Ужин у дяди Мартына

Ужин у дяди Мартына

Ужин у дяди Мартына

Не спал товарищ Сталин...

…Всё быстрее мчатся под уклон с большой горы Васяткины санки. Снежная пыль летит в лицо, слепит глаза. Но Васятка, шевеля валенком, как рулем, не обращает на это внимание. Нельзя оплошать, снизить ход – сзади и с боков, обгоняя его, мчатся одногодки-друзья Толька, Генка и Шурик. У Васятки санки – на загляденье: полозья кленовые, гладко обработанные шкуркой, копылы – березовые, перевязи из вяза. Легкие, «гонкие», красивые санки сделал ему сосед, дядя Мартын. У Тольки и Генки санки тоже его работы. Только Шурику санки делал его отец, дядя Тима, еще до того, как забрали его в тюрьму.

Из разговоров взрослых Васятка знал, что самые страшные слова в жизни – это: «забрали», «посадили». За что посадили дядю Тиму, он до конца не понял – мал еще, все же ему только седьмой год. Было это давно, еще два года назад. Как говорили взрослые, дядя Тима задумал поставить новый сарай взамен обветшалого. Договорился созвать артель мужиков, чтобы заготовить в лесу бревна, вывезти их и срубить сруб. В деревне это называлось «сделать помочь».

Дядя Тима на «помочь» решил, как принято, приготовить работникам выпивку. На «магазинную» водку денег ни у кого, конечно, не было в послевоенной бедной деревеньке. Обходились, как могли, самогоном, хоть за это дело власти строго наказывали. «Авось обойдется», – решил дядя Тима. Глубокой ночью он гнал самогон в своей баньке. Но на его беду, этой ночью по деревне проезжал «уполномоченный». Ух, боялись его деревенские, как огня, суров был служака и очень дотошен, ничего от него не скроешь! «Сквозь землю увидит», – говорили о нем взрослые. И засек уполномоченный зорким взглядом одинокий огонек в бане. Смекнул: так поздно (почти под утро) не моются. Значит, гонят самогон! Уполномоченный сам работал ночами, потому что так было заведено, потому что так работал сам товарищ Сталин, а он, как известно, всегда находится на посту, никогда не спит, не празднует, ни минуты даром не теряет, а все думает за всю страну. Как-то  Васятка сам видел его портрет в бригадном доме – в генеральском кителе – поневоле оробеешь.

Вот так «взял» уполномоченный дядю Тиму «с поличным», оформил судебное дело – не помогли ни фронтовые заслуги, ни боевые награды. Суд дал ему 5 лет лишения свободы. Теперь дядя Тима отбывает срок где-то на большой стройке, откуда иногда присылает весточки семье. Шурик рассказывал друзьям, что отцу удалось «хорошо устроиться» – в лагерном лазарете. С него теперь ударной выработки норм не спрашивают, жилы на работе не вытягивают. «Может, и доживу благополучно до конца срока», – писал семье дядя Тима. Так и вышло, даже один год не доотбыл он в лагере. Весной 1953 г. умер товарищ Сталин, и летом была большая амнистия.

Война не щадила

В их деревне почти все мужики – бывшие фронтовики. Боевые награды есть у дяди Мартына, у Толькиного отца-бригадира, у Генкиного папы, чья рука висит, как плеть, перебитая осколком. По локоть нет левой руки у живущего рядом с прудом, что на том конце деревни, дяди Миши, деревенского пастуха. Еще один дядя Миша никогда не снимает повязку – ослеп в горящем танке. Он почти не выходит из дому, а если и появляется в бригадном доме, то только под руку с женой, а с другой стороны скачет их сынишка Володя, младше Васятки года на два. В дальнем конце деревни дом дяди Егора, потерявшего ногу на фронте. Неподалеку живет дед Андрей, деревенский кузнец. Сам он не воевал, но все три его сына полегли в 41-м под Москвой. Осталась у деда Андрея одна надежда и радость – два внука, старший из которых, 16-летний Ленька, работал в кузнице молотобойцем.

А еще говорили, что деда Андрея в 30-е годы раскулачили. Это его бывший дом позже передали в правление колхоза. Сейчас он назывался бригадный дом – после войны их малый колхоз вошел бригадой в объединенную артель, насчитывающую несколько деревень. Об этом Васятке рассказал отец, тоже инвалид. Он сильно повредил ногу при бомбежке их эшелона под Гомелем. А сколько народу не вернулось с фронта! Целый порядок домов стоит до Малого оврага – здесь живут одни вдовы. И дальше, за бригадным домом, на оба порядка стоят избы, где нет мужской руки, где до сих пор оплакивают мужей, отцов, старших братьев. «Вдовий конец» – так и прозвали эту часть деревни.

Солдатская вдова

Соседка Васятки тетя Анюта тоже до недавнего времени жила-бедовала вдовой. Проводила мужа на фронт в 44-м с маленькой дочкой на руках – и уже через полгода получила похоронку. Окаменела она от горя, лицом даже подурнела, рассказывала мама Васи, если бы не Настенка, не вынесла бы душевной муки. «Одна ты у меня осталась, золотинка моя, – часто говорила тетя Анюта Насте. – Как ты на отца похожа!..» Волосы у Настенки и впрямь были золотые, а из-под стриженой челки в самую душу, казалось, смотрят ее голубые грустные глаза…

К тете Анюте иногда приезжала в гости сестра, живущая в Уфе. Жалея молодую вдову-солдатку, звала ее в город. «Работу какую-никакую можно найти, а там и мужа приглядишь. В городе мужиков-то много, не то, что в районе, – убеждала она. – И Настя выучится, в люди выйдет». Но тетя Анюта отказывалась: куда, мол, с малым дитем, пусть уж Настя подрастет. Как-то тетя Анюта с Настей сами съездили в город. «Людей да жизнь посмотреть», – объяснила тетя Анюта Васяткиной маме. Из города приехала она не в себе, какая-то задумчивая. Через определенное время снова наведалась к сестре. С чего бы это? Васятка как-то подслушал разговор тети Анюты с матерью.