Урбан

Урбан

Глава 1

Одинокий светлячок покидает берег…
Похоже за своих принял звезды

Эта история начинается давным-давно, когда я был очень мал, а вас вероятнее всего даже не было на этом свете. В те времена я смотрел на мир, высоко задрав голову, и всё для меня открывалось впервой. В те времена, когда облака обретали в моём воображении бесконечное множество форм, а залезая под стол, я оказывался в своем собственном королевстве, в котором могло произойти всё что угодно, в королевстве, где от взрослых оставались лишь ноги. К слову сказать, в том юном возрасте взрослые люди казались мне исключительно мудрыми и знающими в жизни толк. В чем я очень быстро разубедился. С самого первого момента осознания себя в этом мире я стал мечтать, и мечты мои росли вместе со мной.
Я настолько мечтал поскорее начать жить, что появился на свет немного раньше назначенного срока, недель так на 6—7, что в конечном итоге чуть не стоило мне этой самой жизни. Иронично, не правда ли? Как и многое в этом удивительном мире. Появившись на свет крохотным красным малышом, я, то ли от созерцания красоты красок, то ли от испуга, решил не дышать. Точно сказать не могу, ведь эту историю я не помню, а человек, который мне её рассказал, очень любил преувеличивать мои детские заслуги, рассказывая их за семейным столом и расплываясь в ностальгической улыбке. Да и вообще, откуда мне было знать, как дышать, если мне никто об этом не рассказал? Прожив срок в прозрачном кувезе, и обучившись такому нужному для жизни делу как дыхание, я поспешил покинуть стены здания, в котором появился на свет и отправился знакомиться с окружающим миром.
К сожалению, одного моего желания изучить мир было недостаточно, и я долгое время попросту следовал не своему маршруту и всё, что я наблюдал, это потолок и небо, а так же лица людей, склонившихся надо мной. Люди были красивые и добрые, порою жутковатые, часто смешили меня, а случалось, что и пугали. Более того лица людей повторялись, и я, заметив, что повторяющиеся люди не причиняют мне вреда — стал им доверять. Они ухаживали за мной, ещё целовали и разговаривали. От этого я был несказанно счастлив. А когда счастья не хватало, я звал их, но они не слышали, и мне приходилось звать громче. Ещё я звал их, когда что-то мучительно резало меня внутри — раз-другой в голове, кое-когда в животе — это называлось «вава». А человек, который это так называл, был — «мама». О ней вы читали чуть выше — это она рассказывает ностальгические истории за семейным столом. Так же был «папа», и его лицо одновременно жутковатое и вместе с тем доброе, смешило и пугало меня, трансформируясь в одно мгновение подобно не затвердевшей глине. Лицо было колючим и часто от него невкусно пахло, хотя это не мешало воспринимать его целиком и полностью как доверенное.
Однажды, устав от осознания своей беспомощности, я решил, что пора идти, ведь я слишком долго лежу, и ничего не происходит. Казалось бы, у меня есть всё, стоит только громко позвать окружающих, а уж они разберутся в моей потребности, порой конечно неправильно расшифровав мою просьбу, но им простительно, ведь мы с ними такие разные. За период моего нахождения в горизонтальном положении, времени для мыслей у меня было предостаточно, и потому я впервые в жизни решил идти. Оно и правильно. Анализируя сейчас свое решение, я с уверенностью могу сказать, что поступил не по годам разумно. Поэтому я, собравшись с силами, переведя дух и к довершению как любой здравомыслящий человек ещё раз взвесив все за и против, и не найдя другого выхода — перевернулся на живот и пополз. Пополз будто маленький солдат, высадившийся в Нормандии, с единственным различием — полз я назад. Не вижу в этом ничего смешного! Ведь, как и дышать, я не имел ни малейшего представления, как правильно ползать. Да и история эта также рассказана за семейным столом под одобрительный хохот всех присутствующих. Поэтому, как вы понимаете, всё могло быть совершенно иначе. Несмотря на то, что я не смеялся в момент повествования истории, я был безгранично горд собой, ведь я сделал то, что определило всю мою дальнейшую жизнь — я сделал свой первый шаг. Нет, это не тот шаг, который ступают маленькие дети на свои крохотные ножки, я сделал нечто большее — шаг против обстоятельств, и собственно он стал отправной точкой истории всей моей жизни, о которой я хочу вам поведать.
Я полз назад под грохот танков и продолжительные залпы немецкой артиллерии, которые раздавались из старенького телевизора, а рядом со мной лежал раненый сержант Медвежонок, который просил найти его жену и передать, что он погиб как герой. Как внезапно произошло то, что я не мог предвидеть. Я упёрся своими ножками в прутья спинки кровати.
— Нет! Нет! Этого не может быть, — подумал я. — Как я мог допустить такой промах? У меня же такая большая голова! Нет, Боже! Почему именно я?!
Хотя на деле я просто разревелся.
Наконец окрепнув настолько, что смог встать на свои крохотные ножки, я зацепился за те самые злосчастные деревянные прутья и громко топнул, давая понять окружающим, что для всех отныне начинается новая жизнь. Ведь самое любимое из моих занятий в дальнейшем — это неистово носиться по дому, придумывая себе бесконечное множество бесконечно безумных развлечений. Ведь как сказал один гипсовый мужчина из книги: «Движение — жизнь!». А я очень люблю жизнь.
Мои фантазии целиком и полностью поглощали меня. Я проживал в них увлекательнейшую жизнь, сотни жизней, ещё даже не достигнув возраста, когда смог самостоятельно ходить на горшок. Наблюдая за мной, родители, судя по всему, думали, что оставлять меня без присмотра опасно, поэтому семейным советом было решено отправить меня в детский сад.
Толпы таких малышей как я бегали взад-вперед, крича, ревя и отнимая друг у друга игрушки. Чудаковатая воспитательница со всклоченными волосами, брызжа слюной, растаскивала дерущихся детей по разным углам, при этом вечно что-то бубня. Невкусная еда, общий туалет, и послеобеденный сон — всё это детский ад. Ой, простите, детский сад. С первого мгновения, оказавшись внутри этого ужасного помещения, и видя со стороны своё мерзкое поведение в лице других детей, я целиком и полностью осознал, что был весьма неправ. Пораженный увиденным настолько, что у меня подкосились ноги, а на глаза навернулись слёзы, я, опершись маленькой ручкой на свой шкафчик с вишенкой, изрёк для мамы идеальный, как мне казалось компромисс:
— Мама, не оставляй меня здесь. Я больше не буду себя плохо вести.
Но, эти взрослые. Вы знаете…
— Сегодня сходи, а если не понравится, то не будешь, — искренне соврала мне мама.
И её аргументу я был уже не в силах что-либо противопоставить.
Пройдя в общую комнату и нехотя помахав «предательнице» ручкой, я огляделся и с горечью понял, что мне здесь совершенно не нравится. Мне не нравится обстановка, мне не нравится контингент, мне не нравится моё временное заключение. Общаться я тоже ни с кем не хотел или побоялся. Поэтому я отправился в пустующий дальний угол, и принялся за одно из самых увлекательных занятий моего детства — надавливание пальцами на закрытые глазные яблоки с целью полёта в бесконечные просторы космоса, о существовании которого к тому моменту я ещё даже и не знал. О, это было восхитительно! Я со световой скоростью покидал Млечный путь, в моих глазах вспыхивали тысячи сверхновых, которые по прошествии времени утопали в черных дырах. Я нёсся мимо ярчайших квазаров и странных, но от этого не менее красивых туманностей, попутно любуясь необъятным космосом, и, казалось бы, еще мгновение и я смогу узнать тайну этой загадочной Вселенной… как неожиданно почувствовал сильный толчок в плечо.
— Что?! — громко и не по-детски грубо буркнул я.
— Ты зачем глаза руками трешь? Плачешь?
Передо мной стоял высокий бесформенный мальчик, больше похожий на копченую сардельку, а рядом с ним по сценарию бледный щупленький задира с рыжими волосами и веснушками по всему мерзкому лицу. К слову сказать, я с другими детьми никогда не общался прежде, а уж тем более не сталкивался с хулиганами, поэтому противостоять им не умел и не представлял как.
— Нет, — удивленно крякнул я и надул щёки.
Но, мой ответ уже никого не интересовал. Парочка во все горло орала: «Смотрите! Этот новенький плакса! Мамка ушла и он плачет! Маменькин сынок!» И ещё много чего, что я решил не запоминать. Вы, наверное, сейчас надеетесь, что я встал, и хорошенько надрал задницы этим хулиганам? А в конце как Халк Хоган прыгнул с табуреточки сверху на толстяка и судья, досчитав до 3, ознаменовал мою победу под аплодисменты местной публики? Нет, к счастью вы ошибаетесь. Я сделал нечто большее. Гораздо большее. То, что даже сейчас не в состоянии сделать большинство взрослых. Я просто пропустил все эти оскорбления мимо себя и не стал тратить время на попытку отодрать от себя ошибочно приклеенный ярлык, в надежде кому-то что-то доказать. Вы же знаете, всем было бы плевать, а это ещё один лишний повод поржать над человеком, который силится оправдать себя. Поэтому я просто дальше закрыл глаза и продолжил своё путешествие в глубины мироздания. Да, меня ещё пару раз ткнули с криками: «Эй, плакса!» Но, я не реагировал, и через пару минут хулиганы отстали от меня, потеряв интерес, и ушли доставать другого карапуза, который на их радость действовал гораздо активнее.
Так шли дни. Кроме космических полётов я придумывал себе всевозможные одиночные игры. Во время прогулок я прятал клад, который состоял из красивых стекляшек или фантиков, а на следующий день находил его. Бывало, что другие малыши подглядывали за мной, и как только я уходил от сундука сокровищ, на него нападали пираты и тотчас расхищали мой детский Эльдорадо. Я радовался такому развитию событий, ведь с появлением других участников игры в ней возникала новая порция увлекательности. Мой интерес отныне проявлялся не только, чтобы придумать потайное место, а вдобавок и в том, чтобы не допустить роковых оплошностей. Я настолько проникся серьёзностью игры, что у других детей не оставалось даже микроскопических шансов, и со временем игра теряла для них всякий интерес, а поддаваться я не хотел. Ведь в играх с отцом он никогда мне не поддавался. Как он сам говорил, по крайней мере. Чтобы я становился умнее и учился на своих ошибках, чего и я желал для других детей. Ещё я занимался тем, что прогуливался исключительно по тенистой стороне, и ни в коем случае старался не попадать на солнце, ведь под лучами я умирал. Или кем-то становился. Или не становился. В общем, солнце грозило чем-то чрезвычайно ужасным. Я искренне переживал за маленьких собратьев, которые гуляют под солнечными лучами, и ждал, что вот-вот что-то произойдет, и я окажусь прав. Мой детский мозг генерировал игру за игрой, я мог в мгновение на совершенно пустом месте придумать увлекательнейшее приключение, от которого захватывало дух и меня занимало целиком и полностью. Если бы кто-то проводил конкурс фантазеров среди детей младшего дошкольного возраста, то я стал бы в этой дисциплине чемпионом мира. Чемпионом воображаемого мира. В помещении же детского сада я занимался тем, что тихо сидел в своём полюбившемся дальнем углу. Там я, молча и никого не тревожа, рассматривал окружающий меня мир, который в основном состоял из толпы детей, носившихся вокруг меня. Девочки и мальчики, хулиганы и тихони, красивые и не очень, светлые и темные, за некоторыми приходит мама, а за некоторыми папа. Критериев, по которым я разделял детей, получилось неизмеримое множество. Так продолжалось до того момента, пока я не понял, что они в моем сознании существуют как единая группа. Я уже не видел различия между детьми, которые к тому времени трансформировались в неконтролируемый, шумный и громящий всё на своем пути поток. Единственный, кто оставался в стороне от происходящего, был я.
В один из дней, всё проходило как всегда по сценарию: ранний подъём, завтрак, слёзки с криками «не хочу в садик!», шкафчик с вишенкой, поцелуйчик на прощание и «помаши маме ручкой», если бы не одно но — новенькая девочка по имени Саша. Светлые вьющиеся волосы в комплекте с огромными голубыми, как небо, глазами. А уж поверьте, за время своего нахождения в коляске я научился понимать толк в оттенках неба. Маленький носик — кнопочка, пухлые щёчки и невероятно красивый пышный сиреневый сарафан. Всю эту божественную композицию завершал милый бантик, расположенный на голове принцессы.
Это любовь с первого взгляда. Не иначе! И сильнее этой любви, как я тогда совершенно точно считал, нет и быть не может! Одна единственная и навсегда! Саша, Сашенька, Сашуля! Я грезил, как поцелую её и женюсь. Или сначала женюсь, а потом поцелую. Да какая разница? Как будем с ней жить… и что-то ещё невнятное. Хотя в основном мои идеи крутились вокруг этого. Всё это продолжалось до того момента, пока мысли не дошли до того, что мы должны с ней бежать из садика, туда, где нам никто не сможет помешать жениться и целоваться. Саша вдобавок подливала масло в огонь тем, что изредка смотрела в мою сторону и, поймав мой взгляд, стыдливо опускала голову вниз и убегала. От этого я влюблялся всё больше и больше. Порой мы проходили мимо друг друга, и я мечтал — всей душой, всем сердцем — я мечтал схватить её за маленькую пухлую ручку и поцеловать. Ах, если бы мне только хватило смелости. Вам сейчас кажется это смешным? Тогда вспомните, сколько раз в сознательном возрасте вы трусили познакомиться с понравившимся человеком противоположного пола. То-то же. А ситуации эти, по сути, ничем и не отличаются.
Напряжение нарастало. И я начал искренне верить, что смогу обеспечить девушку любовью и заботой, даже если мне придется чем-то пожертвовать, что смогу гарантировать ей лучшее будущем, чем если бы оно случилось без моего участия. Ещё эти хулиганы, которые теперь крутились вокруг девочки. Они стали последней каплей. А если быть точнее, то момент, когда она смотрела на них, а затем, отворачиваясь, убегать прочь. Эта наша с тобой фишка! Я не намерен это терпеть! Нужно непременно бежать! И я, на скорую руку придумав план нашего с возлюбленной побега, собрал всю волю в кулак и подошёл к ней со словами:
— Давай убежим!
— Куда? — ошарашено ответило голубоглазое чудо.
А, действительно, куда? В порыве своей огромной любви и жгучей ревности, я лишь придумал, как сбежим, а дальше в моем плане всё было как в тумане. Поэтому мне пришлось импровизировать:
— Ты любишь сказки?
— Люблю, — заулыбалась принцесса.
В точку! Какой я молодец! Ух, горжусь! Все девочки любят сказки, даже когда подрастут.
— Мы убежим туда! В сказку!
Согласен, так себе ответ, но, к удивлению, он сработал, и девочка кивнула, согласившись при условии, что временами мы будем навещать её маму. Всё как у взрослых.
Я был на пятом небе от счастья. Почему на пятом? Просто дальше пяти я в то время считать не умел. Кое-как дождавшись прогулки, я, уже не робея, подошёл к Саше и сказал, что время пришло. Девочка, не мешкая, схватила меня за руку, и в тот момент я почувствовал себя взрослым и полностью ответственным за счастливую судьбу своей возлюбленной. Оглядевшись и удостоверившись, что воспитательница как всегда сидит под тенистым козырьком веранды, уставившись в книгу, и изредка на автомате выкрикивая: «Так, дети, не разбегаемся! Все гуляем возле меня!». Я крепко сжал Сашину ручку и юркнул между высокими зелеными кустами к месту, которое давно приметил, а именно к дырке в заборе, который ограждал мерзкий детский сад от места под названием «сказка». Пролезть в дырку маленьким детишкам не составило труда, и мы оказались на воле. Ура! Я наконец-то покинул не понятый мною социум, который угнетал моё вольное существование. Теперь только я и моя возлюбленная! А впереди целый мир неизведанных приключений! Взявшись за руки, мы устремились вперед, точнее я шёл впереди, а Саша следовала моему маршруту, быстро перебирая свои крохотные серые сандалия. Не знаю, сколько мы шли. Пять минут? Час? В моей голове пролетали миллионы мыслей и ни одной. Дыхание сбивалось от волнения, а радость вперемешку с ощущением опасности закручивались в ураган. Внезапно этот сумбур в моей голове перебила Саша, сказав:
— Всё. Пойдем обратно!
