У пруда

У пруда

Легкая рябь пруда отображала висящий в небе яркий блин луны, да перевернутое звездное небо. Он сидел у самой воды, но водная гладь его не отражала. Он был широк в плечах (хотя они сейчас были опущены), длинные, густые волосы перевязаны тонким кожаным ремнем. Борода (его мучительница) длинная, да окладистая. При жизни она росла не по дням, а по часам, чем доставляла массу неудобств. То займется от искры из горна, то накрутится на молот и больно оторвется от сильного взмаха. Приходилось по два раза на дню стричь ее ножнями для стрижки овец. В эти моменты он чувствовал себя глупым бараном. Он и сейчас чувствовал себя бараном. Хотя не знал, есть ли у мертвяков чувства.

«Не появится она, знает, что я ей хвост оторву от ее распрекрасного тела.» Медленно, тягуче плыли мысли в его голове.

А еще накануне она крутилась вокруг него: «Никола, миленький. Ты первый парень на деревне – лучший кузнец! Привези ей цветы из самого города! И она растает!». Да ободряюще хлопала своим хвостом по воде. А он, дурак, и повелся на ее эти слова. Сжимал кулаки до боли в костяшках. А она, знай, хитро прищурив свой зеленый глаз науськивала его, сидя на влажном валуне, торчащем из воды. И он вспоминал, как наслушавшись ее советов, ездил в город на ярмарку, да притащил оттуда, огромный веник заморских цветов. Как шел по большаку, через всю деревню, таща его, да лыбясь как умалишенный. Весь народ высыпал на улицу, провожая его и потешаясь над ним. Да, как зазноба его сердца, лишь бровью повела, увидав его веник, да очень обидно сказала: «Хоть не кованые». А после припечатала: «Засуши, на мою могилку принесешь». И ушла в дом, лишь толстенная коса качнулась. А он так и стоял столбом, с проклятым букетом. Только смешки за спиной, да тихий голос старухи Матрены: «Милок, не про тебя она, не мучь себя, забудь».

Вот он и забыл. Пришел к пруду, к своей давней подружке – русалке, да и поддался на ее давние уговоры…

Вот теперь сидит у воды, да ждет подстрекательницу, да чувствует, как меняются кости на ногах.

Кузню видать от сюда. В ней было тихо. Раньше такого не было.

Еще мальцом, он бегая по поручению бати и таща огромные ведра прудовой воды, видел и слышал голос кузни. Грохот молота, рев горна. Так в один из дней он и увидал русалку. Она была хороша. Дивно слажена, волосы волной на плечи, прикрывая срамоту, глазищи зеленые, грустные. Вот на эти грустные глазищи он и повелся. Дурак. Баран. Ведь с тех самых пор она ему и внушала мысль: «Все решения твоих проблем у нас в пруду.» И когда отца телегой прижало, она его в пруд манила. И все тяжелые дни, пока он за батей, тяжело больным ухаживал, все звала забыться от тяжких мыслей. И когда преставился батя, упорно звала. А уж когда влюбился в первую красавицу деревни, дочь самого богатого жителя – мельника, вообще одолела. Даже его жесткого: «Не дождешься!» не хватило. Да он сам перестал на пруд ходить. И жить стало легче. Уже и думать забыл про нее, вот случайно и вместо колодца, по старой привычке на пруд пришел. Глупо поступил. Она его в оборот и взяла. Сыграла на его наивности. Пообещала помочь заслужить строптивую красавицу. И началось. По ее науке - ходил он под ее окнами беспрестанно мозоля ее прекрасные глаза. И песни орал в ночи, пока ее отец ему в глаз не засветил своим кулачищем, да запретил у дома появляться. И в окно ее конфеты кидал. Да сватов, раз в неделю засылал. И вот эти дурацкие цветы.

Осознал, что глупо поступил, когда уже поздно было. Она его специально подбивала. Специально дураком, да бараном выставляла.

У него еще в ушах звучали обидные слова жителей деревни. Он шел обратно еле передвигая ноги, таща за собой тот злополучный букет. И мечтал, как придет к пруду, бросит его в воду. Той, которая надоумила его притащить из города. Встал у воды, замахнулся… Тихий голосок выводил знакомую русалочью песенку. «Отомсти этой пигалице! А то ишь, первого парня на деревне - лучшего кузнеца не замечает! Цветы ей не угодили, заморские, а ты их ей с самого города вез. Все решения твоих проблем в пруду», - вплетались в призывную песню ранящие душу слова. Он слушал ее чарующий голос. Голос утешал. Негодовал. Жалел. Звал. И он шагнул.

А ночью, когда луна осветила гладь пруда, он понял, что теперь он - нежить. И в последний раз вышел на берег. Пока ноги еще есть. Так и сидел на берегу. Ждал. Надеялся подплывет подстрекательница, да хватит у него последних сил оторвать ее серебристый хвост.

Ноги уже стали покрываться округлыми чешуйками. И страсть, как потянуло в воду. Он медленно сполз к воде поближе. Их, уже полностью покрытые чешуйками, ласково омывало студеной водой. И так тихо, да спокойно стало. Мысли в голове, как замерзающие на зиму рыбешки, медленно плыли.

- Все-таки пришел, - раздалось у самой кромки воды.

Он глянул в ее светящиеся глаза. Они искрились от гордости, но внутри, глубоко внутри в них плескалась грусть и тяжкая тоска. Так сразу и ушли мысли оторвать ей хвост.

- Да, - грустно вздохнул он, - твоя взяла.

И ушел в воду, напоследок хлопнув хвостом по водной глади.