Умная стена

Умная стена

В последнее время жизнь моя стала очень рассеянна и непредсказуема.

У меня поселились гостьи.

Они ходят по комнатам — им все интересно и забавно! Они, без спроса, присаживаются за старое, черное фортепьяно и берут странные, щемящие сердце аккорды и, вдруг, бросают. Они снимают со смехом, как шелест листьев, со стены гитару, и я слышу их пение и замираю. Они движутся в удивительных танцах, и их одежды, их цветные наряды рисуют в воздухе волшебные узоры. Я боюсь смотреть на них — так они восхитительно прекрасны.

Их глаза изменяются под их настроение — то они черные, бесконечные и завораживающие, то пронзительно синие, а то карие, как мокрые камни.

Они Богини, они Музы.

Люди религиозные именуют их дочерями Тьмы, но это от скудости ума. Тьма гнездится внутри нас, в наших умах и сердцах. Внешний Мир состоит из Света и не имеет тьмы вовсе.

Античные греки насчитывали их девятерых, но у меня их двенадцать. К тем девятерым пришли еще и Муза рисунка Эос и две ее сестры — Муза игр и Муза загадок.

Эти гостьи своенравны, но и всемогущи и щедры. Как они капризны, порой.

Они меняют окружающий мир, подобно юным девушкам, переменяющим наряды.

В прихожей моей теперь растет старый дуб и заваливает проходы желудями, а в гостиной течет бурный ручей и, кажется, что с наядой, а там, где прежде была кухня, обрывистый берег океана с парусами в тумане, на горизонте.

С потолка светит созвездие Ориона и что-то обещает. Зовет.

Так нравится им, гостьям.

Они требуют внимания, они хотят развлечения.

Нельзя смотреть на них в упор, и, если вы мужчина, бойтесь подглядывать за ними или еще чего — влюбиться в одну из них. Они убьют вас своим ледяным дыханием космоса. А если женщина, не мните стать им сестрой — у них вместо сердец звезды, и наша любовь им смешна.

Они говорят: «Делай!»

И я служу им по мере сил.

… … …

Глава первая, в которой автор просто болтает, просто, как японец на ярмарке.

В надменное, как от века непокоренная человеком скала, в сияющее правдой и в тихое, как загробная жизнь, правительственное здание вошел самый простой посетитель.

Здание это было — налоговая инспекция, а посетителем был Сергей Косточкин, частный предприниматель.

Он был лет так тридцати, неплохо сложен, брюнет и имел, что нынче редкость, умное лицо.

Попав внутрь учреждения и занырнув в течение таинственных для людей с улицы коридоров,

наш посетитель, господин Косточкин почувствовал мигом всю свою ничтожность и помехообразность. Он был тут лишним, он нарушал. Лучше — было уйти.

Но он не ушел.

Двери кабинетов открывались и выпускали из недр своих отлично одетых дам разных возрастов, но отнюдь не старых, с лицами озабоченными и таящими мысли нужные для страны и народа. Дамы эти строго и величаво переходили в другие кабинеты, и иные там исчезали с концом, а некоторые вновь выходили в коридор. Причем лица у них заботы не лишались.

Посетители или, как иногда говорят, «клиенты» стояли вдоль стен, и сидели на топчанчиках, и бегали туда-сюда, но дам вопросами не беспокоили. Хамить было страшно — все-таки, государство! Они ждали. Они терпели. Им было нужно.

Нашему посетителю Косточкину, видимо, тоже было нужно, и он, с трудом добившись правды у местного завсегдатая, веселого старичка, занимающегося, с его слов, травлей клопов, тараканов и муравьев и других быстроплодящихся соседей-животных, и всё в соответствии с действующим законодательством, отыскал нужный кабинет и занял очередь на прием к специалисту.

Ждать пришлось не долго.

Дверь кабинета отворилась, из нее вышел потный мужчина с инфарктным лицом мученика за правду и страдальца за справедливость — эта маска выдавала в нем человека в налоговой инспекции бывалого — издал то ли всхлип, то ли стон и быстро удалился в сторону отделения Сбербанка, как будто случайно жмущегося за углом.

«Войдите!» - произнес ровный женский голос, и господин Косточкин зашел.

… … …

Я люблю государство. Я люблю его важную неторопливость и строгость мыслей. На государственную службу стремится попасть, говоря языком Грибоедова, «сок лучшей молодежи», а уж те, кто служит давно — у! Это уже и не сок, а вино, и даже крепче. Портвейн и херес ни что, по сравнению с их беседой.

Хмелеешь от простого присутствия.

Давным-давно, когда я только закончил школу и был беззаботным балбесом-студентом, как-то, прогуливая лекции по термодинамике, я встретил школьного приятеля. Мы поговорили о новых фильмах и музыке, и на прощание он сказал: «А помнишь Маринку из «Б»? Она не «прошла» в универ и теперь устроилась в мэрию, в секретариат, что ли. Зайди».

Я никогда до того не был в мэриях, и мне было любопытно, делать было особенно нечего, и я

пошел повидать Маринку.

В секретариате я спросил, как мне увидать Марину К…, и, не успев закончить фразы, остолбенел. Я увидел ее — она, как-то застенчиво улыбаясь, поднялась из-за стола и пошла между подруг-коллег ко мне. Да, она, но она совсем другая! Не та худенькая девчонка из школы, смешливая приятельница, а поразительно красивая девушка с молчаливыми глазами, у которых ресницы невыносимо щекотали вам душу, а грациозность движений и ног и рук заставляла забыть все на свете и тупо наслаждаться.

Мы прошли в буфет, и я чем-то ее угостил, на что нашлось в кармане, а она спрашивала меня, что вообще новенького, а важные люди кругом, люди мэрии, люди государства важно сидели, пили и жевали.

И строго слушали нас. О чем мы тут говорим.