Нет, Сашечка! Нет, пожалуйста! Не говори так! Мы должны поскорее уйти от этой невероятной суеты. Я должен стать твоим сказочным принцем! Почему ты хочешь идти обратно? Что тебя тянет в этот кошмар? Я молчал…
— Ты что не слышишь? Пойдем обратно, — не унималась девочка.
За что мне эти испытания? В чем я провинился перед тобой? Я желал тебе только счастья! Хотя на деле, я развернулся и, скрывая за улыбкой слёзы, сказал:
— Да, пошли обратно!
В детском саду, естественно, заметили пропажу и объявили план перехват. Замечу, что, план у них сработал так себе, потому что поймали нас уже на территории садика. Саша мигом всю вину скинула на меня, дескать, этот мальчик схватил за руку и потащил, вот даже синяк на руке, смотрите. Моим родителям впоследствии рассказали о моем странном поведении, замкнутости и предложили перевести меня на домашнее воспитание, что они и сделали.
После изгнания из общества, отец с матерью приняли решение, отправить меня на воспитание к бабушке, которая жила в сотне километров от нашего города. Здесь и начинается следующая история, которую я считаю самой удивительной из всех.
Бабушка, в отличие от родителей, с первых дней моего пребывания у неё разрешила мне спускаться играть на улицу. Почему спускаться? Бабушка жила на втором этаже многоквартирного дома. Сейчас, быть может, это и не вызовет у вас какого-либо удивления, но в мое время бабушки жили исключительно в старых избушках, или, если бабушка дворянского происхождения, то возможно, что в тереме. На самом деле, она и жила всю жизнь в избе неподалеку, пока ей с дедом не выделили квартиру в новом доме. Так же квартиры выдали и другим бабушкам, которые жили по соседству, и они дружно заселились в необжитые и непривычные первое время квартиры. К чему я всё это? В тех домах все друг друга знали до пятого колена, и бабушка могла не беспокоиться за меня, играющего во дворе, даже не смотря на мой очень юный возраст. А игр у такого мечтателя как я было предостаточно. Я бегал во дворе дома, с распахнутыми руками, изображая истребитель, ловко маневрируя между препятствиями и начисто уничтожая врагов, появляющихся на моем пути. Я воображал себя детективом и искал улики, которые могли бы помочь в расследовании очередного убийства. Каждый листочек, каждый фантик служил зацепкой. И вот, когда дело наконец-то удавалось раскрыть, прекрасная дама, заказавшая у меня расследование, благодарила детектива. То есть меня! Поцелуем. Я, словно находившийся долгие годы вдали от дома, в самом тылу врага, разведчик, подслушивал и направлял в штаб секретные данные переговоров старушек на лавочках и точные координаты местонахождения деда. Временами я был биологом, поэтому ловил и изучал насекомых. Ну, как изучал — считал, сколько точек на крылышках у божьих коровок. Когда наступало время обеда, бабушка звала меня к столу. А как вы понимаете, обедать совсем не хотелось, и я, переживая, что пропущу много интересного, забегал на кухню, не помыв руки, и стремительно запихивал в рот еду, не жуя и лишь запивая всё это деревенским молоком. И вновь бежал обратно на улицу. Бабушка лишь удивленно кричала в след: «Ну что за фантазёр растёт?» И всё по-новой! Стрельба из автоматов, которые состояли из деревянных веток по окружающим, бег на скорость со своей тенью, бросание камней в цель и многое-многое другое. Соседи лишь удивлялись и раз за разом говорили моей бабушке: «Какой дивный мальчик!»
Потом наступал вечер, за мной выходил дедушка, и мы сидели с ним до самой темноты. Он рассказывал истории из жизни, которые в дальнейшем повторялись раз за разом на протяжении долгих лет. Эти истории вся моя семья уже знала наизусть, однако никто и никогда не перебивал деда из уважения, и каждый раз дослушивали их конца. А когда на небе появлялись звезды, дед рассказывал мне о космосе, о созвездиях и о том, что люди должны быть добрее. Тогда я не видел между этими словами связи, хотя поверьте, она колоссальная.
В очередной раз я играл во дворе дома, и ко мне подошла очень полная соседка, которая была доброй и весёлой женщиной. Мы с ней мило побеседовали, и она подарила мне книгу, которая, как оказалось, была любимой книгой её покойного сына. Тогда, будучи маленьким ребенком, я естественно не мог всецело понять, как дорога была для неё эта память, и что этот жест очень много значил. Потрепанная книга с пожелтевшими от времени страницами называлась «Приключения Тома Сойера», и сразу же заинтересовала меня одним важным словом в своём названии — приключения. Я люблю приключения! Тётушка сказала, что дарит мне книгу, так как герой произведения очень напоминает ей меня. Эта книга до сих пор остается моей самой любимой. Так как полноценно читать я ещё не умел, бабушка зачитывала мне эту книгу на ночь, и я, повернувшись на бок, смотрел на узорчатый ковер и, воображая себя героем произведения Марка Твена, постепенно засыпал.
Я жил то у бабушки, то дома, когда родители были в отпуске или на выходных. Я увлекался шитьём, рисованием, шахматами. Меня даже записали в детскую шахматную школу, в которой отнюдь я мог чего-то добиться. Мой тренер сказал отцу, что ребенка не интересует победа, ему просто нравится двигать шахматные фигуры. В общем-то, он был прав. Победа для меня совсем не являлась целью, я не видел в ней ничего важного. Она казалась глупой. За победой неизбежно следовало окончание игры. А мне нравилось играть и просто ходить фигурами. И я получал от этого истинное удовольствие! Особенно оставшись с единственной королевой, я увлекался тем, что ловко бегал по всему полю от фигур взбесившихся соперников. Я визжал от восторга, смеялся и искренне недоумевал, почему всем вокруг настолько важна конечная цель игры, что они совсем теряют идею наслаждения самим процессом. Как вы понимаете, с шахматами тоже было покончено.
Бывало, живя у бабушки, я любил залезть на сарай и смотреть оттуда, чем занимаются деревенские дети. Они бегали веселой компанией, играя в неизвестные мне игры. Например, один из ребят закрывал глаза. Его я звал «ищейка». А все остальные разбегались, и как я разобрался потом в процессе наблюдения, задача «ищейки» заключалась в том, чтобы найти спрятавшихся и прикоснуться рукой к заданной точке. Задача же прячущихся — обогнать «ищейку» и раньше него прикоснуться к этой самой точке. Ещё одну игру, я называл «зараза». Все бежали от «заразившегося» в разные стороны, а он, если догонял и касался кого-то, то передавал «заразу» и уже этот человек становился «заразившимся».
В очередной раз, сидя на сарае под палящим летним солнцем, я наблюдал за играми соседских детей. Неожиданно кто-то окликнул меня:
— Эй!
Я повернулся и увидел мальчика примерно моего возраста. Он закрывался рукой от солнца, светившего ему в глаза, и щурился, задрав голову в мою сторону. Чудной паренек был одет совсем не богато, при этом очень опрятно, а его голову украшали пышные, сильно выгоревшие на солнце, длинные волосы. Его чумазое лицо казалось мне очень забавным и вызывало исключительно положительные эмоции — поэтому я решил ему ответить.
— Сейчас спущусь! — предложил я и ловко, в несколько движений, перебравшись с досок сарая на камни, потом на крышу другого сарая, оказался рядом с незнакомцем. Парень, прищурив глаза, осмотрел меня с ног до головы спросил:
— Фто-то я тебя раньфе здесь не видел. Ты фто — урбан?
Я в жизни встречал много шепелявящих людей, однако только этот юноша так виртуозно менял буквы «ж-ш» и «ф» между собой.
— Урбан? — переспросил я.
Я знал значение этого слова, так как его часто употреблял мой отец в силу профессии, и, предположив, что парень может что-то ещё не выговаривает, на всякий случай переспросил.
— Урбан, урбан! — подтвердил паренек. — Я вас городских за версту чую. Меня зовут Макс.
— А меня… — только начал я, как Макс опередил меня.
— Нет, не говори! Мне лень вас городских запоминать. Ты сегодня здесь, а завтра уедеф, поэтому будеф — Урбан.
Аргумент, замечу, получился железобетонный, и я не стал спорить с незнакомцем по имени Макс. Притом слово «урбан» не казалось мне оскорбительным.
— Чем занимаефся? — не унимался мой новый знакомый.
— Смотрю, как играют.
— Игры? Это для малыфей! Или ты в «заразу» никогда не играл?
— Играл! — соврал я, боясь упасть в глазах нового знакомого, — Тысячу раз играл!
— Ну и всё! Чем тут сидеть, пофли я тебе лучфе покафу дохлую кофку, — предложил Макс.
Я боялся получить от бабушки втык за то, что далеко ушёл от дома, но перспектива знакомства с интересным мне человеком оказалась выше, и я согласился. Отойдя на пару сотен метров от дома, Макс остановился возле кустов.
— Хм, странно, — стал бубнить под нос паренек, при этом разгребая ногой листья. — Только фто здесь была.
Макс достаточно долго пытался раскидать листья и ветки ногами. Потом, не выдержав, перешёл к ручной работе.
— Слуфай! Я тебе клянусь, здесь была! — оправдывался мой новый знакомый. И после некоторой паузы, кажется, прозрев, выкрикнул:
— Офила!
— Ожила? — переспросил я и разразился смехом с такой силой, что слюни брызнули у меня изо рта, и Макс, увидев это, стал хохотать вместе со мной!
— Офила и сбефала! Вот собака! — выдавливал сквозь смех Макс.
— Кошка же? — ещё громче смеясь, переспросил я.
— Кофка, да. Но — собака! — Макс гоготал и покачивал головой. — Эх, Урбан!
Мы смеялись безостановочно, как мне показалось, минут 30. Урывками переставая, смотрели друг на друга и заливались с новой силой. Макс стоял красный как помидор и постоянно поддавал жару, говоря фразы, типа: «Офила! Это просто чудо какое-то!»
Кое-как придя в себя, мой новый знакомый похлопал меня по плечу и сказал:
— Я завтра зайду часов в 8. Фди!
Я утвердительно кивнул, и мы разошлись по домам.
В 8 утра я как штык стоял возле подъезда, а вот Макса не было. Я ждал десять минут, час, но, к сожалению, мой новый знакомый так и не объявился, поэтому я решил заниматься своими привычными делами. Я наблюдал за жуками, ловил тополиный пух и строил шалаш из веток, а когда устал, решил подняться на крышу сарая, так как веселые крики детей вызвали у меня интерес. Не успев залезть, я услышал уже знакомый голос:
— Эй, Урбан!
Я обернулся и увидел Макса. Он стоял мокрый от пота и запыхавшийся. — Профти, брат! Я совсем забыл, фто сегодня воскресенье.
— А что воскресенье? — удивленно переспросил я.
— В воскресенье утром мы всегда ходим в церковь! А вы фто, так не делаете?
— Нет.
— Ох, городской! Везёт тебе! Терпеть не могу ходить в церковь… — Макс задумался. — Вырасту и тофе стану урбаном, фтобы в церковь не ходить.
Мы рассмеялись.
— Кстати, смотри, фто у меня есть! — Макс вывернул карманы, из которых на землю посыпались окурки.
— Что это? — задал я глупый вопрос, на который знал ответ, и, уже предвкушая, что скажет Макс, я открыл рот, собираясь его передразнивать.
— Ты фто, окурки никогда не видел? Ну, ты и Урбан!
Паренек, увидев, что я его передразниваю, к моему удивлению, не обиделся, а наоборот улыбнулся и продолжил:
— Только у меня спичек нет. Мофеф у бабулечки их свиснуть?
Макс называл старушек исключительно «бабулечки». Это звучало с такой нежностью и добротой, будто бы не ребенок говорит о взрослых женщинах, а наоборот.
— Свистнуть? Меня совесть замучает, — стал отнекиваться я.
— Тогда одолфи. Нам всего парочку нуфно, а потом на место вернеф.
Такой порядок дел меня устраивал, и я решил провернуть аферу во время обеда.
Мы отправились с моим новым другом изучать окрестности на наличие места, где нас не смогут увидеть взрослые, пока мы будем курить. Вообще я не хотел пробовать табак, да только авторитет моего нового знакомого не позволял мне упасть в его глазах. Во время нашей прогулки Макс рассказывал о своей интересной жизни, о своих двух лучших друзьях и любимой девочке, с которой он уже был обручен. Многие из его рассказов, естественно являлись сильно преувеличенными, однако я с неподдельным интересом слушал друга, который взахлёб рассказывал историю за историей, подчас перебивая одну другой и теряя нить повествования. Наконец, обнаружив скрытую кустами от глаз посторонних полянку, я со спокойной душой отправился на обед, а Макс остался ждать меня внутри.
Дабы не привлекать внимания, дома я, не торопясь, приступил к трапезе, сначала тщательно помыв руки, а затем затеяв светскую беседу с «бабулечкой». Бабушка была очень удивлена тем, что я очень непривычно себя веду, но я убедил её, что всё в порядке, под шумок одолжив всегда лежащие на видном месте спички. Покушав, я поблагодарил бабушку и попросил с собой в дорогу корку хлеба с маслом, чтобы поделиться с другом. Бабушка, потрогав мой лоб, решила, что это часть моей игры, сделала мне целых два бутерброда. Эти бабушки, ну, вы знаете. И, провожая меня взглядом, по привычке произнесла: «Ну, что за фантазёр растёт?»
Макс был очень рад моему возвращению и сразу приступил к рассказам о том, что приходил военный в орденах и установил, что отныне это не полянка, а генштаб армии, и, мол, вам с Урбаном теперь предстоит вести полномасштабную войну. В защиту своего рассказа, он достал какую-то запчасть то ли от телевизора, то ли от радио и сказал, что военный дал ему эту рацию и назначил его генералом. Ещё Макс показал начерченную веткой на земле карту и предложил приступить к делу, отказавшись от хлеба, который я принес ему, аргументируя тем, что времени обедать, совсем нет, а на нас лежит большая ответственность. А вот спички взял, и как будто бывалый курильщик ловко зажёг один «бычок», а затем задумчиво склонился над картой. Я, не желая тревожить генерала, решил пропустить ритуал курения, да только Макс, как будто читая мои мысли, без слов протянул мне зажженный окурок. Я в свою очередь, желая показаться крутым, попытался глубоко затянуться, как это делал Макс, и мгновенно потерпел фиаско. Я громко раскашлялся, при этом плюясь от противного вкуса. А Макс повернулся ко мне и, смотря на меня своими задумчивыми глазами, произнес:
— Вот поэтому я и генерал.
Затем усмехнувшись, достал второй бычок и, закурив, склонился над картой. Картина маслом. Мы рисовали на карте маршруты нашего наступления на врагов, камни являлись танками, листочки — самолетами. Маршруты были выковорены маленькими веточками. Макс что-то регулярно передавал по рации в тыл. А потом наши победили, и генерал объявил меня героем войны. Играть в войну нам понравилось, поэтому мы играли в неё каждый день, проводили спецоперации, контрнаступления, отступали, но при этом непременно побеждали. Дни летели один за другим. Я приходил в штаб каждое утро и всегда обнаруживал там Макса, который в очередной раз рассказывал неиссякаемое множество историй, параллельно что-то чертя в карте и отдавая приказы по рации, затем мы шли играть ко мне во двор. Временами Макс приносил футбольный мяч, и мы пинали его, представляя себя финалистами чемпионата мира. К счастью, за всё это время обошлось без разбитых соседских окон.
Незаметно летели недели, и где-то в середине лета навестить меня приехал отец, у которого выдалось несколько выходных дней. Я взахлёб рассказывал ему о своем новом друге и о нашей войне, а еще сказал, что моё прозвище Урбан, чему отец очень удивился. Бабушка всё это время стояла с нами рядом и, прервав очередной мой рассказ, с озадаченным видом, попросила меня сбегать посмотреть, чем занимается дедушка, в то время как ей нужно кое о чем «взрослом» поговорить с отцом. Я, не колеблясь, побежал в спальную, где дед, усевшись на стул, просто смотрел в окно.
— Деда! — крикнул я на всю спальню, чем, судя по всему, испугал старика. — Бабушка просила узнать, чем ты занимаешься?
