Ты не знаешь...

Ты не знаешь...

Ещё вчера он рыдал, подписывая признание, а сегодня снова улыбался, как ни в чём ни бывало и заставлял слушать свои еретические речи — словно его не ждала казнь завтра на рассвете.

— Прокуратор, — позвал пленник Доминика — и как только у него язык поворачивался?
— Заткнись, богохульник, — огрызнулся тот. — А то возомнил себя новым Иисусом.
Целую вечность назад колокол пробил трижды, а значит Доминику ещё долго придётся мучиться, сторожа еретика, пока не придёт смена.
Но пленник лишь рассмеялся раскатисто и звонко.
— Ты уже даже по имени меня не называешь. А всего-то и нужно было — понять, что никакая свечка никого не спасёт и никого не вернёт.
— И поэтому ты решил обратиться к дьяволу?
Мартин был хорошим парнем, Доминик уже давно знал его. Но полтора месяца назад его жена отошла в мир иной, а Мартин, вместо того, чтобы ходить в церковь и усиленно молиться за её душу, заперся у себя в доме. Недавно один из соседей донёс, что видел, как он у себя под покровом ночи призывал лукавого.
И Мартин сознался, что это было правдой.
— Неужели ты боишься? — он вжался в решётку и сощурился, вглядываясь в полутьму комнаты.
Доминик вздрогнул — так внезапно прозвучали слова в повисшей темноте.
— С чего бы? Это тебя завтра казнят, — слова были слишком резкими и слишком эмоциональными. Конечно же, Мартин сразу это заметил — такие вещи обычно не проскальзывали мимо его взгляда.
— Вот именно — это меня казнят. Так почему же боишься ты?
В тюрьме с единственной камерой было холодно: она находилась практически под землёй, а крохотное окошко в углу под потолком, пропускало немного света, но, увы, не тепла. Два чадящих факела тоже не слишком улучшали положение.
Несомненно, только поэтому Доминик и дрожал — а вовсе не из-за страха, как предполагал глупый еретик.
«Значит, ты мой прокуратор?» — спросил Мартин, когда впервые увидел, кто будет его охранять. Доминик так и не понял, почему обвинителем считался он, а не инквизитор.
— Ты считаешь меня виновным? — спросил Мартин.
Ответ был очевиден.
— Ты признался.
Пленник рассмеялся и его смех эхом отразился от каменных стен, заполняя собой всё пространство тюрьмы. Жуткий и горький смех.
— Ты бы тоже признался, если бы тебе угрожали раскалённым железом.
В неверном свете лицо Мартина казалось маской — в тёмных волосах сияли блики огней, чёрные глаза стали бездонной пропастью, а белая, будто покрытая мелом кожа, стала ещё светлее. Словно Доминик говорил с ожившим покойником.
Неужели он сам выглядел так же?
— За мной бы не пришли, — немного запоздало ответил он.
Холод пробирал до костей, а во рту стало сухо. «Раскалённое железо»? Конечно, Доминик знал о методах, которыми инквизиция добивалась признаний, но никогда не зацикливал на этом внимания. Не всё ли равно, благодаря каким методам восторжествует справедливость?
Он пил огромными глотками прямо из кувшина то, что называли сидром — хотя воды там явно было больше — но напиток почему-то не удовлетворил жажды.
Мартин замолчал — и хорошо. Доминику совсем не хотелось, чтобы про него пошли кривотолки о беседах с еретиком.
Мартин отошёл и рухнул на солому, постеленную в углу вместо постели. Два дня в тюрьме изменили его больше, чем полтора месяца затворничества после смерти Марии: он стал тонким, как тростник, и таким же хрупким — того и гляди, переломится. Он сидел, скрючившись и продолжал молчать. Лучше бы смеялся.
Бам, ударил колокол снаружи, бам, бам, бам.
Слишком непривычно было слушать тишину так долго и Доминик смахнул со стола пустую глиняную чашку на пол, чтобы та разбилась на осколки и заставила тишину исчезнуть. Он сам не понял, зачем, просто чувствовал — это необходимо.
— Мы были хорошими друзьями? — Мартин смотрел на Доминика из-под густой чёлки, лишь немного приподняв голову от своих коленей.
Доминик не знал, к чему был этот вопрос.
— Да, — ответил он. — Когда-то очень давно.
— Тогда тебе будет больно после моей казни, — Мартин как будто задумался, закусил губу, как делал это обычно. — Не знаю, поймёшь ли ты сейчас — я до недавнего времени не понимал, хотя казалось бы — настолько простая истина, что просто грех не знать.
— О чём ты?
— Бог — он не в церкви, — Мартин смотрел глаза в глаза, а говорил громко и ясно. Видимо, чтобы до Доминика точно дошли его слова. — Не верь тому, что говорят другие — Бог никогда не был в церкви. Он только здесь, — и Мартин ткнул себя в пальцем в грудь. — Если ты позовёшь Его, Он обязательно придёт, и идти куда-то для этого совсем не нужно. Ты не знаешь...
И зачем только Доминик дал повод начать разговор? Знал же, что Мартин снова начнёт свои еретические проповеди. Уже слушать это — богохульство.
— Тебе он несильно помог, что и неудивительно. Для еретиков есть лишь одна дорога — в ад.
И тут Доминик увидел, как на бесцветном лице Мартина расцвела широкая улыбка.
Улыбка безумца.
— С чего ты взял, что он мне не помог?
В одно мгновение стало ясно всё. «Она умерла, понимаешь? Зачем же мне тогда жить?» — так говорил Мартин на похоронах. И с тех пор не выходил наружу.
Может быть он молился вовсе не Сатане всё это время? Истина действительно оказалась простой.
— Навести могилу Марии вместо меня, прокуратор, — попросил Мартин, продолжая улыбаться. И опустил голову на колени.
Всего через двенадцать часов наступит рассвет.