни на окнах соседнего дома, ни на освещенной части дороги. Я даже успел подумать, не меня ли он ищет.