— А то она не знает? Чем обычно… мечтаю! — ответил дед.
— А о чем? — меня заинтересовало, о чем он может фантазировать в таком преклонном возрасте.
— Обо всем подряд, — улыбнулся дед. — Что хихикаешь? Не веришь?
— Верю! — ответил я.
Потому что я сам регулярно мечтал обо всем подряд и понимал деда как никто другой.
Я развернулся и побежал обратно к бабушке с докладом о времяпрепровождении старика. Но, как только вбежал в комнату, отец моментально ввел меня в ступор вопросом:
— Слушай, а можешь познакомить меня с Максом?
Я знал, где сейчас находится Макс, хотя он просил никого не приводить в Штаб, так как объект очень засекреченный, и незваные гости могут ненароком оказаться шпионами из стана врага. Я колебался. Мне невероятно хотелось познакомить отца с Максом, и в то же время друг просил меня не приводить посторонних. Но ведь отец не посторонний, он-то уж точно не шпион, хотя, возможно, что это и не мой отец вовсе, а лазутчик, им переодетый, поэтому я задал, как мне показалось вопрос, на который шпион точно не знает ответ, а именно спросил имя мамы. Отец удивился, однако мгновенно ответил, и у меня не осталось больше сомнений в том, что передо мной находится родной человек, а не враг, поэтому мы отправились в Штаб.
По дороге в наше логово отец рассказывал мне про свое веселое детство и огромное число игр, в которые они тоже играли.
— А ты и в «заразу» играл? — спросил я папу.
— «Зараза»? Что это?
Я поведал отцу историю о том, как, сидя на бабушкином сарае, я люблю наблюдать за игрой соседских мальчишек и девчонок, и мне интересно, правильно ли я понял правила игры.
— Это не «зараза», — засмеялся, отец. — Название вполне себе подходящее, если бы не одно но. Если в жизни человек заражает другого человека, то сам не избавляется от болезни, поэтому мы называли эту игру «салочки» или просто «догонялки», а вот правила ты понял верно.
Догонялки, как по мне, так какое-то слишком простецкое название, а первое вообще непонятное. Салочки — русалочки. Они же не в воде играют?
Быстро добравшись до Штаба, я с невероятным разочарованием обнаружил, что Макса нет на месте.
— Обычно всегда здесь, — начал оправдываться я. — Очень странно.
Отец лишь молча пожал плечами.
— Вот его рация, смотри, — я взял с земли металлическую деталь непонятного происхождения и показал отцу.
— Ты не хочешь поехать домой? — предложил он мне в ответ.
Я задумался. Мне очень хотелось домой: я соскучился по маме, по своим игрушкам, которые забыл взять с собой в поездку — в то же время я весело проводил время, мне было интересно с Максом, я впервые встретил друга, который понимает меня. Поэтому я отказался.
— Всего на пару дней, — не унимался отец. — А потом вернешься обратно и продолжишь свои игры.
Такой вариант событий меня вполне устраивал и я, забрав с собой рацию, отправился домой.
Я быстро собрал немногочисленные вещи и, взяв одной рукой папу, другой помахав старикам, отправился на жёлтый автобус, который отвез меня домой, где ждала мама, и ненавязчивые вопросы о моих летних развлечениях в деревне. В этом году мне предстояло идти в школу, и в узком семейном кругу было принято решение, что неплохо было бы остаток лета посвятить подготовке к этому важному этапу жизни.
Мы ходили по школам, сдавали экзамены, покупали учебники, ещё проходили медкомиссию, в рядах которой мне более всего запомнился необычный доктор, ожидающий нас в кабинете с забавной табличкой «Психиатр», зайдя к которому, я обнаружил улыбающегося человека. На нём не было ни классического халата, ни маски для рта, ни смешного белого колпака. Передо мной сидел абсолютно обычный мужчина, однако я безошибочно мог забиться на любую сумму, что напротив меня самый настоящий врач. Как это происходит? Я не знаю.
— Здравствуйте, — сказал я, едва переступив порог. Мама учила меня быть вежливым.
— Здравствуй. Заходи.
Доктор говорил очень обрывисто, при этом дружелюбно, не убирая с лица улыбку.
Мама погладила меня по голове и сказала, что должна ненадолго отлучиться. Я кивнул в знак согласия. Сейчас я уверен, что это была какая-то договоренность между ними, чтобы врач побыл со мной наедине.
— Меня зовут Герман Викторович, — представился мне врач. — Хотя ты можешь называть меня просто — доктор. Я хочу задать тебе несколько вопросов, если ты, конечно, не против?
Я отрицательно покачал головой. Хотя отрицательное качание головой обычно означает несогласие. В этот раз это почему-то значило, что я согласен. Хм.
— Моё имя ты уже знаешь, а как ты хочешь, чтобы я называл тебя? — продолжил доктор.
— Урбан! — выкрикнул я.
— Урбан? Почему именно так?
— Мой лучший друг меня так называет!
— Макс?
Я удивился и восторженно закивал головой. Интересно, откуда он знает про Макса? Он что, тоже с ним знаком?
Доктор, записав что-то в своей зеленой тетради, продолжил:
— Хорошо, Урбан. Ответь мне тогда на такой вопрос, вот эта женщина, которая тебя привела, кто это?
— Это моя мама! — радостно крикнул я, потому что знал ответ на вопрос.
— А ещё кто-то есть в вашей семье?
— Ещё есть папа! — я всё больше радовался своим ответам.
Врач продолжал что-то очень быстро записывать, при этом не убирая с лица улыбку и оставаясь чересчур дружелюбным.
— Скажи, пожалуйста, вот у вас в семье есть мама и папа. А ты для них кто?
— Я их сын! — я был готов взорваться от упоения собой. Я ответил уже на третий вопрос доктора!
— Урбан, я вот здесь сижу за столом и постоянно что-то записываю, давно уже не выходил на улицу. Можешь ли ты мне помочь?
Я опять одобрительно закивал.
— Скажи мне, пожалуйста, какое там время года за окном?
— Лето!!! — теперь не скрывая эмоций, взвизгнул я. Да, я чертов гений! Я знаю ответы на все вопросы!
Врач опять что-то записал.
— Ты ещё не устал? Можно ещё вопрос? — мило улыбался Герман Викторович.
— Да!
— Что ты любишь больше всего?
Я задумался. Таких вещей было полным полно. Я любил маму, папу, бабушку, дедушку, моего друга Макса, я любил конфеты, я любил играть; любил, когда солнышко греет, любил ходить с папой поплавать или кататься с ним на велосипеде, любил смотреть на облака и искать в них животных, любил Тома Сойера; любил, когда дождь идет, а я под ним прыгаю, чтобы поскорее вырасти, любил смотреть с дедом на ночное небо, любил сидеть с закрытыми глазами; любил свою новую рубашечку, любил бабушкиных соседок, особенно ту, которая подарила мне книгу, она очень по-доброму со мной разговаривает, любил гладить котов и собак… я мог перечислять в своей голове это бесконечно.
— Так что, Урбан? Или ты не хочешь мне это рассказывать?
Я смущённо покачал головой в разные стороны. И мне почему-то стало стыдно. Врач это заметил, и, что-то записав, решил меня подбодрить:
— Всё в порядке. Я тоже не люблю говорить о таких вещах, но, может быть, ты мне скажешь тогда, что тебе не нравится?
— Киви! — быстро ответил я.
— Киви? Что это?
— Это монстр.
— Монстр? Ты говоришь про птичку или про фрукт?
— Я говорю про монстра.
Я и сейчас их терпеть не могу. Кто их придумал? Уверен, что этому фрукту точно не нашлось бы места в райском саду. Я так ни разу и не осмелился его попробовать, хотя знаю наверняка, что он такой же отвратительный на вкус, как и по внешнему виду. Волосатое чудовище, внутри которого мерзкая зеленая составляющая, и черная оболочка семечек, которая образует глаз, смотрящий прямиком на меня.
Этот день я не забуду никогда. Я вышел встречать родителей, которые вернулись с работы пораньше, и мама, стоя в коридоре, достала из сумки и протянула мне «это». Я закричал и пустился со всех ног подальше от злосчастного фрукта. В моём богатом воображении он рисовался мне коричневым мохнатым монстром, его противные мелкие волосики шевелились, и я прямо чувствовал, как они, касаясь меня, превращались в острые иглы, впивающиеся в мою детскую кожу. Фрукт ждал, когда я, потеряв бдительность, решу взять его и в тотчас атаковал бы меня. Родители лишь посмеялись над моей необычной реакцией, и от этого становилось обидно. Чуть позже мама позвала меня на ужин, и я, усевшись за стол, стал уплетать за обе щеки то, что она приготовила, чтобы поскорее расправиться с едой и получить долгожданный десерт, о котором я грезил прошедший день. Осилив, наконец, многострадальный ужин, я показал маме пустую тарелку, и она достала из шкафа блюдце, на котором виднелись, конфеты, печенье и…О, Боже!… порезанные тонкими пластинками киви! Я сразу узнал их по кожуре. Этот фрукт настолько богомерзкий, что даже внутри него нет ничего святого. Кислотно-зеленая и блестящая от влаги мякоть, по одному только виду которой, можно понять, что к ней не стоит прикасаться. А ещё белая сердцевина, окруженная черными семенами, образующими вместе нечеловеческие зенки, коих на тарелке лежало порезанными бесчисленное множество. И все они сверлят меня насквозь, до дрожи внутри, до нестерпимого желания убежать от их взора. Мама же говорила мне:
— Ну, чего ты так пугаешься, сынок? Попробуй!
Все взрослые так делают. Ну, чего ты капризничаешь, сынок? В баню нужно ходить, чтобы хорошенько попариться. Ну, чего ты нос воротишь от рыбьего жира, сынок? Это полезно для твоего здоровья. Ну, чего ты пугаешься, сынок? Это лишь волосатые глаза, которые пришли, чтобы забрать твою душу. Послушайте, никогда не связывайтесь с киви. Никогда!
Ещё раз ответив, что это монстр, мне опять стало стыдно перед таким добрым доктором, и я снова огорчился. Врач ещё раз что-то записал в своей тетради, а потом достал из своего деревянного стола кучу интересных игрушек: всевозможные картинки, цифры, множество букв и огромные пазлы. Мы долго играли с доктором, а он между делом задавал мне вопросы. Он интересовался моей жизнью в деревне, моими увлечениями, домашними делами и, особенно, Максом. Мне понравилось играть с таким милым врачом как Герман Викторович. Когда я закончил собирать пазл, доктор попросил меня выйти глянуть, не вернулась ли мама, и если она на месте, то пригласить её, а самому оставаться в коридоре. Мама к моему удивлению уже вернулась, и я, следуя наставлению Германа Викторовича, попросил её зайти, а сам уселся ближе к окну и решил наблюдать за небом, попутно в своем воображении продолжая играть с врачом. Не знаю, сколько прошло времени, но мама вышла озадаченная, а вместе с ней вышел и доктор. Он сказал, что был очень рад познакомиться с таким интересным ребенком как я, и играть со мной довольно увлекательно. Сказал, что я могу приходить в любое время, если станет скучно. Мама качнула головой, поняв намек врача. Мы ещё раз поблагодарили Германа Викторовича и отправились домой.
Я очень сожалел, что не увижусь теперь с Максом, ведь всё предстоящее лето мне придётся провести дома. Мама даже взяла отпуск для такого события, чтобы чуть поднатаскать меня перед школой, и изучить что-то новое, да и вдобавок бабушка с дедом, наверняка устали от меня. Надеюсь, что Макс зайдёт ко мне домой, и бабушка скажет ему, что я уехал, и он не будет меня каждый день ждать в Штабе. Мне было ужасно стыдно, что я вот так вот уехал, не попрощавшись со своим лучшим другом. Ничего страшного, я ещё обязательно приеду к бабушке, и встречусь с Максом.

Глава 2

Я грезил мечтами о школе, о том, как там будет весело и интересно. Мои мысли теперь были заняты только предстоящей учебой, мне казалось, что это будет увлекательно! По крайней мере, со слов моих родителей всё выглядело многообещающе. Попав в школу, я огляделся и понял, что это лишь большая копия детского сада, в которой собраны всё те же безумные дети, что окружали меня раньше. Раздосадованный я отправился на последнюю парту, на которой и просидел всё своё дальнейшее обучение. За время, проведенное в школе, у меня была еще уйма возможностей подружится с другими школьниками, но я каждый раз с сожалением убеждался в том, что мои фантазии гораздо интереснее.
Год за годом я молча наблюдал за происходящим, бывало, конечно, с интересом, но чаще просто думая о своём. Если спросить моих одноклассников, помнят ли они меня, то большая часть задумчиво отведёт глаза вбок и наморщит лоб, а затем отрицательно покачает головой. Остальные же скажут: «А это случайно не тот странный паренёк, который сидел на последней парте в крайнем ряду? Да, точно-точно, это он. Или не он… погодите.»
В то время как учителя пытались донести до меня фундаментальные основы, о которых я непременно, как им казалось, должен знать, я сидел и считал ворон. Как им казалось. Из-за этого, начиная с самых младших классов, у меня появились проблемы с учёбой. Точнее проблем с учёбой у меня не возникало, так как я схватывал на лету весь материал, который проходили. Более того мог запомнить и, что самое главное, понять всю ту информацию, которую нам давали на занятиях. Единственное, что я не мог понять, какую пользу эти знанию несут? Как раз поэтому я до сих пор уверен, что проблем с учёбой у меня не было, — проблемы были с учителями. Моих родителей на этой почве регулярно вызывали в школу, однако они, зная мои особенности, лишь утвердительно кивали головой, глядя в глаза преподавателям, и обещали заняться моим воспитанием. Придя же домой после таких вот разговоров, родители в очередной раз просили меня быть более сосредоточенным, или хотя бы делать заинтересованный вид. В конечном итоге, они перестали просить меня делать даже это. А потом и учителя смирились с тем, что меня не изменить, тем более, что проблем с дисциплиной у вечно сидящего на последнем ряду и задумчиво смотрящего в окно мальчика — нет. И быть, априори, не может.
Поэтому в то время, как, например, Наполеон I проигрывал битву под Ватерлоо, я в своем воображении моментально оказывался в составе тяжелой кавалерии, в пучине кровопролитного сражения, лихо опрокидывая французскую пехоту во благо справедливости и мира во всем мире. При этом, конечно, теряя нить повествования историка и просто дорисовывая происходящее в своей голове. Синусы и косинусы разных углов под звуки венского вальса образовывали правильные, а чаще неправильные формулы с решениями. Затем на сцену выходил Ньютон, который так ловко жонглировал яблоками, что очарованная его талантом публика римского Колизея единогласно поднимала большой палец вверх, желая выступления на бис. И на десерт! Как без него? Учитель химии, который вместе с великим русским учёным Менделеевым распивает авторский напиток, доказывая, что тот не мог придумать треклятую таблицу во сне.
— Не верю! — кричал учитель.
Менделеев в ответ лишь качал своей бородатой головой и разливал по новой.
Я, несомненно, очень отличался своим поведением от других детей, тем не менее, мне были не чужды чувства. Так, спустя время, мне безумно понравилась одна девушка из моего класса. Сейчас я уже даже не смогу вспомнить её имя. Как часто такое бывает, не правда ли? Кажется, что это навсегда — эта любовь, эта привязанность. Я никогда не предпринимал попыток и не давал никаких намёков на свою огромную симпатию на её счёт, и она, конечно, не могла знать, что за тем тихим парнем в самом конца кабинета скрывается её тайный обожатель. Я просто сидел и любовался её красотой, её голосом, порою, когда она проходила мимо, запахом её духов. Этого было достаточно. В один из самых обыкновенных февральских дней, в нашей школе решили почить память одного римского полевого врача, который по преданию тайно венчал несчастных возлюбленных тайком ото всех. В связи с этим на входе в школу повесили некое подобие почтового ящика, куда каждый тайный воздыхатель мог анонимно кинуть своё признание в любви. Всю первую половину учебного дня моя голова была забита этим вопросом. И, наконец, я решил, что, пожалуй, этого делать не стоит. А перед самой переменой взял и быстро настрочил какое-то признание, текст которого я сейчас не вспомню, потому как писал я его в состоянии глубоко любовно-болевого шока от стрелы голожопого ангела. Проходя мимо почтового ящика, я как можно незаметнее для окружающих кинул своё послание и отправился обратно в кабинет, где-то в глубине души питая надежду, что сердце красавицы будет растоплено. Я встал у окна и, о чем-то мечтая, наблюдал за вьюгой, которая безобразничала за окном. Вдруг кто-то нежно коснулся моего плеча. Я обернулся. Передо мной стояла она! Моя милая девочка! Она держала в руках валентинку и улыбалась мне.
