Умная стена. Возвращение.

Умная стена. Возвращение.

        Возвращение.

    Евгений Хохломской был тем человеком, о которых говорят: «светоч науки». Это был грамотный химик, профессор, и он преподавал в совершенно обычном,  даже занюханном,  совершенно затрапезном университете курс органики. Университет, как и все живое на Руси, мучительно страдал от засилья деятельных чиновников - той несметной, прожорливой орды, от которой Гоголь с Щедриным спасения придумать не умели и только нервно смеялись сквозь слезы - страдал и погрязал в циркулярах и приказах. Однако, какими-то мучительными, полуинфарктными путями, отстоял Хохломской при этом университете  небольшую, но полезную научную лабораторию — настоящую! С пробирками и колбами! И центрифугами! - которая, между прочим, разрабатывала  и вакцины, так что изредка, строгий, отлично выбритый и невероятно глупый декан милостиво разрешал профессору заработать по-настоящему. Это когда людям уж совсем невмоготу было одними градусниками лечиться.

    Надо отметить, что внешность у профессора была не профессорской. Даже, какой-то лженаучной. Был он худенький, маленький, с круглой ощипанной головкой, неоформленной, и имел такой широко улыбающийся рот, что казался ожившим героем кукольного театра.

Вдобавок, профессор пил, и пил часто, и помногу.

Это очень плохо.

Я раньше тоже так делал — безобразие полное, а теперь не буду больше — теперь уже времени нет. И слабость какая-то.

     Вот к этому-то профессору, Евгению Хохломскому, своему давнишнему дружку, и пришел сегодня Сергей Косточкин. Пришел, чтобы поговорить.

Они уселись за старый профессорский сосновый стол, какие раньше стояли абсолютно везде, даже в жилконторах - такие, с выдвижными ящичками, а теперь их только в старинном кино можно увидеть - пошутили о том о сем, выпили — ай-яй-яй! И пили-то что — спирт разведенный! - и Косточкин приступил к главной теме:

- А что, Женя, трудно ли раздобыть галлюциноген?

Хохломской вопросу даже не удивился, а спросил:

- А на что тебе?

…

   Два эти приятеля были меж собой очень несхожи.

Евгений был смешон и некрасив, Сергей был статен и привлекателен.

   Первый был вульгарным ксенофобом и с подозрением относился к мигрантам, говоря: «Этак сюсюкать, и лет через пятьдесят в храме Христа Спасителя «Аллах Акбар» прозвучит!»

   Второй же, Сергей, ко всем нациям — арийского ли корня или языков банту, относился ровно, цинично выделяя из человечества некую генетически обновляемую элиту, разбросанную по странам и народам. Себя он относил, естественно, к ней, а всех не принадлежащих, безотносительно языка и веры, именовал кратко: «Скот».

    Евгений был атеистом, но Библию знал чуть не наизусть, при этом, почему-то называл ее еврейской философией. И вот еще странность! Будучи атеистом, он отмечал и Пасху и Крещение. Довольно бурно. Римского же епископа всегда приводил как пример: как следует вести себя на людях учителю, поскольку быть примером ему самому не хотелось.

    Сергей был втайне верующим, но во что он верил, требовало разъяснения такого многостраничного и таких усилий ума, что я лучше воздержусь, а просто укажу: в Высшее.

…

- Да хочу узнать, не мог ли один человек, девушка, купить или изготовить, скажем так, «дурь-напиток»?

Такой, что, вдохнув пары, начинаешь себя скакуном ощущать.

- А вы много проскакали?

- Профессор, шути на кафедре.

    Евгений, порасспрашивав о симптомах, объявил, что таинственное средство, хотя и похоже на опиат, гораздо сильнее и, несомненно, синтетического происхождения. Не степной алкалоид. Изготовить такое без современной лаборатории невозможно, притом нужен еще и толковый химик, а таковых в городе нет, кроме его, Евгения, учеников, в которых он абсолютно уверен.

- Так уж и уверен? - спросил недоверчиво Сергей.

- А ты в своих? - лукаво поинтересовался профессор.

- А что мои? - насторожился Сергей.

- Твои, - профессор с гордым отвращением и изяществом мастера выпил рюмочку и зажевал выпитое печеным  расстегайчиком с розовой горбушей, их отлично готовили в пирожковой за углом, - твои какой-то «Умной стеной» занимались — что это такое? Шарлатанство!

- И что! - закричал Сергей, - я только попробовал утилизировать гигаватты энергии, которую мы напрасно распыляем вокруг городов! Песенки слушаем! Воздух греем!

- А почему же ты не пошел к Обоскалову? Он толковый, дал бы тему, лабораторию.

- Какую лабораторию? Стол с компьютером в отапливаемом помещении? И в «Автокаде» картинки демонстрационные рисовать? Для дурачков из комиссии. Это что ли наука?

- Ну-ка, ну-ка, расскажите мне: и что же такое наука?

- Сам знаешь. Во всяком случае, не бизнес, не спорт и не честолюбие. У нас вон сколько спортсменов, да живут все не на родине.

    Ученые помолчали.

- Удивительно, - после паузы сказал Хохломской, - в сталинских «шарашках» наука была. И такие, как ты, что-то изобретали. А нынче вас что-то переклинило.

- Да потому, что люди верили, что создается свободный мир, а ради этого мозги иначе работать начинают. Даже если ты сам, лично, в кандалах и на баланде.

- Что же теперь в свободный мир не веришь? Вон ее сколько, свободы-то.

- А потому.

Ту уже и Сергей приложился и выпил. И тоже с гримасой отвращения, но дилетантизм сквозил.

- Потому, что социализм вплотную подошел к главному своему — дать человеку, всякой личности самой решать: кто судья, и в чем закон. Перевернуть пирамиду власти и поставить ее на острие. Да только те, кто не личности, у кого зрение серенькое, перепугались — а ну как людоедство кто разрешит.