В карете

В карете

Чего капитан Леон решительно не выносил, так это бездействия. Ему хотелось рвануться вперёд, выскочить из кареты, броситься в гостиницу, арестовать детей мушкетёров – словом, сделать хоть что-то, но приходилось сидеть здесь, в тесной карете, под бдительным взором мадам де Круаль, и тратить силы на бесполезные терзания. Нет, рвануться-то можно было, можно было попробовать сбежать от неожиданной то ли союзницы, то ли противницы, но Леон ещё не настолько возненавидел жизнь, чтобы быть готовым получить пулю в спину. Да и убегать от женщины казалось постыдным.

Что касается вышеупомянутой женщины, то её ничуть не смущало присутствие чужого человека. Луиза де Круаль заявила, что ей жарко, после чего решительным жестом кинула на сиденье напротив шляпу, веер, стянула перчатки и отправила их туда же. Леон, поколебавшись, поступил так же со своей шляпой и перчатками, затем избавился и от шпаги – случись что, не будет же он размахивать шпагой в карете, да ещё и против женщины... Вскоре Луиза сказала, что умирает с голоду, перекусила хлебом и сыром с вином, извлечёнными из какого-то тайничка, затем любезно поделилась с капитаном – тот хмуро посмотрел на предложенное угощение, однако отказываться не стал, решив, что неизвестно, когда в следующий раз выдастся случай подкрепить свои силы, а травить его шпионке Кольбера невыгодно.

Пока Леон расправлялся с остатками пищи, Луиза отдёрнула шторку и выглянула наружу, чтобы поговорить со слугой – одним из тех, что сидели на запятках кареты. Разговор, впрочем, вышел какой-то странный – де Круаль задавала вопросы, причём такие, на которые можно ответить «Да» или «Нет» («Дети мушкетёров в гостинице?», «Монахи там же?», «Долго пробудут?»), а её подручный кивал или мотал головой. На вопрос «Что они делают?» изобразил, что зачерпывает что-то ложкой и подносит ко рту, а потом – что пьёт из бутылки.

– Понятно, – Луиза взмахом руки отпустила слугу и откинулась назад. – Дети мушкетёров вовсю едят, пьют и веселятся, монахи тоже едят и пьют, только более умеренно. Продлится это всё довольно долго, так что, – она поглядела на Леона, – у нас с вами есть ещё около часа.

– А что будет потом? – насторожился капитан, возвращая Луизе флягу с вином.

– Будем действовать по обстоятельствам, – она снова сказала о себе и Леоне «мы», что ему не то чтобы не нравилось, но слегка тревожило. В конце-то концов, он ведь ещё не обещал ей помощь... хотя попробуй ей такое скажи.

– Вы что, своему слуге язык вырвали? – усмехнулся капитан, пытаясь за бравадой скрыть своё волнение.

– Ну за кого вы меня принимаете? – возмутилась Луиза, кажется, вполне искренне. – Жером немой от рождения. Франсуа был ранен в горло на войне, теперь пару слов выговорить не может. А вот у Жана, кучера, язык и правда вырезан, но я тут не при чём – он бывший контрабандист и когда-то что-то не поделил с товарищами, а нравы у них крутые...

Леон он таких новостей прикусил свой собственный язык – впрочем, ненадолго.

– Теперь понятно, зачем я вам понадобился, – он снова усмехнулся. – От мужчины без языка не стоит ожидать много, не так ли?

Произнеся эту фразу, он немедленно о ней пожалел – во-первых, она была не совсем приличной, во-вторых, не очень-то понятной. Но Луиза, кажется, оценила шутку и при этом не разозлилась.

– Вот как? – она неожиданно игриво улыбнулась ему. – Интересные у вас мысли, господин капитан...

Она придвинулась чуть ближе, и Леон уловил запах её духов – острый и в то же время сладковатый, но не удушающий. Он покосился на свою спутницу – разглядывать её в упор было как-то невежливо, а между тем разглядывать хотелось. Леон смотрел на медно-рыжие кудри, рассыпавшиеся по плечам, на изящную белую шею, на грудь, туго обтянутую синим платьем, на тонкий стан, охваченный пояском, и мысли, возникшие в его голове, не имели никакого отношения ни к детям мушкетёров, ни к монахам, ни к ларцу с сокровищами Франции.

– Главное – это добыть ларец, – тем временем наставляла капитана Луиза. – Пусть дети мушкетёров сцепятся с монахами – нам это только на руку. Не надо лезть в пекло – предоставим это другим, а сами добудем ларец и уберёмся отсюда.

– Но я должен арестовать детей мушкетёров! У меня приказ...

– Поверьте, Леон, после того, что здесь произойдёт, арестовывать вам, скорее всего, будет некого. Но это ничего не значит – Кольберу надо, чтобы дети мушкетёров не мешались под ногами, а погибнут они или будут арестованы, неважно.

Леон невольно вздрогнул, подумав, что это «неважно» относится и к дерзкому, не в меру болтливому де Лонгвилю (хотя чёрт знает, чей он на самом деле сын!), и к странному мальчишке д’Артаньяну, и к меланхоличному графу, и – особенно! – к юной монахине с небесно-голубыми глазами, которая спутала капитану все карты, бросившись к нему с поцелуями. «Но дети мушкетёров не так уж просты и так просто не сдадутся», – пришла в голову непрошеная мысль. «Лучше пусть они победят монахов в бою, пусть будут ранены, но живы! А я арестую их, и пусть уже суд решает их судьбу».

– Всё будет хорошо, если вы будете выполнять мои приказания, – заключила Луиза и заглянула капитану в лицо. – Леон, вы чем-то недовольны?

– Мне никогда ещё не приходилось подчиняться женщине, – буркнул тот. – Непривычно.

– Поверьте, иногда подчиняться женщине может быть очень приятно, – де Круаль улыбнулась и положила ладонь на колено Леону. Тот от неожиданности вздрогнул – сильнее, чем раньше, когда подумал о детях мушкетёров – и оттолкнул её руку.