— Я знаю, что это ты написал, — мягко шепнула она.
— Откуда? — подняв бровь, я попытался изобразить удивление.
— Я тоже тебя люблю.
Земля ушла из-под ног. И волна блаженства пронеслась через меня. Всё так просто? Это невероятно! Я самый счастливый человек на всем белом свете! Мои глаза стали мокрыми от радости, и я обнял её. Мы ежедневно гуляли во дворе, держась за руки. А потом в один из весенних вечеров, сидя на лавочке, я поцеловал свою возлюбленную. Окончив школу, мы поженились и у нас появились маленькие детки. Девочка и мальчик. Такие красивые как она, и такие мечтательные как я. Они подросли. И вот уже у них появились дети. Наши внуки. Но, несмотря на такой огромный промежуток времени, наша любовь не угасла ни на уголёк. Она светилась ярким красным пламенем в наших сердцах. А потом….а потом прозвенел звонок на следующий урок. И я с грустью обнаружил, что так и сижу с бумажкой в руках. Эх, был бы рядом Макс, он бы обязательно смог мне помочь советом и приободрить. Интересно, как он там?
Я часто вспоминал своего друга и в свободные от учебы дни просился у родителей навестить бабушку с дедом. И конечно, Макса. Приезжая в деревню, я первым делом бежал в Штаб, но, к сожалению, так ни разу не встретил там своего друга. Я спрашивал про него у бабушки, а та лишь пожимала плечами на мой вопрос о нём и говорила, что не припомнит. Через несколько лет с нами не стало деда и я в память о нём, приезжая в гости к бабушке, вечерами садился на нашу с ним лавочку и вспоминал названия созвездий. Деревенские ребята, за которыми я любил наблюдать сидя на сарае, повзрослели и уже не играли в «заразу». Теперь их интересовали девушки и вечерние посиделки за самодельным деревянным столом, аккурат возле того места, где они раньше бегали. Я же все так же любил засиживаться на сарае, мечтая о том, что однажды знакомый голос окликнет меня, и мы как в старые добрые времена побежим играть в штаб. Но, время шло и с каждым годом лавочки наполненные бабушками все больше пустели. А Макса за все годы я так ни разу и не встретил.
Учёба в школе не приносила мне никакого удовольствия, при этом негативных чувств тоже не вызывала. Просто монотонная рутина. Годы летели. В очередной из бескрайних школьных дней, на замену нашему захворавшему учителю пришёл молодой амбициозный аспирант, который незамедлительно принялся устанавливать в нашем небольшом коллективе свои правила. Девочки были без ума от нового педагога и бесконечно шептались на переменах о нём. Парни в свою очередь яро невзлюбили новоявленный объект восхищения девушек, вероятно из ревности, хотя возможно и потому, что его строгость мешала им заниматься привычными детскими забавами, поэтому они стали всячески пакостить молодому преподавателю. Это было банально и глупо: то кнопку на стул положат, то монеты закинут в замочную скважину или чего хуже натрут классную доску мылом. До сих пор безмерно стыдно за своих сверстников. Нет, не потому что они занимались гнусными деяниями в отношении аспиранта, мне, честно признаться, он тоже был не по душе. Мне было стыдно, что у них не хватило мозгов и воображения для реально достойных и интересных гадостей.
Преподаватель назначал ответственных дежурных, давал уйму домашних заданий, устраивал ежедневные разборы полётов, а вдобавок каждую неделю проводил генеральную уборку класса. И с каждой новой пакостью в его адрес, он становился строже и строже, вероятнее всего зная поименно участников саботажа, он ежедневно требовал с ребят фантастическое, как казалось, знание пройденного материала, и чёткое выполнение домашних заданий. Меня он до поры до времени оставлял в стороне, то ли попросту не замечая, то ли видя, что я нахожусь в отстранении от происходящего. Во всяком случае и этому пришел конец.
В один из дней я мирно сидел на последней парте и любовался весенней природой за окном. Внезапно преподаватель окликнул меня по фамилии. и я, подскочив на стуле, уставился на педагога. Настроение у него в тот день было явно не из лучших — он рвал и метал с самого первого урока, и очередь дошла до меня.
— Молодой человек, вы тоже часть нашего замечательного коллектива, — со злой иронией прошипел педагог. — Почему бы вам не пересесть поближе?
Я засуетился. Нет, я не был против, хотя почувствовал, как волнение настойчиво начало пробиваться, словно росток внутри меня.
— Присаживайтесь сюда, — преподаватель указал на парту прямо напротив себя, — а то мне кажется, что вы упускаете часть материала.
Я встал со стула, чтобы пересесть вперед, как велел педагог. И вдруг почувствовал десятки глаз моих однокашников, уставившихся на меня. Я запаниковал. Это излишнее внимание в мою сторону, оно так непривычно, я готов пересесть, если бы не оно. Дрожащей рукой я взял учебники и двинулся вперёд, неожиданно почувствовав сильное головокружение. Я остановился. Нет, я уже не хочу пересаживаться вперёд, мне нравится сидеть поодаль. Моё дыхание сильно участилось, голова шла кругом, мне казалось, что ещё мгновение и я упаду. Я опёрся за близлежащий стул, дабы не грохнуться на пол кабинета, а из моей вспотевшей руки подло выскользнули учебники и грохнулись туда вместо меня. Класс взорвался хохотом, и я ощутил, как земля уходит из-под моих детских ног. Я не мог упасть, я держался изо всех сил. Если бы я упал, все бы подумали, что я какой-то ненормальный. И ничего не изменилось бы, однако я не хотел этого внимания к себе, я не хотел вперёд, я хотел остаться на своей любимой парте в самом конце класса. Я так привык. Я с самого детства сижу поодаль и просто наблюдаю. Что тебе нужно от меня? Чем я тебе не угодил? Ненавижу! Будь ты проклят, сукин сын!
Дальше всё как в тумане, я подбираю учебники с пола и двигаюсь вперёд. Одноклассники провожают меня взглядами. Учитель что-то говорит, но я не слышу. Или не хочу слышать. Я усаживаюсь за парту, с меня ручьём льётся влага, которая, попадая в глаза, очень больно щиплет. Я вытираю её рукавом. Учитель что-то говорит. Дети уже, вроде, не смотрят, хотя мне всё так же плохо. Моя голова гудит, а в ушах сильный писк. Я хочу пить. Я хочу, чтобы всё вернулось, как было. Мне нужно обратно на последнюю парту. Мне здесь не нравится. Я должен идти, я не могу здесь больше оставаться. Сгребу рукой учебники и ухожу. Да, так и сделаю. Сгребаю рукой учебники, встаю и ухожу. Но я всё так же сижу за партой. Это была фантазия. Я должен идти, я не могу здесь находиться, мне плохо. Картинка вокруг меня пульсирует, подобно кругам на воде, в которую кинули камень. Я встаю и ухожу, оставив учебники, у меня нет сил собрать их в кучу, просто открываю дверь и ухожу. Что? Этого не произошло? Чёрт. Я думал, что сделал это. Я всё так же сижу за партой. Учитель, что-то показывает на доске. Доска сделана из дерева, моя парта сделана из дерева, я сделан из кожи. Почему мы такие разные? Что происходит? Мне нужно идти обратно на последнюю парту, когда я находился там, всё было нормально. Я собираю учебники и спокойно иду обратно. Нет, я должен уходить совсем. Домой. Дома деревянный стол, а там на последнем ряду деревянная парта, такая же, как здесь. Все смотрят на меня. Что со мной происходит?! Пожалуйста, пусть это прекратиться. Глаза в моей голове смотрят на меня изнутри. Почему я их вижу? Это всё учитель, он во всём виноват, он специально меня сюда посадил, чтобы мне стало плохо. Учитель сделан из дерева, доска сделана из кожи. Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может быть? Глаза. Какие глаза? Где я? Когда пульсирующая волна доходит до меня, то сильно бьёт, и я на мгновение теряю сознание. Потом снова эти учебники, которые смотрят на меня и умоляют, чтобы я унёс их поскорее отсюда, туда, где на них не смотрит учитель. Пожалуйста, пусть это прекратиться. Дверь. Я должен уйти за неё и всё закончится. Я встаю и иду. Я иду мимо уставившихся на меня глаз учителей, смотрю на них изнутри. Пусть теперь они страдают. Я иду. Я должен увести Сашу туда, в сказку. Я должен. Снова волна. Где я? Почему все смотрят на меня сверху? Я умер? Я не хочу умирать. Я здесь, я живой. Не смотрите на меня сверху. Вообще не смотрите на меня. Я хочу на последнюю парту. Там было спокойно. Там никто не смотрел на меня сверху. Пожалуйста, мама, не смотри на меня сверху. Почему ты смотришь на меня? Я же прошу! Всё. Со мной всё нормально, я дома, за деревянным столом. Встаю и иду за дверь, которая ведет в туалет, где я умру, и всё закончится Глаза. Посмотрите мне в глаза. Я вас не боюсь, слышите? Я генерал! У меня есть рация. А кто вы? Жалкие аспирантики. Когда это закончится? Пожалуйста, пусть это закончится. Я не смогу так жить. Мама, налей мне, пожалуйста, мой любимый чай. И дай деревянную ложку. Ложку, которая сделана из дерева. Только чайную. Не столовую. Чайная ложка, это ребёнок столовой? Ты знала? Откуда? Тебе сказал учитель? Но, он же пытается мне навредить. Как? Он смотрит на меня сверху. Ты снова оставила меня в садике. Ты снова предала меня. Я открываю дверь и ухожу. Это последнее, что я помню в тот день.
Очнувшись, я обнаружил себя лежащим в больничной койке. Рядом со мной сидела плачущая мама, и, увидев, что я очнулся, очень обрадовалась и стала гладить мои щёки и что-то при этом бормотала. В мою руку была вставлена тонкая игла, которая служила проводником между мной и сосудом, вкачивающим внутрь меня лекарство. Мама заранее ограничила меня от резких движений, чуть касаясь меня рукой. Я огляделся вокруг, покачал головой и очень обрадовался, что этот кошмар закончился. Волны больше не били меня в лицо, а мои мысли собраны как прежде и не летели, следуя какой-то своей траектории, словно стрелы в ветреный день. Мне очень хотелось пить и казалось, что я истощён настолько, что не смогу разорвать свои слипшиеся губы, чтобы попросить об этом:
— Мам… воды… — отрывисто произнёс я.
Взяв прозрачный стакан с невысокой тумбочки, стоявшей по соседству с моей кроватью, она налила в него заветную жидкость. Я, испытывая трудности, оторвал голову от подушки, и мама, придерживая мой затылок рукой, наклонила стакан, чтобы я мог наконец-то попить. Я жадно глотал воду вместе с воздухом, потому что в таком положении пить представляет огромную трудность, и стакан через мгновенье опустел. Мама налила ещё кружку. Потом ещё. Когда я допивал пятый стакан, в палату неожиданно зашёл Герман Викторович. Ну, вы помните его? Дружелюбный доктор, с которым мы собирали пазлы и рассматривали картинки. Я не узнал его сразу, из за накинутого на него сверху больничного халат. Доктор хоть и был в этот раз весьма суетлив, тем не менее улыбался мне и даже подмигнул. Он осмотрел меня, снова что-то записывая в своей зелёной тетради. Я помню её, это та самая тетрадь, которую он заполнял, когда я посетил его в прошлый раз. Сегодня доктор сам сделал ко мне визит, и я понимал почему. Герман Викторович показал моей маме какой-то сигнал, который он наверное думал, я не замечу, и мама покинула палату, перед этим спросив, не хочу ли я чего-нибудь вкусненького? Я отказался. Во рту стоял тошнотворный вкус, и аппетита совсем не было. Мама удивилась и сказала, что сама что-нибудь придумает.
После того как мама ушла, Герман Викторович принялся задавать мне вопросы о том, с чего это началось? Было ли похожее раньше, что я помню из последнего. Я долго не мог объяснить врачу мои мысли и переживания, но, обладая каким-то диковинным даром, доктор смог меня разговорить, и я поведал ему всё до мельчайших подробностей. Также как рассказываю сейчас вам. Герман Викторович что-то записывал и, почти не отрываясь, задавал мне вопросы. Небольшая тетрадка была исписана полностью, после чего он спросил, боюсь ли я происходящего со мной? Честно сказать, я не боялся этого, ровным счётом до того момента, пока не услышал этот вопрос. Это так подозрительно. Я чувствовал, что в этом есть какая-то опасность, о которой мне бояться рассказать. Я догадывался, что болен. Раньше я с лёгкостью мог придумывать миллиарды фантазий и безопасно носить их в своей голове. Однако в это раз, они как будто вырвались из меня. Они были злыми и пугающими. Я не мог их сдерживать, они, словно устроили бунт. Я уже не чувствовал, что я хозяин своего воображения. Словно сотни телевизионных каналов включились одновременно в моей голове и транслировали картинку и звук прямиком в мозг, все вместе, на максимальной громкости, постоянно перебивая друг друга. Раньше я в любой момент мог отличить фантазию от реальности, но в этот день они словно переплелись в одно целое. И фантазии были не мои, они просто назло появлялись в моей голове, а я не мог на них повлиять. Я лишь обрывками пытался осознать происходящее, и опять утопал в бесконечном потоке бреда, вырвавшегося из моего сознания наружу.
Врач, выслушав меня, достал из своего чёрного дипломата знакомый мне реквизит, и предложил заново пройти тесты. Постучавшись в дверь, наш тест прервала мама с вопросом, может ли она зайти? Врач кивнул головой и сказал, что мы уже закончили, а затем отозвал мою маму на пару слов. Пару слов затянулись в очень долгий диалог, и я успел уснуть. Но, как только дверь палаты открылась, я снова открыл глаза. Мама села со мной рядом на кушетку, а врач, пододвинув стул напротив нас, сказал, что нам сейчас нужно очень серьёзно поговорить, и что я должен это знать, и они с мамой решили, что лучше узнать это от врача. Как оказалось, мои фантазии и кратковременное помешательство на уроке — результат необратимых процессов в моём мозге, что я болен, и должен круглосуточно быть под наблюдением, принимая таблетки.
Герман Викторович успокаивал меня, обещая, что всё будет хорошо, и мы вместе постараемся не допустить подобного впредь. Постоянно повторяя, что современная медицина знает как бороться с недугом. Рассказывал о сотнях излеченных лично им пациентов. А мне до всего этого было плевать, потому что он так же сказал мне, что моего друга Макса — не существует. Что? Это плод моего воображения? Глупости! Я точно знаю, что Макс существует! Я видел его, я разговаривал с ним! Объяснения доктора начали меня раздражать, и он уже не казался мне таким дружелюбным. Как ты смеешь говорить, что моего друга не существует? Он есть! Доктор стал что-то объяснять мне про Тома Сойера, про то, что никто не видел меня играющим с кем-то другим, и ещё какую-то чушь, но я не слушал. Я закрыл глаза. Он говорит бред, и я просто не буду его слушать. Они все сговорились против меня. Они хотят, чтобы мне было плохо, чтобы я был один. Они завидуют. Мысли неслись одна за другой в моей голове. Я вспоминал Макса, как жал ему руку, разговаривал с ним. Я открыл глаза и обнаружил, что рядом сидит плачущая мама, а на краю кушетки лежит книга о «Приключениях Тома Сойера», которую доктор якобы просил почитать, чтобы по прошествии лет сравнить героя произведения с моим другом. Этого я делать, естественно, не собирался.
