Ты моя надежда

Глава 1

Словно через толстый слой ваты, слышу какое-то неприятное пищание, в воздухе витает запах лекарств, на пол-лица чувствуется что-то инородное. С трудом открываю глаза, и вспышка света заставляет зажмуриться. Ощущения какие-то странные, незнакомые, как, собственно, и всё вокруг. Попытка поднять голову с подушки не венчается успехом. Тело будто чужое, и, с трудом разглядев себя, я понимаю, что почти весь перебинтован.

Что, мать вашу, происходит?!

— Здравствуйте, — раздаётся незнакомый голос, и я обращаю внимание на девушку в белом халате. — Как вы себя чувствуете? — спрашивает она и, наклонившись надо мной, светит маленьким фонариком в глаза.

— Никак, — едва слышно хриплю я и только сейчас понимаю, что на мне кислородная маска.

— Не стоит быть таким категоричным, — вежливо улыбается женщина. — Вы пережили несколько операций, долго пробыли в коме, мышцы атрофировались, но в скором времени всё придёт в норму. Главное, что нам удалось вас спасти, — успокаивающим тоном сообщает.

Вот только нихрена мне не спокойно. Какие ещё операции? Какая кома? И от чего, мать вашу, меня спасают?

— Тихо-тихо, — проводит рукой по моему плечу врачиха, понимая, что меня начинает трясти. — Не паникуем, всё хорошо, ваша жизнь уже вне опасности, — мило улыбается, чем только сильнее выводит из себя.

Но вопреки нервному состоянию, я делаю пару глубоких вдохов, и медленно успокаиваюсь под мирным взглядом молоденькой докторше.

— Что произошло? — хриплым голосом спрашиваю, но из-за маски говорить тяжело, и, поняв это, женщина снимает её.

— К сожалению, затрудняюсь ответить на этот вопрос, — с грустью сообщает она. – Я нашла вас на обочине дороги, на волоске от смерти, и вам очень повезло, — улыбается, проводя какие-то манипуляции с проводами, что приклеены к моей груди.

— А вы кто? — вопрос вырывается прежде, чем я успеваю подумать.

Ну, очевидно кто – врач. Что за глупые вопросы?!

— Я Черкашина Надежда Петровна, как понимаешь, врач. Это моя клиника, — разводит руками и улыбается.

Смотрю на неё, и создаётся впечатление, что её ничем не взбесить. Она, наверняка, из тех людей, которые всё время улыбаются, верят в добро и занимаются благотворительностью.

— Ясно, — киваю сухо и отворачиваюсь к окну, где виднеется зелёное дерево.

— Твоя очередь, — говорит она и садится рядом, внимательно глядя на меня.

— Что? — перевожу взгляд на неё.

— Мы ведь знакомимся, твоя очередь рассказать о себе, — с той же бесящей улыбкой.

— Я… меня зовут… — замолкаю, чувствуя, как меня окутывает паника.

Дыхание сбивается, глаза бегают по комнате, мозг судорожно пытается включится, но в голове ветер воет.

— Не помню, — шепчу одними губами. — Я не помню! Не помню! — уже кричу, осознавая всю степень катастрофы, в которой оказался.

— Спокойно, — мирным тоном пытается меня утихомирить Надежда, мать её, Петровна.

Но поздно. Истерика взяла верх, и от страха я творю какую-то хрень в виде сорванных проводов с груди и вытаскивания иглы от капельницы из руки. И понятия не имею, откуда взялись силы, потому что пять минут назад я и шевелиться не мог.

— Я не помню! Ничего не помню! — ору во весь голос, не замечая, как в палату входят два амбала и за одну минуту заставляют успокоиться.

Врач вводит какой-то препарат, пока эти двое меня удерживают, возвращает на место капельницу и провода. И всё это со спокойным выражением лица, словно ей приходится каждый день иметь дело с буйными пациентами.

— Теперь можно и поговорить, да? — опять улыбка на лице, которую хочется стереть. Аж рука чешется закрыть ей пол лица.

Сжимаю челюсть и отворачиваюсь к окну, не желая вести светские беседы. Вообще лучше будет, если она уйдёт и оставит меня в покое, но, чувствую, она и не думает об этом. И судя по тому, что устраивается поудобнее на койке, где лежу, я правильно думаю.

— Значит, что мы имеем, — тем же бесяще-спокойным тоном проговаривает и, зацепив край простыни, оголяет мою наполовину перебинтованную грудь.

— Не трогай меня! — требую я, но тщетно.

— Под рёбрами мы обнаружили татуировку, — продолжает она, пользуясь тем, что мне её санитары связали руки, и я не могу дать отпора, да и введённые лекарства заставили всё тело обмякнуть.

— Ты глухая? — огрызаюсь на неё я, едва найдя силы поднять голову с подушки.

— Красиво нарисованное имя и год рождения, — откровенно игнорирует меня докторша. — Точно не сын, — задумчиво произносит она и проводит холодным пальцем по моей коже, заставляя её покрыться мурашками. — Возможно брат, или кто-то очень близкий. Но я всё же склоняюсь к тому, что это твои данные, Давид, — при произнесении последнего слова она поднимает взгляд на меня.

Смотрит прямо в глаза, словно пытается что-то там прочитать. Я рассматриваю её утончённые черты лица, ровный нос и чувственные губы.

Что? Какие губы? Совсем с дуба рухнул? Вот вообще не время и не место.

— Судя по году рождения, тебе двадцать восемь лет, — эти слова заставляют мгновенно забыть о её губах и моих замечаниях по поводу их чувственности.

— Какие ещё двадцать восемь лет? Мне недавно двадцать три исполнилось. Что ты несёшь? — взволновано рычу на неё, ещё не понимая, что имя точно моё.

— Я всего лишь предполагаю, не стоит волноваться, — мягко проговаривает и, сжав моё запястье, запускает по всему телу волны тока.

— Это невозможно, — отчаянно мотаю головой, не разбираясь в этих ощущениях и ещё не врубившись, что кое-что я всё же помню.

— Тебе надо отдохнуть, — улыбается и поднимается с кровати. — Поспи, и попробуем ещё раз поговорить спокойно, — проходится взглядом по всем приборам и выходит из палаты.

Оставляет меня в глубоком замешательстве и с огромным потоком мыслей, что мгновенно вызывают головную боль. Веки тяжелеют, но я старательно отгоняю от себя сон, пытаясь сложить имеющиеся кусочки паззла воедино.