Ты узнаешь её из тысячи...

Ты узнаешь её из тысячи...

«…Просто начните».

***

— Привет! — Алка подбегает, размахивая своей модной сумочкой, и с легонько шлёпает ею по моей спине. — Чего стоим?

— Жду тебя, кулёма! — Я хмыкаю и, наклонившись, чмокаю её в подставленную щёку.

— Что сразу кулёма-то? — Она смешно рдеет под вечерним солнцем и показательно опускает взгляд. — Я просто очень хорошая девочка.

— Ага, и сегодня я веду очень хорошую девочку на свидание.

Я подхватываю Алку под локоток, и мы отправляемся по парковой дорожке мимо вековых сосен и ярко раскрашенных скамеек, а из динамиков звучит: «Ты узнаешь её из тысячи…»

***

— Гражданин Ломов Аркадий Сергеевич? — Передо мной стоит высокий мощный мужик в бейсбольной кепке, чёрной футболке, синих джинсах и не самых удачных кедах. Я бы на его месте их на берцы заменил.

— А кто его спрашивает? — Смотрю мужику за спину и вижу жмущегося так, словно очень хочет в туалет, участкового.

— Майор Полтавский. — У меня перед носом словно из воздуха появляются корочки местного УВД. На фото у мужика усы и волосы гладко зачёсаны назад.

— Я Ломов. А что случилось? — Я делаю шаг назад, пропуская мужика... нет, майора и участкового в квартиру.

— У нас информация, что вчера вы встречались с Войченко Аллой Николаевной.

Они входят и оглядываются. По цепкому взгляду майора я понимаю, что ничего хорошего меня не ждёт.

— Встречался. У нас было свидание. Потом домой её проводил и вернулся сюда. — Я развожу руки в стороны, этим жестом показывая, что они могут осмотреть всё, что потребуется.

— Во сколько? — Майор кивает участковому, тот открывает планшет, который до этого держал в руках, и начинает записывать.

— Во сколько что? Гуляли в парке где-то с шести до девяти. Алка опоздала, её в универе однокурсник задержал. Дома я её оставил, кажется, в половине десятого. Она ещё порадовалась, что мы успели, и отец не будет ругать. Ну, и я домой попал в одиннадцатом часу. Точнее не скажу, от дома Аллы до моего пешком минут сорок, плюс, я ещё с парнями постоял во дворе. — Проследив за тем, как участковый молча переносит мои слова на бумагу, я смотрю на майора и повторяю вопрос: — А что случилось-то?

— Гражданку Войченко нашли сегодня утром мёртвой в том самом парке, где вы гуляли, — произнося это, майор смотрит на меня в упор, и я не могу удержаться, чтобы не закончить за него:

— И я — главный подозреваемый.

***

Сложно бороться с системой, когда всё против тебя: улики, свидетели, даже твоя собственная совесть. Да, на месте убийства Алки нашли отпечатки моих ботинок, на молотке, валявшемся рядом с её трупом — отпечатки моих пальцев, и даже пара свидетелей, оказывается, мимо проходила. Просто сказочная удача для тех, кто это дело расследовал.

Впрочем, я же сам почти сказочный персонаж, и мне ли о сказках рассуждать? Почему «почти»? Потому что имя у меня теперь такое — сказочное.

— Эй, Кащ! У тебя что-то интереснее «Смерти под парусом» есть? — раздаётся из окошка одной из камер, мимо которой я везу тележку, доверху нагруженную потрёпанными книжками.

— Да, — отвечаю я, доставая одну из них, — «Смерть на Ниле», — и слышу, как из-за спины вопрошающего раздаётся громкий смех.

В подработке тюремным библиотекарем есть своя прелесть: всегда можно найти, над чем и над кем посмеяться. И поругаться — выплеснуть скопившийся негатив. Меня за это и прозвали Кащеем, только тот над златом чахнет, а я — над книгами. Отдадут испорченную — получат проклятием в лоб. Не тем, которое магическое, как в историях о колдунах и ведьмах, но тоже вполне себе ощутимым. Один вон после такого три дня с толчка не слезал. Но это вряд ли я виноват, скорее — прокисшая баланда.

Вот только хочется уже, чтобы всё закончилось. И вернуться домой, к своим собственным книгам и воспоминаниям. А ещё — найти того, по чьей вине я тут уже третий год прохлаждаюсь. Не ради мести, нет, месть — вещь неблагодарная. Просто посмотреть ему в глаза хочу и спросить, за что — Алку, меня, тех, кто рядом с нами был. За что? Я не кровожадный, несмотря на новое имя, просто иногда хочется справедливости.

***

Пять лет за хорошее поведение. Именно так. И именно столько. Адвокат говорил, что если я буду правильным, пойду навстречу следствию и всем остальным, с судьёй буду вежливо разговаривать и ещё много разного «буду», то мне не много дадут. Ну, почти так и вышло. Всего восемь. И много разного «буду» до суда превратилось в почти такое же количество «надо» после.

А вот сейчас стою перед воротами заведения, на мне болтаются мои старые куртка и брюки, хорошо хоть, шапку выдали и ботинки новые, нерастоптанные. Ёжусь от холода, которого не должно быть в это летнее утро, и улыбаюсь. Всё-таки свобода — лучшее состояние человека, а ещё — то состояние, которого никогда не бывает на самом деле. Почти никогда. Вот сейчас, например, я свободен, потому что никому ничего не должен.

Хотя… Нет, должен. Явиться по месту регистрации и встать на учёт. И это уже не свобода. Помнишь, Алка, как мы мечтали, что когда-нибудь уедем и будем свободны, и никто не будет нам указ? Так не бывает, Алка! Так не бывает.

Водила из подъехавшего такси машет мне рукой в открытое окно:

— В город?

— Да. До ближайшей железки.

— Садись.

— Сколько?

— Для тебя — бесплатно.

Заявление странное, но я сажусь, улыбаясь и стягивая шапку с почти лысой головы. Заглядываю в зеркало, утопленное в пассажирский козырёк: ну как есть Кащей — одни глаза на лице выделяются своими тёмными провалами, остальное — бледное, почти прозрачное.

— За что сидел? — спрашивает водила, стоит только такси выехать на трассу к городу.

— Убийство, — лаконично отвечаю я.

— Ого! И кого убил?

Он задаёт этот вопрос, а я точно знаю — ему неинтересно, просто хочет поговорить. И оказываюсь прав. Не дождавшись, что я отвечу, водила продолжает:

— У меня вот, например, шурин свою жену прибил. Молотком. Для отбивки мяса. Она ему изменяла, вот он и сорвался. Двое детишек их теперь у нас с Верусей. Хорошие детки, послушные. Учатся тоже хорошо. Младшая в изостудию ходит…