В тот злополучный день в школе я, к счастью, ничего не натворил, а для одноклассников я просто мирно сидел за партой, а потом грохнулся на пол. В школе сказали, что я переутомился и со мной всё в порядке. Поэтому я особо не волновался о своём возвращении, которое никто бы и так не заметил. Чтобы противостоять дальнейшему распространению моей болезни, врач прописал мне таблетки, от которых мне безумно хотелось спать, что вдобавок усугубляло моё подавленное состояние. Я просыпался и снова хотел спать, бродил как зомби по палате, а после выписки по дому, и ни о чём не думал. Совсем. Мой привычный мир перестал существовать как таковой. Фантазии не лезли в голову, появлялись только бесформенные мысли, и, как мне казалось, вовсе не мои. Зато я прекрасно чувствовал, как моё воображение заперто в огромной чёрной клетке внутри меня, и моих фантазий в ней с каждой минутой становится всё больше и больше. Клетка постепенно наполняется, и они набиты там точно советские шпроты в банке, им так мало места, они задыхаются. Мне так больно, что я не могу выпустить их наружу. У меня не получается. Я страдаю от этого. И ещё хочу спать. Постоянно. Всё о чем я грезил в те дни — сон.
Я вернулся в школу и, успокоившись при виде старого преподавателя, уселся на свою любимую последнюю парту и, как ни в чём не бывало, продолжил своё обучение. Только теперь засыпая на ходу. И если мне всё-таки удавалось заснуть, то сновидения, которые меня поджидали, очень часто были не из приятных. Мне снился сон, где я уже взрослый, но всё так же бегаю по весеннему деревенскому двору в поисках Макса. Я прихожу на базу и не нахожу его там. Тогда я беру рацию и начинаю в неё кричать, что генерала похитили, что срочно нужно мобилизовать все ресурсы, и объявляю план перехват. Потом бегу вокруг бабушкиного дома, заглядываю во всевозможные закоулки в поисках Макса, спрашиваю у старушек, не видели ли они моего друга. Они в свою очередь просто не обращают на меня никакого внимания. Я лезу на сарай и пытаюсь осмотреться сверху, но вижу, что вокруг пустое поле и ничего больше нет. Нет ни домов, ни играющих детей возле соседнего дома, ни молчаливых бабушек. Только бескрайнее поле. Я спрыгиваю и бегу по нему, туда, в самую даль, потому что мне кажется, что Макс где-то там, что он попал в беду и зовёт меня, он просит моей помощи. Я бегу достаточно долго, и замечаю, что стою всё это время на одном месте. Неожиданно за спиной я слышу голос уже покойной к тому моменту бабушки, она что-то кричит мне вслед, наверное, чтобы я не убегал далеко от дома. Я оборачиваюсь, и не вижу её, потому что всё скрыто густым туманом, я пытаюсь разглядеть в нем что-то. Тщетно. Я разгребаю руками этот сгущающийся туман, но от этого он становится лишь гуще. Он уже похож на гоголь-моголь, только ужасно горький, дерущий моё горло. Я задыхаюсь. А туман становится всё гуще и гуще. Он обволакивает меня. Мне становится страшно. Я чувствую, что не смогу выбраться самостоятельно. Я начинаю кричать. Я кричу бабушке, чтобы она бежала ко мне. Хотя даже я сам не слышу свой зов. Эта безысходность пронзает меня насквозь. Туман становится словно поролон, он зажимает меня внутри, я раздираю его, я грызу его зубами, ногтями, я не даю ему меня захватить. Я борюсь изо всех своих сил. Я кричу так, что забываю дышать. А туман становится всё твёрже и твёрже, пока, наконец, не превращается в металл. И я уже просто замурован. Я стою и плачу. Я стою так очень долго, стою и отчаянно реву, пока не кончатся слёзы. А когда они заканчиваются, из моих глаз начинают сыпаться камни. А я всё стою прижатый металлом, который повсюду. Это тянется мучительно долго, хотя по сути ничего не происходит, и одного моего желания проснуться в эти моменты недостаточно. Спасение от кошмара наступает лишь когда меня кто-то будит.
Этот сон снился мне регулярно и терзал меня. Я снова обратился к своему лечащему врачу, и он выписал мне ещё какие-то таблетки от кошмаров, и ещё какие-то от моего постоянного желания спать, а затем ещё горсть каких-то других, чтобы не допускать побочных эффектов от предыдущих. Бывало, что я пил по 10 таблеток в день. Я был согласен и на это, потому что кошмары постепенно отступали, а за ними и преследовавшая меня последнее время апатия и желание спать. Я снова становился нормальным человеком. Только теперь на таблетках. Но это наш с вами маленький секрет, хорошо?
Друзьями мне, к сожалению. Или к счастью. За все школьные годы обзавестись так и не удалось, и свободное от учебы время я проводил за чтением книг. Я проглатывал одно произведение за другим, запивая утренней газетой и сборником анекдотов, постоянно лежащим в прокуренном отцом туалете. Когда книги заканчивались, я шёл в школьную библиотеку и читал любые энциклопедии. От дарвиновских теорий до религиозных догм, от книг как устроены мальчики и девочки, до тех в которых описывают, как устроен космос. Динозавры и криминалистика, медицина и кино, философия и нечистая сила. Мне было интересно всё. В один момент мне казалось, что я прочитал уже практически все книги, которые возможно найти в радиусе моей досягаемости. Как вдруг отец принёс два чемодана произведений Дарьи Донцовой. Шучу, конечно. Отец меня любил и никогда бы так не поступил. Это были книги, оставшиеся после демонтажа их рабочей библиотеки. Книги приказали вывести на свалку, но отец, зная мою насущную проблему, отдал их мне. Так я увлекся архитектурой, что в дальнейшем и послужило основой в выборе моего следующего жизненного этапа.
После школы я, долго не задумываясь, подал документы в строительный университет, находившийся неподалёку от нашего дома. Пройдя обязательный тест и безошибочно ответив на все вопросы, я в числе первых был вывешен в списках поступивших. Для меня это по сути ничего не значило, а вот мои родители несказанно радовались, очевидно полагая, что это безусловный признак моей ремиссии.
В первый день, блуждая по зданию университета в поисках нужного мне кабинета, я отметил, что новая среда обитания снова ничем не отличается от предыдущих. Войдя же в аудиторию и оглядев своих новых коллег по разгрызанию гранита науки, я по привычке устремился в самый дальний угол кабинета, и с горечью обнаружил, что мои опасения по поводу изменений в окружающей меня действительности подтвердились. Это был всё тот же детский сад, это была всё та же школа. Это были всё те же копии, всё тех же копий, которые кого-то уже скопировали. Ничего нового.
Время шло. Я исправно ходил на занятия. Проблем со здоровьем почти не возникало, и я постепенно стал забывать о своем тяжёлом бремени быть не таким как все. Я посещал лекции, переносил услышанное в тетрадь, и как обычно пытался мечтать. Хотя назвать это мечтами получилось уже с трудом. Мечты и фантазии, они остались там, в детстве. Я думал. Думал до такой степени, что мой мозг иной раз начинал закипать от всей этой информации.
В свободное от занятий время я шёл в разваливающееся здание, которое находилось вместо того самого детского сада, из которого меня дисквалифицировали в детстве. Теперь это была публичная библиотека, сырая внутри и с привкусом детской обиды. Я долгими вечерами просиживал там за чтением разнообразной литературы. Я, конечно, мог забрать книги с собой, и, читать все это усевшись поудобнее под жёлтым светом домашней люстры. Однако мне нравилась та тишина, которая царила в библиотеке, а так же библиотекарь — женщина лет 50, которая привыкла ко мне настолько, что порой просто не замечала моего присутствия. Она не носила очков и вкусно пахла, а голова была украшена не по годам модной стрижкой, которую она поправляла взмахом головы, когда крашеные волосы спадали ей на уровень глаз. Перед самым закрытием библиотеки заходила её подруга — очень громогласная женщина, приблизительно того же возраста. Возможно, они являлись просто подругами, а возможно чем-то большим. Я несколько раз думал об этом, а потом понял, что мне не интересна тема чужой личной жизни, поэтому я просто прекратил это делать. Громогласная женщина через пару месяцев начала со мной здороваться, а случалось и задавая банальные женские вопросы в мой адрес, когда мы вместе уходили после закрытия библиотеки. Сколько лет? Где учишься? Подруга есть? Жениться? Детей заводить? Все, наверное, сталкивались с такими людьми в своей жизни и не раз. Я был не против таких вопросов, это всё-таки какое-никакое общение, а потому мило отвечал, а так же интересовался положением дел в её личной жизни, на что она говорила что-то невнятное и фыркала, как бы давая понять, что такие вопросы не стоит задавать женщине. Двойные стандарты. Куда без них? И порой это очень сильно раздражало. Откуда у этой женщины в голове столько тараканов? Интересно, она их копила по одному или сразу родилась с плинтусом вместо мозгов. Хотя, наверное, эти тараканы заходили в её голову по одному, словно революционеры, кровавым восстанием в итоге захватили власть в её голове, навязали свою тараканью идеологию, а потом решили сжигать нерадивые зачатки собственного мнения.
В один из самых обыкновенных вечеров я заметил молодого человека, который, взяв учебник, направился в мою сторону и выбрал из десятка столов вокруг самый ближайший ко мне. Прямо напротив. Я выглянул из-под книги и, слегка смутившись, продолжил читать. Это был черноволосый молодой человек из моего университета, с которым мы довольно часто пересекались на совместных занятиях. Кроме того, что он носит яркую одежду и очень редко бреется, я ничего о нём не знал, при этом он всегда здоровался в университете, проходя мимо меня. Это меня поначалу пугало, но потом я всегда с нетерпением ждал, когда смогу с ним встретиться в синих стенах учебного заведения, чтобы я мог крепко пожать ему руку. Славный малый.
— Привет, — донеслось справа от меня.
Я оглянулся и увидел, что парень стоит рядом со мной, протянув руку, и, видимо, желая поздороваться. Я обрадовался. Он меня помнит. Он меня знает.
— Привет, — ответил я и протянул ему руку в ответ.
Молодой человек улыбнулся.
— Давно хотел тебе сказать… — продолжил парень. — Ты похож на Курта Кобейна.
— Курта Кобейна? — переспросил я.
Я знал, кто такой Курт Кобейн и, если честно, замечал сходство. Даже моя мама это замечала, а уж ей точно можно верить.
— Да, из Нирваны…
Боже! Да знаю я! Знаю! Все знают кто такой Курт Кобейн!
— …он мой кумир, — как будто хваставшись, произнес молодой человек.
Вот так поворот. Теперь понятно, почему ты со мной всегда здороваешься. Интересно. Хотя в принципе я не против такого развития событий. Я похож на кумира миллионов. Или даже миллиардов людей по всему миру. К тому же появился человек, которому я интересен. Я заинтригован. Продолжай. Подумал я…а на деле спросил:
— Что читаешь?
Только после того, как я задал вопрос, я заметил, что на столе у парня лежит огромная кипа книг по ботанике, философии, вместе с тем полностью англоязычная книга неизвестного мне автора под названием «A Separate Reality». А так же почему-то во всём этом многообразии книг находился «Исход», но я постеснялся о нем спросить.
— Интересуюсь? Самопознанием. Понимаешь?
Конечно, понимаю! Поверь, я тебя понимаю так, как никто другой не понимает!
— Да, я тоже этим увлекаюсь, — ответил я.
— Без шуток? — удивился парень. — Что пробовал?
— Пробовал? В смысле?
— А, ничего. Не принимай всерьёз. Это юмор такой, — принялся отнекиваться парень.
Я, поняв, что тут что-то не ладное, решил уточнить ещё раз:
— Объясни вопрос. Мне, правда, интересно.
— Ну, какие методы ты используешь, для самопознания? — вертляво ответил парень.
— Читаю, думаю, — больше на ум, собственно, ничего и не приходило, поэтому я ещё немного «поэмкал» и ответил, что это, пожалуй, всё, что я делаю.
Парень заулыбался и протянул мне руку:
— Егор, но друзья зовут меня Гарик.
— А я Урбан.
Раз уж он решил сразу сказать мне свое прозвище, то почему бы мне тоже не похвастаться своим.
— Урбан? — изумился Егор.
Почему всех так удивляет моё прозвище? Ну, Урбан и Урбан.
— Да, Урбан. Так зовёт меня мой старый друг.
— Отлично, Урбан. Есть планы завтра после учебы?
Что? Что? Что? Меня что сейчас пригласят куда-то? Это так волнительно! Я не ожидал, что это случится именно так. Хотя я всегда мою голову перед выходом из дома, и ношу самую чистую одежду, всё время ожидая этой долгожданной встречи со своим новым другом. Сердце заколотилось, а на лбу армия капелек пота собралась, точно строй в походную колонну.
— Ничем, — радостно брякнул я.
— Тогда найди меня завтра в универе, — ответил парень и протянул мне руку, как бы прощаясь.
Эй, стой! Я думал, что ты будешь читать это всё здесь. Куда ты пошёл? Мы ещё не договорили с тобой! А мы вдвоём будем? Или будет кто-то ещё? А куда мы пойдем? А есть какой-то дресс-код? Мне брать с собой деньги? Вопросов появлялось громадное количество. Я же, как обычно, просто протянул парню руку, глупо улыбаясь, и промолчал.
Новый знакомый развернулся и тронулся на выход, прижав подмышкой выпадающие книги. Я продолжил читать, но теперь это не получалось. Мысли о завтрашнем дне крутились у меня в голове. Я старался погрузиться в чтение, постоянно забывая о чём сюжет, снова листая страницы назад, попутно вспоминая, что завтра предстоит прогулка с моим новым знакомым — и снова волнение, и так всё шло по кругу много раз. Поэтому я решил сегодня уйти пораньше, чем ввёл в ступор библиотекаря.
Гарик сам нашёл меня на большой перемене и предложил долго не засиживаться в этом храме скуки, а пойти развлекаться, притом, как он несколько раз повторил, меня уже все ждали. Я постеснялся спрашивать «кто?» и «зачем?» меня уже ждёт, но, меня это немного напрягало. И Гарик, заметив мою нервозность, сказал, чтобы я не переживал, ребята в его компании самые миролюбивые на всём белом свете. Я слегка успокоился, и мы, взяв в гардеробе куртки, и провожаемые подозрительным взглядом вахтера, ушли из стен университета.
Это мой самый первый прогул за всю мою жизнь. Я взволнован. Так много всего происходит в единицу времени! Так бывает, не правда ли? То ничего не происходит долгое время, а потом «БАЦ!» и десятки событий. Да таких, что не успеваешь вдохнуть воздуха, как одно сменяет другое, а потом следующее, и ты теперь думаешь: «А неплохо на самом деле было раньше. Жил себе тихо спокойно, никого не трогал. Всё. Прекращайте. Давайте назад в объятия тишины и спокойствия.»
Гарик всю дорогу что-то рассказывал про своих друзей, про их весёлые посиделки, и что они алхимики современности. Мне думалось, что это оборот речи или сленг, хотя я всю дорогу молчал и внимательно слушал, стараясь не выдать, что я профан.
Добравшись до неизвестного мне ранее района нашего необъятного города, мы устремились в первый увиденный многоэтажный дом, а затем, зайдя в лифт, Гарик ткнул своим длинным пальцем на этаж, цифру которого я не увидел, и повернувшись ко мне сказал:
— Я зайду первый, а потом тебя позову, хорошо?
Это казалось довольно странным, и у меня снова появились симптомы нервозности, которые к тому моменту практически отступили. Гарик, снова заметив, что я мнусь, продолжил:
— Урбан, не переживай! Всё в порядке!
Я кивнул головой, и двери лифта открылись. Гарик поправил на мне одежду, достал из внутреннего кармана модные очки и собрал ими мои волосы на затылок.
— Зайдешь, как позову. Помнишь? — ещё раз решил напомнить мне новый знакомый.
— Помню, помню.
Гарик засунул ключ в дверь и, повернув его, через пару секунд испарился в тёмном коридоре. Я очень сильно нервничал, хотя ввиду новых обстоятельств догадывался, что происходит. Почему Гарик не сказал мне это сразу? Я решил поправить трясущимися руками очки, чтобы казаться лучше. Или просто чтобы занять себя чем-то. Не знаю. Честно. Так вышло, что очки с меня слетели и упали на пол. Я тотчас впал в состояние паники. Твою мать! Криворукий идиот! Я наклонился и к счастью обнаружил стекло целым, мигом надел их обратно на себя, как вдруг услышал крик Гарика откуда-то из темноты:
— Урбан, заходи!
Я неторопливо вошёл в пугающую темноту коридора, аккуратно закрыв за собой дверь, отчего оказался в кромешной тьме. Снял обувь, при этом споткнувшись о громадное количество ботинок и кроссовок, стоящих на полу. А после вошёл в комнату.
— Встречайте! Курт Кобейн собственной персоной! — объявил меня Гарик.
Присутствующие взорвались диким хохотом и аплодисментами. А я стоял как вкопанный в дверях в абсолютном смятении. Мне было неприятно, что надо мной смеются, и я готов был сбежать. Я что вам, клоун? Или животное в зоопарке, чтобы меня показывать? Но, с их стороны это было сделано так по-доброму, ребятам просто нравился я и моё сходство с вокалистом легендарной группы. Люди принялись вставать с пола и кресел, чтобы подойти и поприветствовать меня. Их было человек 10, хотя мне казалось, что все 100. Молодые парни и девушки приближались ко мне, а я просто стоял. Стоял и смотрел на них через чёрные очки упавшие на глаза. Первый протягивает мне свою руку. Я её жму. Второй. Девушки трогают меня за плечи, приподнимают очки, чтобы заглянуть под них. Они так близко. Я чувствую запах их духов. Это волнительно и слегка возбуждает.
— Всё… всё. Хватит, — выдавил я из себя. — Мне неловко от такого внимания к своей персоне.
— Ой, брось! — запищала одна из девушек. — Это фантастика!
— Ладно, расступитесь, — влез в толпу Гарик. — Дайте парню присесть, а то набросились.
Люди разошлись по своим местам, но всё ещё пристально смотрели на меня и хихикали, качая головой в недоумении и поджимая нижнюю губу. Я никогда не был в центре внимания. Да и не был просто во внимании, поэтому готовился сию секунду словить звёздную болезнь.
— Это невероятно! Правда! — после некоторой тишины выкрикнул один из парней. — Я такого сходства никогда не видел.
— Тебе повезло, — подхватила какая-то белокурая девушка в жёлтой футболке сидящая на полу. — Наверное от поклонниц отбоя нет?
Я развел руки в разные стороны. Мне нечего сказать.
— Будешь теперь — Курт? Как тебе? — предложил кто-то из толпы.
Я только хотел ответить, но меня перебил Гарик:
— Зовите его Урбан.
— Урбан? Почему Урбан? Пусть будет Кобейн! — выкрикивали люди.
— Так меня друг зовёт, — громко отрезал я, и все замолчали.
— Ну, так и пусть зовёт, а мы будем звать тебя Кобейн, — нарушила тишину всё та же белокурая девушка, которую, как я впоследствии выяснил, называли Пчёлка.
— Нет, мне нравится Урбан. Я привык.
Никто не решился продолжать дальше бессмысленный спор со мной, и все занялись своими делами, изредка поглядывая на меня и пользуясь случаем задавая интересующие вопросы. Так я стал частью дружного коллектива. Костяк ребят являлся группой рок-музыкантов, а все остальные люди регулярно менялись: сегодня были одни, а на следующий день на их месте могли появиться новые. Часто собираясь здесь, а порою на квартире Гарика, который был солистом группы, мы общались, слушали музыку, репетировали, при этом регулярно покуривая хаш. Имена новеньких я никогда не запоминал и называл их бубликами. Почему бубликами? Однажды я сидел на полу в квартире Гарика и ел бублик, и ко мне подошёл незнакомый молодой человек, который, протянув руку, сказал:
— Саня.
— Извини, я не буду запоминать, — повторил я старые слова Макса. — Сегодня ты здесь, а завтра, может, и не появишься. Поэтому ты будешь — Бублик.
Я показал на бублик, который находился в моей руке. Это единственное почему-то, что пришло мне в голову в тот момент. Эти посиделки — отдушина в моей жизни. Я влился в коллектив, который так долго ждал меня.
Ежедневно мы с друзьями вели беседы о смысле жизни, читали вслух любимые отрывки из Гурджиева, Маккены и Грофа, а так же многих других. Иногда кроме хаша Гарик приносил откуда-то волшебные машрум, и ребята отправлялись в путешествия. Внутрь себя. Я же всегда оставался в стороне, аккуратно отказываясь, чтобы не обидеть новых друзей, ссылаясь на то, что всегда рядом должен находиться человек, который сможет за ними проследить. Пока ребята покоряли свою внутреннюю Джомолунгму или наоборот спускались в глубины Тихого океана с Кусто, а может быть даже летали с Гагариным в космос — я в прямом смысле ухаживал за ними. Приносил воду, сигареты, или если человеку хотелось выговориться, то слушал. Хотя чаще всего ребята просто лежали без движения, а я в это время читал книги, которые находил в библиотеке Гарика. Я настолько проникся этим удивительным миром, что однажды, когда Гарик предложил мне попробовать вместе с ним машрум, я уже не задумываясь согласился.
Заранее договорившись, рано утром я зашёл за Гариком, и мы отправились за сотни километров, в какой-то особенный лес. Мы бродили, словно грибники в панамах и с палками, и искали заветные машрум. Гарик очень уважительно относился к растениям, к природе, да и к нашей планете в целом. Поначалу я не понимал этого, однако сейчас осознаю, насколько он всё-таки был прав, и что его поведение заслуживает похвалы.
Добравшись до нужной поляны, он сказал, что нужно искать красные шапочки, лежащие на земле.
— Почему красные? — удивился я.
— Потому что машрум оделся к твоему приходу в самое нарядное платье, — то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Гарик.
Потом он поведал мне, что многие считают, что якобы красный цвет служит для того, чтобы отпугивать животных, но это ошибка. Наоборот, красный цвет служит маяком, чтобы было проще найти его среди зелёного контраста. Осмотрев полянку и ничего не найдя, мы отправились дальше.
— Ты знаешь, что машрум, самое древнее существо на нашей планете? — спросил Гарик.
— Нет, — удивленно ответил я.
— Только представь, насколько он вероятнее всего умнее нас, — не унимался Гарик.
Его странное видение мира меня пугало. Я уважал его мнение и искренне пытался понять его мышление. Осмотрев следующую поляну и ничего не обнаружив, мы побрели дальше. Гарик продолжал рассказы о природе, о человеке, о Боге. Затянувшийся монолог уже превратился в дебаты с самим с собой, поэтому я просто шёл и слушал, стараясь не перебивать оратора. Он рассуждал на тему бытия, и я с каждой секундой всё больше поражался тому, насколько его доводы обоснованы и логичны. Простому обывателю, обычно слушающему через слово, могло показаться, что он местный дурачок, но я старался вникнуть в каждое слово своего нового друга, и с каждым словом ко мне приходило сильнейшее озарение и признание безоговорочной правоты Гарика.
Мы осматривали полянку за полянкой и, ничего не находя, шли дальше. Час за часом я шёл молча и слушал поразительные размышления своего друга, переживая лишь о том, что это никто не записывает. Начальная нить повествования была давно утеряна, и уже ничего не вернуть, все ушло в безбрежное информационное поле.
Начинало темнеть, а ноги подкашивались, и я от безысходности предположил, что может сегодня всё-таки не наш день. Гарик с грустью в глазах качнул головой и мы закурили.
— Ну, ничего, Урбан! Придёт ещё наше время! — попытался утешить меня друг — Жалко только, что не получилось помочь такому человеку как ты в поиске себя.
Я молча кивнул головой и, глубоко затянувшись, потушил об обувь бычок. Как вдруг обнаружил прямо под собой спрятавшийся под листочком красный маячок.
— Гарик! Гарик! — по-детски искренне закричал я. — Смотри!
Гарик метнулся к тому месту, куда я показывал пальцем и, аккуратно раздвинув листочки, показал мне машрум. Затем, оглядевшись вокруг, он нашёл ещё один, а затем, не отставая от него, и я нашёл ещё, потом ещё. Это было волшебно, будто в сказке, как и говорил Гарик, они решили показаться, то ли сжалившись над нами, то ли, чтобы я сумел познать себя.
— Значит так, Урбан! — завёлся друг. — Ты должен извиниться перед ними за то, что забираешь их с собой, а так же попросить духовной помощи.
Наверно, вы сочтете это смешным или глупым. Но после тех рассказов Гарика я отнесся к процессу максимально серьёзно и без тени иронии попросил у машрум прощения и попросил помочь мне найти себя.
— Теперь аккуратно срывай верхушку, чтобы он продолжил своё пребывание на этой земле.
Гарик показал мне как нужно это сделать, и я в точности повторил нужные операции со всеми растениями, какие мы нашли. Ещё раз поблагодарив лес и извинившись за беспокойство, мы отправились домой. По дороге Гарик рассказывал мне о правилах поведения во время «путешествия», о том, как нужно вести себя, чтобы не нарваться на собственных демонов, живущих внутри каждого из нас. Он ещё несколько раз спросил, понимаю ли я, что мир уже никогда не станет прежним? Тогда я, конечно, не понимал этого, поэтому уверенно кивнул. Добравшись глубоко за полночь до дома, мы принялись готовиться к «путешествию». Гарик налил нам воды, выбрал самые удобные места. Мы расположились друг напротив друга. Моё сердце колотилось как никогда раньше. Я до конца не знал, что меня ждёт. Вся эта атмосфера события внушала важность происходящему. Вдобавок Гарик сказал, что я должен забыть все обиды, которые держу на людей и самое главное принимать всё, что вижу, как должное. Не бояться, не радоваться, а просто расслабиться и изучать. Ещё раз похлопав по плечу, он взял со стола красную шляпку машрум, что-то пошептал на неё и закинул себе в рот, не поморщившись разжевал и запил водой. Я следом тоже взял со стола первый машрум и отправил его в рот, разжевав чудовищно горькое растение, запил водой. Потом второй, третий, следуя за Гариком. Друг предложил мне прилечь на кровати и попытаться расслабиться.
— Если что-то будет тебя пугать или захочешь поговорить, то зови, — улыбнулся мне Гарик. — Но обычно путешественники любят находиться внутри себя.
Я слышал это как загадочные слова, смысл которых мне предстояло узнать только в будущем. Поэтому я лёг на кровать и расслабился. В моей голове всплывали образы детских воспоминаний, школьные годы и наша встреча с Максом. Я лежал и просто думал, однако ничего сверхъестественного не происходило. Меня немного подташнивало, и я, следуя заветам Гарика, просто лежал и расслаблялся. Не знаю, сколько прошло времени, но я задремал, мои глаза очень сильно тяжелели, и чем тяжелее они становились, тем легче становилось моё тело. Я не придал этому особого значения, и уже забыл о том, что сейчас должно случиться что-то удивительное, повернул свою голову набок, чтобы поудобнее устроиться на подушке, и увидел ковёр, похожий на тот, который я, засыпая, любил разглядывать в детстве. И неожиданно взрыв! Сильнейшая волна обдала меня с ног до головы холодом. Что это? Мне не показалось? Ковёр лениво покачивался, и вёл себя, точно река в ветреный день. По нему шли волны. Ещё и ещё. Моё внимание целиком и полностью было приковано к нему, и я не веря в реальность происходящего, протянул к ковру свою руку, которая ощущалась мне абсолютно незнакомой. Нет, это был я, и рука шла из моего тела, но, она казалась мне чужой, как будто я в чьей-то оболочке, или даже не я вовсе, и тело не моё. А кто же тогда я? И где я вообще? Мне внезапно стало холодно, и я залез под одеяло, где постепенно начал трястись от озноба. Нет, в комнате не холодно, на дворе жаркий июнь, а в душной квартире закрыты даже форточки. Это холод, идущий изнутри, и моё тело танцевало ритуальный танец африканских колдунов, словно подчиненное кукле вуду. Чтобы не околеть от холода, я залез ещё и под простынь, но и это не помогло. Тогда я попытался расслабиться и отвлечься от мысли о холоде, поэтому направил взор на ковёр, который к тому времени стал ещё более нереальным. Он был огромных размеров и сиял освещаемый внутренним маяком, а когда идущая волна достигала берега, ковёр в этом месте взрывался ослепительной волной белого света. Мороз со временем отступил, или я про него забыл. Не важно. Так как я почувствовал во рту вкус. Я долго не понимал, откуда он, пока не обратил внимание на свет луны, который падал на мою кровать. А затем, проведя в воздухе рукой, зачерпнул луч и поднёс его к своему носу, при этом глубоко вдохнув. Луна на вкус показалась мне похожей на печенье. На бабушкино печенье. Я видел каждый кусочек происходящего вполне нормальным, хотя не мог собрать картину целиком. На дворе уже наступила глубокая ночь, но всё вокруг стало невообразимо ярким и цветным. Это не те цвета нашей обыденной жизни, они были в стократ насыщенней и казались мне истинно настоящими, в отличие от тех, что мы обычно видим под пыльной пеленой серых будней. Я наслаждался происходящим. Любовался окружающим меня новым миром, каждой клеточкой чувствовал тепло обволакивающего меня мягкого одеяла, и слушал тишину. Но всё это было несколько иначе. Я почувствовал, что не просто наслаждаюсь всем этим. Это всё и есть я. Я был моментом происходящим, всем одновременно и одновременно ничем. Я слышал, видел, ощущал и наблюдал за этим со стороны. Бывает это встречается в реальной жизни, например, сейчас, читая эту книгу, вы видите текст глазами, слышите внутри себя голос, и в то же время рисуете картину из моих мыслей, написанных в этой книге. Всё это происходит в голове синхронно, и вы не замечали этого, до того момента, пока я сейчас не акцентировал на этом внимание. «Мысль изречённая есть ложь» — однажды сказал Тютчев и был чертовски прав, потому что, объясняя свои чувства, я не передаю и крохотную песчинку эмоций прожитых в тот момент вселенских переживаний. Проблемы казались такими неважными, вся ругань, склоки, отстаивания своего я. Внутри себя я увидел маленького мальчика, сидящего в углу детского сада, с закрытыми глазами, вокруг которого бегают ребята-хулиганы. Я подошёл к нему и, сев рядом, закрыл глаза, надавил на глазные яблоки, и отправился в глубины мироздания. Я нёсся с ошеломляющей скоростью, вокруг меня разом летели планеты, звезды, парадоксы, учителя, гитары моих друзей, слова, старая добрая тётушка, подарившая книгу, я сам, рация, голубоглазая девочка, суждения, цветы и множество всего, с чем стоит познакомиться в этом мире. Вокруг меня летела моя жизнь. Я не осознавал себя как чем-то существующим и мыслящим. Я уничтожил себя по Декарту. Я слился с абсолютом. Я исчез настолько, что потерял даже нить возвращения в себя. Даже воспоминания о существовании себя. Я был исключен из круговорота жизни. Меня так же не было и в состоянии смерти. Меня не было совсем. Я лишился всего, даже того, что пережил или мог пережить. Не было никогда ни отца, ни матери, ни убеждений, и даже шкафа с вишенкой никогда не было. И меня не было. И вас не было. И не будет. И сам себя я уже не вспомню. Потому что нечем вспомнить. И некого. Так продолжалось бесконечное число раз. Ощущения трех измерений я потерял почти сразу, как отправился в «путешествие», а вот четвёртое не исчезло, а заключилось в круг. И всё повторялось раз за разом, снова и снова. Но без моего участия. Вы понимаете, о чём я? Нет? Мне вас жаль.
Последнее, что я помню, это как я сам себя поджёг и ушёл освещать путь людям, чтобы они, наконец, всё осознали.

Глава 3

— Почему всё белое? Я умер? Где я?
Я откинул простыню, укрывавшую меня сверху, и увидел окружающее меня пространство, вызвавшее у меня сиюсекундно сильнейший шок. Этого не может. Серые стены. Серая кровать. Серый костлявый человек, сидящий на соседней серой кровати. Серое солнце, пытающееся пробиться сквозь решетчатое окно. Серость. Серостью наполнено всё здесь. Я тотчас ощутил этот заплесневелый запах серости. Я попытался встать с кровати и найти врача, чтобы объяснить ему, что я нахожусь здесь по ошибке, как вдруг почувствовал сильное головокружение и снова упал обратно. Я попытался осмотреть себя и обнаружил, что на мне полностью чужая одежда, даже трусы были не мои. Это была роба. В этот момент существо стало сильно кашлять, а после того как приступ закончился, прохрипело:
— Оклемался? Ты в психушке.
Мне не хотелось с ним разговаривать, поэтому я просто промолчал. Я прекрасно догадывался, где я, и меня сейчас волновало лишь моё ошибочное нахождение в этом замечательном заведении. Головокружение не прекращалось, и я молча наблюдал за кружившими над моей головой остатками давно пошарканной картины, которая нарисована на потолке палаты, а спустя время мой вестибулярный аппарат не выдержал, и меня стошнило. Приятного мало. Одно радует — моментально пропало головокружение.
Существо с соседней кровати встало и вышло в дверной проём, в котором к моему удивлению отсутствовала дверь, и через некоторое время привело человека, который являлся то ли врачом, то ли санитаром. Существо плюхнулось обратно в кровать, а неизвестный мне человек, оглядев меня на секунду, вышел, и вернулся с тряпкой, которую пренебрежительно швырнул мне в кровать. Мы без слов поняли друг друга, и я преступил к уборке. Я пытался убрать своё содержимое желудка, но тошнота подкатывала к моему горлу и, я, отворачиваясь, пытался её сдержать. Спустя 10 минут, я не продвинулся в своей уборке ни на миллиметр, всё оставалось на своих местах. Существо, наблюдающее за моими потугами сверху, внезапно предложило:
— Давай я за 5 сигарет уберу.
Я поднял голову и, приглядевшись повнимательней, увидел вместо существа молодого худощавого парня лет 20. Его голова казалась непропорционально большой, словно у инопланетянина, а тело покрывали торчащие отовсюду синющие вены, они были такие большие и страшные, что казалось, будто это наросты на костлявых руках пришельца. Я бы с удовольствием заплатил ему и целой пачкой, если бы она у меня была.
— У меня нет, — с грустью ответил я.
— Посмотри в тумбе, — предложило существо.
Я на коленях обполз кровать и наткнулся на серую тумбу с выдвижным верхним ящиком. Она тоже серая! Почему тут всё серое? Неужели, если кто-то хочет вылечить психически нездорового человека, то нужно всё делать таким угрюмым и мрачным. Люди, будучи абсолютно здоровыми, часто любят повторять, что они не такие как все, что у них психологические проблемы, депрессия, шизофрения. Они, пытаясь привлечь к себе внимание, режут вены, а потом оказываются здесь. Попадая сюда совершенно здоровыми, здесь же лишь от одной окружающей серости сходят с ума. Я выдвинул верхнюю полку, она оказалась пустой. Затем открыл дверку нижнего шкафчика. Пусто. Придется убираться самому. Я молча пополз обратно, и как будто обиделся на существо, за то, что у меня ничего не оказалось в тумбе, хотя он ведь просто хотел мне помочь. Изрядно потрудившись, я наконец справился со своими рвотными массами и направился в дверной проём, выйдя из которого моментально был остановлен сидящим справа от палаты санитаром.
— Стоять. Тебе нельзя выходить, — рявкнул на меня подскочивший санитар.
— Мне нужно вымыть тряпку, — сообщил я извиняющимся тоном. — И ещё я хочу в туалет.
Санитар заглянул в комнату, что-то сказал существу и, указав мне головой следовать за ним, направился в сторону туалета. Войдя в уборную, я почувствовал всем нам прекрасно знакомый запах общественного туалета, этакое сочетание мочи и хлорки. Санитар встал рядом со мной и приказным тоном сказал, чтобы я делал свои дела при нём. Интересно, это его фетиш? Или он боится, что я смоюсь в прямом и переносном смысле. Я не стал задавать никаких вопросов и, справив свою нужду, мы поплелись обратно в палату.
— Ты сейчас в смотровой палате, — пробубнил мне в спину санитар. — Через 2 недели, если анализы будут нормальные, то переведут в общие.
Я молча кивнул. Твою мать! Две недели, только, чтобы перевестись к остальным психам.
Время на эти две недели остановилось. Я целыми днями сидел в палате и сквозь пустой дверной проём наблюдал за циферблатом часов, висевших в коридоре, и то ли от безысходности, то ли от безделья, пытался ускорить движение стрелок часов. Существо через пару дней перевели в общие палаты, а на его место подселили молодого человека. Он выглядел обычно, как мы с вами. Однако в отличие от скучных нас, он и ни ел, ни спал — только танцевал. И делал это очень заразительно. Будто в его голове играла какая-то потрясающая музыка и он, отдавая всего себя, придавался танцу. Честно признаться, я сам частенько покачивал головой в такт его движениям. Я смотрел на него как на телевизор, который транслировал 24/7 модные танцевальные клипы с его участием.
За две недели моего карантина я несколько раз встречался со здешним врачом, которая обладала благозвучным именем Луиза, которое продолжало неблагозвучное для девушки отчество Олеговна. Луиза Олеговна сообщила мне, что попал я сюда из за машрум, которые ввиду своих специфических свойств спровоцировали мою тихо дремлющую в глубинах сознания болезнь. И те самые, давно позабытые мною фантазии, сидящие в фармакологических клетках, неожиданно вырвались наружу. К моему удивлению я провёл в состоянии полного беспамятства около недели, друзья держали меня дома, в надежде, что всё пройдёт, но, в конце концов, от безысходности вызвали скорую, после того, как я, облившись медицинским спиртом, поджёг себя и выбежал на балкон. Мне снова выписали кучу таблеток и регулярно делали уколы, от которых уже через пару дней мной завладела полная апатия. Внутри я был всё тем же человеком и сожалел о том, что угодил сюда. Я нервничал оттого, что время так медленно идёт, я хотел смеяться при виде моего вечно танцующего соседа, мне хотелось плакать от этой обреченности, но я просто не мог это сделать. Дальше моих чувств это никак не выходило наружу. Танцующего соседа тоже накачивали лекарствами. Как только его подселили, чтобы он хоть изредка засыпал, его привязывали к кровати и делали укол, от которого он через пару минут полностью отключался, а спустя время он уже всё меньше и меньше танцевал. В тот момент, когда меня переводили в общие палаты, он уже просто изредка покачивал головой, словно игрушечная собачка, стоящая в машине и кивающая при неровностях на дороге.
Наконец-то оказавшись в общем отделении, я не обнаружил буйных психопатов, которые рисовались в моей голове, хотя многое из того, что происходило в лечебнице, я помню очень смутно. Поговаривают, что всё это действие лекарств. Вокруг в основном ходили понурые и малообщительные люди с безжизненным взглядом, которые в унисон, шаркали ногами по полу, что меня дико раздражало. Что трудно поднять ноги? Во всех палатах, всё так же не было дверей, и выглядели они одинаково: два ряда кроватей, за ней пепельно-серая стена и покрытое ржавой сеткой грязное окно, за которым скрывалась мощная решетка. На обед безвкусная каша, которую больные ели громко стуча ложками, в этот раз, создавая звуки хаоса, что меня дико раздражало. Что трудно не стучать? Персонал больницы выглядел внушительно и создавал впечатление властных людей, которые желают нам только зла, будут грубы и неприветливы. На деле оказалось наоборот — всем до нас не было дела. Ходят и ходят эти психопаты как приведения по старому замку в своих грязных одеяниях, ну и пусть делают это, главное, чтобы никого не пугали. Зеркала по причинам безопасности отсутствовали, и я понятия не имел, как выгляжу, хотя мне очень хотелось увидеть своё лицо. Мне до сих пор казалось, что я — это вовсе не я, и, смотря на свои руки, я не узнавал в них своих. Попросить на секунду зеркало у человека, сидящего на вахте, я постеснялся. Мне казалось, что он сочтёт меня психом, коим я в отличие от остальных точно не являлся. Ночью больные засыпали и начинали свою шумную музыкальную арию из храпов, стонов и визгов. Я же не мог нормально спать в этой оркестровой яме. Это ощущалось словно Китайская пытка, которая не просто раздражала меня, а убивала. Что трудно спать спокойно?
Друзья меня так ни разу и не навестили, хотя я день за днём ждал их, сидя на засаленном диване, расположенном в коридоре психушки, и смотрел телевизор вместе с одним и тем же молчаливым соседом. Когда телевизор выключали, я уходил обратно в комнату, а сосед оставался смотреть дальше. Чаще я просто наблюдал за происходящим вокруг меня, с грустью понимая, что если в скором времени не выпишусь из больницы, то рано или поздно стану, точно таким же психом, как и окружающие меня люди. Если и есть на земле ад, то он находится там, или, по крайней мере, это один из его филиалов.
В один из вечеров, моё привычное течение дел нарушила она — худощавая коротко стриженая девушка, которую звали Дарина. Хотя мне она представилась как Дада. Девушка была сиротой, со сложными жизненными обстоятельствами, тем не менее, оставаясь довольно общительной хохотушкой. А что самое главное — Дада не была похожа на представителей местной фауны, и я первое время даже стеснялся спросить, по какой причине она оказалось в этом злачном месте. Девушка подсела ко мне и как можно серьёзнее сказала:
— Знаешь, я наблюдаю за тобой и хочу сказать, что ты самый ненормальный из всех присутствующих. Поэтому хочу познакомиться с тобой!
Меня будто обдало леденящей водой в адски жаркий день! Я уставился на девушку с выражением лица полоумного маньяка и улыбнулся. Я был удивлен, оскорблен и восхищен одновременно. Никто никогда не знакомился со мной по-настоящему. Я жил не просто изгоем, я — изгой в обществе изгоев.
— Я не псих, — единственное, что смог ответить я, спустя 30 секундное молчание.
— Знаем, знаем, — хихикнула Дада.
— Я — правда, не псих, — решил я настоять на своём.
— Тогда что ты тут делаешь? — девушка ещё больше рассмеялась.
Такое отношение я не собирался терпеть и, решив, что Дада села просто для того, чтобы поиздеваться надо мной, я отвернулся и продолжил своё наблюдение за происходящим.
— А говоришь не псих, — девушка развела руки в стороны и пожала плечами.
Я продолжал молчать.
— Ты здесь по ошибке? — не унималась новоявленная собеседница.
Я молчал.
— В том, чтобы быть не таким как все нет ничего ужасного, — продолжала девушка.
Я, не отрываясь, смотрел перед собой, но, давно потерял объекты наблюдения из виду. Я боялся, что Дада сейчас встанет и уйдёт, решив, что я реально психопат, но ничего не мог с собой поделать. Ещё слово, ещё словечко и я обязательно отвечу тебе, только не уходи. Я чувствую, что ты не причинишь мне вреда. Я чувствую, что реально интересен тебе. Ещё слово. Я непременно отвечу. Пожалуйста.
Девушка встала со стула и моё сердце замерло. Нет, только не это. Она сейчас уйдёт, и я потеряю её. Я повернулся к девушке и уже собрался сказать что-то, что остановило бы её, как вдруг увидел, что она, сделав в мою сторону реверанс, закружилась в танце. Движение за движением, изящно скользя по свистящему полу больницы, Дада, подобно порывистому морскому ветерку, танцевала, не обращая внимания на уставившихся на неё окружающих. Её танец проносился в моей голове музыкой Свиридова или Прокофьева, в то время как за её спиной опускались громадные декорации. Балерина, переодевшаяся из больничной робы в прозрачный тюник и пуанты, вставала прямиком на кончики пальцев, и кружилась точно юла, согнув одну ногу в колене, затем сольно порхала по сцене театра, и я словно завороженный смотрел на неё вместе с многочисленной публикой, сидящей по соседству. Её ножка, подобно стрелки от часов, двигалась в нужном направлении, перемещая нас вместе с ней во времени от классического русского балета до современной хореографии. Дада, покачиваясь из стороны в сторону, в мгновенье, словно на невидимых тросах, взлетала вверх к высоченному потолку сцены, и будто пёрышко на ветру, неспешно спускалась обратно к нам, таким далёким от искусства, но от этого не менее восхищенным зрителям. А затем, ступив со сцены, приблизилась ко мне и, наклонившись, шепнула:
— Видишь. Я тоже странная. Можешь мне доверять.
Я вспомнил историю, про то, как мой отец то ли для поддержки, то ли реально так считая, сказал мне в день, когда мне в первый раз поставили диагноз:
— Сын, знаешь, а я тебе даже завидую. Ты теперь можешь танцевать под дождём, и никто не скажет тебе ни слова.
Я поведал эту историю Даде, и она, рассмеявшись, одобрительно закачала головой. Так началось наше знакомство. Мы целые дни проводили вместе: общались на всевозможные темы, вместе ходили на приём пищи, обсуждали мировые новости, транслируемые по телевизору, знакомились с новыми пациентами и пытались помочь им своими беседами до конца не сойти с ума. Я уверен, что Дада понимает меня, как никто другой. Мы так сильно сблизились, что я не мыслил себя без неё.
В один из дней мы общались, сидя всё в том же коридоре, близко прижавшись друг к другу. Неожиданно для девушки я отстранился от нее и сказал:
— Знаешь, Дада. Я хочу сказать тебе мой секрет.
— Какой?
— Я никогда такого не говорил. Я хотел бы избавиться от своих фантазий. Они мне надоели, я хочу стать обычным
— Эх! — выдохнула Дада. — Я думала, ты мне в любви признаться хочешь.
Я не понял в тот момент, шутила она или нет, поэтому замолчал и завис на некоторое время. Дада же продолжила свою речь:
— Я тоже хочу тогда сказать тебе секрет.
Моё сердце волнительно кольнуло. А вдруг?
— Я сюда попала за попытку суицида!
Нервный срыв ввиду свалившихся на Дарину жизненных обстоятельств, задавил девушку настолько, что ей казалось, будто нахлынувшие трудности вот-вот разорвут её изнутри. Она схватила лезвие и глубоко порезала вены, пытаясь выпустить из себя кровь. Нет-нет. Не чтобы умереть. Просто ей захотелось высвободить напряжение таким способом.
Я озадаченно молчал.
— Понял теперь, каково мне? — спросила девушка и неожиданно впилась мне в губы поцелуем.
О, это чувство! Некоторые целуются в детском саду, кто-то в школе. Но, поверьте, чем вы старше, тем более запоминающийся и волнительный для вас будет первый поцелуй. Хотя откуда мне знать? Я же не целовался раньше и не могу сравнить.
Теперь мы украдкой целовались при любом удобном случае, так как отношения внутри лечебницы были запрещены. Мы старались быстрее закончить обед и, пока никого нет, забегали в пустующие палаты и предавались страсти, кипевшей внутри нас. Мы падали на первую попавшуюся железную кровать и целовались с такой силой, что губы становились синие и, только заслышав шаги возвращающихся пациентов, выпрыгивали из палат, как ни в чём не бывало, хотя, поверьте, оторваться даже под страхом смерти от такого занятия очень трудно.
Мои родители довольно часто навещали меня, и я всегда рассказывал им про свою возлюбленную. Уверен, что они в глубине души боялись, что она моя очередная галлюцинация, и я обещал их познакомить, как только выпишусь. Дарина стала неотъемлемой частью моей жизни. Будто частичка меня, которой мне так не хватало, чтобы стать полноценной частью общества. Она заключала в себе недостающие мне черты характера. Смелость, общительность, наглость. Это моя судьба — и я непременно женюсь на ней!
Прошло время, и по договорённости с врачом я выписался одновременно с моей возлюбленной, которая учтиво просрочила своё нахождение в заточении на целый месяц. Выйдя с баулами из стен старой больницы, я бегло огляделся и обнаружил моих родителей, которые, сидя в глубине зеленеющего парка, о чём-то разговаривали, склонившись друг к другу. Я взял свободной рукой Даду и потащил её к родителям.
— Мама, папа! Это — Дарина! — я громко и решительно прервал их разговор.
Родители, подскочив со скамьи, через мгновение бросились нас обнимать. Мы побросали свои тяжелые сумки, и мама со слезами на глазах сильно прижала нас двоих и по очереди целовала нас в щёки, а отец обнимал маму сзади, украдкой вытирая слёзы. Мы стояли так очень долго. Это было так волнительно! Всё время я обещал Даде, что всё будет хорошо, и мои родители примут её как свою, что мы будем жить долго и счастливо, но знаете, эти семена сомнений, которые всегда есть где-то в глубине души. Отец по-взрослому пожал мне руку. Это самый первый раз, когда мы с ним так сделали. Ты можешь пожать тысячи рук в своей жизни перед этим событием, это станет твоей обыденностью — жать руки людям, чтобы поприветствовать их, но пожатие руки отца — это нечто большее.
Мы с Дадой уселись напротив родителей и затеяли разговор. Получился настоящий семейный круг, о котором я так мечтал всю свою жизнь. Родители задавали нам вопросы, Дада рассказывала про свою жизнь, а я в основном молчал и улыбался, наслаждаясь происходящим. Мне впервые не хотелось влезать в свои фантазии, я видел интерес в том, что происходит прямо здесь и сейчас передо мной. Мы очень долго разговаривали сидя в этом парке, увлеченные беседой, что совсем забыли, где мы находимся.
— Может, всё-таки поедем домой и там продолжил? –с усмешкой перебил очередной диалог отец.
Дружно рассмеявшись, мы закивали головами.
— Да, что-то мы заболтались, — поддержала его инициативу мама. — Вы, наверное, кушать хотите и устали.
Кушать мы хотели, да. А вот отдыхать не хотелось точно. Хотелось бегать, куда-нибудь съездить. Дел в этом мире можно найти предостаточно, но никак не отдыхать. Собрав свои вещи, мы отправились к машине и попутно продолжали беседу. Разговаривали мы и в машине, и по прибытию домой за обеденным столом, и вечером, усевшись за просмотром кинофильма. Дада очень легко вписалась в мою семью, она словно родилась в ней. Пока они с мамой вели домашнее хозяйство, в новом доме, купленном моими родителями недалеко от города, мы с отцом занимались планировкой городской среды. Благо образования, которое я успел получить в университете, с лихвой хватило, чтобы устроится работать вместе с ним. То ли помогли книги, принесенные моим отцом еще в школьные годы, то ли кандидаты, которые приходили даже после университета, не обладали теми знаниями, что были у меня. Мы жили как настоящая дружная семья. Даже завели некоторые семейные традиции, как например каждую пятницу ужинали вместе и рассказывали о прошедшей неделе, поддерживая друг друга или радуясь заслугам.
Так постепенно летели дни, и вот наступил новый год, а затем весна, потом лето. Меня повысили по службе, Дада поступила в университет. Мы поженились и ждали малыша, поэтому решили провести лето на свежем воздухе. Много вещей мы решили не брать, и налегке отправились в ту самую тихую деревушку моего детства. Всю дорогу в автобусе, я рассказывал любимой о своих детских приключениях, о том, откуда я знаю все созвездия и конечно о Максе. Дада внимательно слушала и над каждой историей громко смеялась, судя по всему будя весь автобус, потому что через некоторое время люди начали бубнить. Хотя нам было все равно. Мы были счастливы.
Доехав до места и выйдя из автобуса, я, словно исказив время, оказался в прошлом. Первое на что я удивлённо обратил внимание, это то как, вокруг все разительно уменьшилось по сравнению с тем, каким казалось в детстве: огромные дома, длиннющие дороги, глубокие колодцы, широченные ручьи — теперь всё это стало таким крохотным. Я словно Алиса, которая съела пирожное и увеличилась. Это было очень необычно. Рассказав Даде о своих необычных ощущениях, я снова вызвал смех и она обняв меня, поцеловала в ушко и сказала, что я все такой же маленький фантазёр как и раньше. Мы шли от остановки до дома и я словно флешбеками видел себя бегающим по здешним местам. Вот здесь за деревом я прятался, будучи шпионом. А вот здесь все так же стоит заброшенная кабина грузовика, в которую я залезал и воображал себя водителем. Вот здесь за кустами был наш штаб. А вот здесь мы с Максом играли в футбол. Всё было на своих местах. Единственное, не хватало бабушек, по обыкновению сидящих на лавках у подъезда.
Добравшись до бабушкиной квартиры, я заметил некоторые изменения интерьера, стены были покрашены, и почти все старые вещи кроме серванта и трюмо были выброшены. В комнате, где я спал в детстве, с удивлением обнаружилось отсутствие ковра и наличие тумбы, на которой стоял новый телевизор. Похоже, что отец после смерти бабушки, решил освежить интерьер.
Я провёл Даде небольшую экскурсию по дому, показал фотографии моих предков, которые с трудом нашёл спрятанными под кроватью. Мы разложили вещи и, поскольку не взяли с собой ничего из еды, я отправился в местный магазинчик, построенный на месте того самого, в который я бегал покупать себе вкусности. Деревенский магазин, хоть и построен относительно недавно, внутри по антуражу целиком и полностью выглядел как раньше. Встав в очередь, я заметил на себе изучающие взгляды других покупателей и продавщицы. Ссылаясь на то, что я выгляжу помятым после поездки или потому что меня здесь раньше никто не видел, я постарался не придавать этому значения. Выбрав подходящий кофе и решив про запас взять сигарет, я озвучил свои пожелания продавщице и почувствовал как между мной и человеком, стоящим позади меня, влез юноша моего возраста, со словами:
— Мне только сигарет, извините.
Я был не против этого, потому что уже купил нужный мне товар, а сосед позади меня никак не отреагировал на происходящее. Да и действительно, чего устраивать скандал, пятисекундное дело. Это и отличает деревню от города, а именно отношение людей к жизни. Получив покупки, я вышел из машины временем под названием «деревенский магазин» и направился в сторону дома. Как вдруг услышал такой знакомый, хоть и погрубевший голос:
— Урбан?
Я обернулся и увидел паренька, который влез между нами в надежде поскорее получить порцию никотина. Сомнений быть не могло, это — Макс. Он был всё такой же опрятно одетый паренёк, с длинными светлыми волосами, видневшимися из-под бейсболки. На нём были недорогие джинсы и кроссовки, и в целом он создавал впечатление обычного парня, если бы не одно но, это его улыбка. Он улыбался мне в 32 зуба, как и раньше, и, безусловно, радовался нашей встрече, что подтверждали его блестящие в сумерках и потемневшие со временем до тёмно-синих глаза.
— Макс? — глупо переспросил я, хотя точно знал ответ.
— Здорова, дружище! — уже не шепелявивший Макс подбежал ко мне и крепко по-братски обнял, словно человека, которого ждал всю свою жизнь. — Как ты? Рад тебя видеть, Урбан!
— И я рад тебя видеть, Макс! Ты повзрослел! — я понимал, что это звучало очень глупо. Почему-то с Максом я постоянно нёс всякую несусветную чушь.
— Неужели? Быть не может? Ну, ты — Урбан! — стал остро отшучиваться он. Но мне было всё равно, я невероятно счастлив был встретить моего друга.
Я пригласил Макса на чашку кофе, и мы побрели от старого нового магазинчика в мою сторону. Макс рассказывал свои неиссякаемые истории из жизни, о том, как он успел обручиться и стать отцом, о своей службе в армии и что однажды даже имел проблемы с законом. Ещё Макс рассказал, что стал свидетелем какого-то убийства, которое раскрыли только благодаря нему. Подойдя к дому, мы уселись на лавочку, и закурив, Макс отломил от старой вишни свисавший рядом прутик и начертил на земле прямоугольник, а потом выдохнув большой клубок дыма произнес:
— Значит так, солдат. Это наша последняя война! Всё или ничего! Назад дороги нет.
А затем ловко расчертил план наступления. Я подавал ему предметы, которые находил поблизости, и мы громко смеясь, вспоминали детство. Макс поведал, что в те годы ему пришлось переехать жить к тёте, и собственно поэтому он всё детство прожил не здесь.
— Пошли я тебя с женой познакомлю, — предложил я Максу.
— Так ты женат? А чего молчишь? Пошли, конечно, Урбан!
Мы поднялись на второй этаж, и я позвонил в старый висящий на проводах звонок. Через некоторое время Дада через дверь спросила «кто там?» и я ответил: «Мы!». После пяти секундой паузы дверь открылась, и я увидел через щель выглядывающие удивленные глаза моей возлюбленной.
— Не пугай меня! — довольно грубо изрекла Дада и открыла дверь полностью.
Мы с Максом вошли в квартиру бабулечки и встали на пороге. Дада удивлённо уставилась на меня, и я от смятения впал в некий ступор, а после паузы, указывая в сторону Макса, произнес:
— Знакомься, милая, это мой друг детства — Макс.
Дада смотрела на меня, не отрываясь, и её глаза становились всё шире, а спустя пару секунд, она стала медленно отводить взгляд в угол, куда я указывал рукой, а затем снова на меня:
— Не пугай меня! — задрожал голос Дады, и она неуверенно закачала голой. — Не пугай меня! Умоляю!
Макс стоял, будто статуя, и смотрел на Дарину не отрываясь, его взгляд стал дико пугающий и неживой.
— Это какая-то шутка, милый? Да? — умоляющим голосом заверещала Дада. — Скажи, что это шутка!
Я не мог в это поверить. Неужели всё-таки мои родители правы? Неужели доктор, которого я тогда так невзлюбил, действительно хотел мне помочь? Боже, я действительно чёртов психопат! Я не верю, этого не может быть. Всё же было нормально. Я вылечился. Я завёл жену. У меня вот-вот должен появиться ребенок. Зачем ты снова появился в моей жизни?
Макс, словно слыша мои внутренний голос, повернулся ко мне и, глядя мне в глаза, произнес:
— Тебя бросили, Урбан. Ты никому не нужен. Только я один твой друг. Только я один тебя люблю.
Дада смотрела на меня и не прерываясь причитала:
— Пожалуйста, хватит. Хватит! Хватит, милый. Прекрати.
В моей голове прогремел взрыв, и я пытался собрать из осколков мысли, чтобы быстро принять решение. Однако у меня это не получалось.
— Пожалуйста, солнце. Хватит. Пожалуйста. Ты меня пугаешь! — перешла на крик Дада.
Я бросился к Дарине и обнял её, словно озаренный, нашёл нужное решение:
— Шучу, шучу, конечно! Прости. Прости. Я думал, что это смешно.
Дада оттолкнула меня и влепила сильную пощёчину. Я снова попытался её обнять, но она стала сопротивляться.
— Всё, всё. Прости. Я — дурак. Я, я… не хотел тебя напугать. Прости.
Дарина отталкивала и била меня своими маленькими кулаками в грудь, а Макс встал сзади неё и продолжал свою речь:
— Урбан, они тебя обманывают, они тебе лгут, они тебя не любят. Только я твой друг, Урбан. Я настоящий, а они нет.
Мысли в моей голове вырывались наружу пламенем, и мигом потухали, накрываемые цунами, а затем моментально застывали в воздухе, когда температура падала к точке кипения азота. Я не знал, что сказать, я был напуган и раздавлен открывшимися обстоятельствами. Вся моя жизнь стала ложью. Я действительно чёртов псих, и люди вокруг лишь хотели мне помочь с самого детства, а я их ненавидел, я считал, что они желают мне зла. Какой же я идиот!
Дада, уже успокоившись, еле-еле стучала мне в грудь и почти перестала плакать, а Макс продолжал свою речь, как заевшая пластинка. Я его не слушал и всем видом показывал, что не замечаю. Я взял Даду за плечи и, чуть отодвинув от себя, улыбнулся и спросил:
— Ну, чего ты? Прости. Я думал, что ты подыграешь.
— Чёртов псих! — крикнула Дада и ткнула меня кулаком в грудь, загнув при этом нижнюю губу, показывая обиду.
Макс стоял и качал головой в разные стороны.
— Не верь… — я едва слышал доносившиеся от него фразы. — Урбан, дружище. Это всё ложь.
Я взял Даду за руку и повел на кухню, чтобы налить воды. Макс следовал за нами и продолжал повторять свою «шарманку». Мне казалось, что ещё миг, и моя голова лопнет. Будто кто-то растряс улей, который так давно сидел в моей голове, и мысли принялись жалить мою голову изнутри. Дада успокоилась, и я, ещё несколько раз извинившись перед ней, наконец, вымолил прощение.
Я не могу подвергать опасности свою любимую. Я боюсь причинить ей вред. Каково ей со мной таким? Сегодня я вижу Макса? А завтра приму её за грабителя и пристрелю, или удушу ночью, представив себя мангустом, а её коброй. Моя милая, Дариночка, я так тебя люблю. Я боюсь за тебя. Так не может больше продолжаться. Таким как я не место рядом с тобой. Таким как я не место на этой земле. Я — ненормален. Я — опасен. Я — психопат.
Ошметки идей летели одна за другой в мою голову, попадая в самую цель и выбивая меня из реальности. Туман окутывал мою больную фантазию, и я доживал остаток вечера по инерции. Отвечал на вопросы своей возлюбленной, о чём-то шутил, поел, сходил в душ. Хотя в тот момент в моей голове летели миллиарды прогнивших мыслей. Мой мир перевернулся. А всё это подогревал Макс, который не на секунду не отходил от меня и с каждым словом вбивал гвозди в остатки моего разума. Я чувствовал, как схожу с ума с каждой секундой. Ещё мгновенье и я уже не смогу себя контролировать. Я цеплялся разумом за редкие проблески своего потухающего сознания, и, возвращаясь, пытался удержаться в нём. Всё тщетно. Я обратно проваливался в поток червивого бреда, который когда-то называл фантазией. Я должен с этим что-то сделать, я не могу причинить вред своей любимой. Так не может продолжаться.
В очередное из возвращений в реальность, я пошёл к своей возлюбленной, которая в тот момент мирно спала в обнимку с книгой, и, поцеловав в щёку, мысленно попрощался с ней. Я ухожу, милая. Ради тебя. Ради твоего счастья. Ради твоей безопасности. Прости. Ты поймешь, я знаю. Я боялся. Мне так не хотелось уходить. Мне нравилось здесь. Не зря я сюда торопился. Выбора нет, это был тот самый смысл, ради которого и стоило жить. Я, пересилив себя, встал с дивана и в последний раз взглянул на возлюбленную. Прости. Прости, Дадочка. Прости. Макс стоял и смотрел на всё это, одобрительно кивал головой. Ненавижу тебя. Это ты виноват. С тебя всё началось! С тебя всё началось — тобой и закончится.
Я зашёл в туалет и накинул бельевую верёвку на крючок, который ещё давным-давно сюда прибил дед. Макс стоял и смотрел за всем этим повторяя:
— Они лгут тебе, Урбан. Уходи. Уходи.
Я, сделав трясущимися руками петлю, накинул её на шею и встал на унитаз.
— Я не хочу уходить. Я, правда, не хочу. Мне страшно, Макс.
Макс лишь плавно качал головой вверх-вниз, жутко пританцовывая, как игрушка, стоящая в машине.
— Я не хочу. Я не хочу. Я не хочу. Я должен.
Я сделал 7 самурайских вдохов, закрыл глаза, и, расслабив ноги, повис на крепкой жёсткой веревке. Моё горло сдавила боль, а крепкая петля вдавила глубоко в глотку кадык. Ступни провалились в унитаз, а колени почти касались пола. Мне казалось, что моя голова сейчас оторвется и вырвется наружу вместе с позвоночником. Всё вокруг теряло очертания, а язык непроизвольно начал вываливаться наружу, я чувствовал, как задыхаюсь. Отчетливо виднелся только Макс, который повторял свой реквием:
— Они все лгут… они все тебе лгут, Урбан… это всё ложь… не верь… ПОМОГИТЕ!…ПОМОГИТЕ! СРОЧНО! СЮДА!…ЗДЕСЬ ЧЕЛОВЕК ПОВЕСИЛСЯ…
Я не мог понять, что происходит. Я умер? Что это? Макс пропал из моего виду в черноте. Я, превозмогая силы, попытался открыть глаза, но, тщетно…
***
Дежурный врач психиатрической больницы вместе с персоналом вбежал в общий туалет на крик одного из работников.
— Снимайте его, снимайте его скорее! — кричал дежурный. — Аккуратнее. Ещё нам здесь жмуров не хватало!
Персонал аккуратно сняли уже посиневшего пациента.
— Кто это? Фамилия? — громко кричал врач.
На шум прибежали больные, которых пытались остановить в дверях туалета, но, тщетно.
— Он мертв, — констатировал один из работников. — Реанимационные действия не помогли.
— Зафиксируйте время смерти, — уже спокойно продолжил дежурный врач, с короткими белыми волосами, и худощавыми руками, так похожий на Даду.