В ритмах звенящего сердца. Книга вторая: Райская Гавань

ГЛАВА 73.6. ГДЕ ЛЮБОВЬ, ТАМ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО (окончание)

Некоторое время донья вовсю развлекалась тем, что будоражила ногами воду, заставляя ее от прикосновений светится сильнее, а потом, задрав голову вверх, стала рассматривать вечный, незыблемый хаос созвездий – манящий, таинственный, непостижимый.

– Действительно, – проговорила она наконец.

– Что «действительно», mi Ama? – озадачился Тейлор.

– Видишь! Это звездное облако, действительно, выглядит как ветвь громадного дерева!

– Где? – Генри тоже с любопытством запрокинул голову.

– Да вон же, смотри! – Ката указала рукой на сверкающую арку, разлитую молочной дымкой по величавому темному куполу. – Не зря древним таинос пришла в голову мысль о великом древе, подпирающем небеса. Они ведь жили в лесу, Басти, и никогда не видели ничего, кроме животных и растений. Им не с чем больше сравнивать.

– Ну если присмотреться... то да, похоже... – Генри вперился в сияющую бездну как завороженный, ажно голова закружилась от такого великолепного вида.

– А еще очертания вон того пятна, и правда, чем-то схожи с головой игуаны. К твоему сведению, это такая большая ящерица, Басти.

– Да видел я ее, конечно, – фыркнул лейтенант. – Такой маленький дракон. И, кстати, он пребольно кусается, гаденыш, – Генри продемонстрировал когда-то прокушенный этой мерзопакостью палец.

Ну, да, хотел он ее почесать за ухом – или же, скорее, за глазом – и что с того? Сразу кусаться что ли?

– А при чем здесь игуана, донья?

– Это «премилое» создание очень почитаемо таинос, как одно из олицетворений Атабей. Они полагают: там, где заканчивается хвост звездной игуаны, – донья показала на восток, – находится священная пещера – чрево богини. Через этот ход можно попасть прямо в подземный мир, где обитают духи их предков. И оттуда же каждый день является Солнце. Индейцы свято верят, что Солнце – один из двух сыновей Атабей, ипостась их Верховного Бога Йока Ху, которого Великая Мать в муках рождает для нас каждый день. Да и каждый год тоже. [1]

Под загадочным сводом небес, в окружении девственных сил природы эти незамысловатые слова доньи прозвучали очень даже проникновенно. Аж мороз по коже!

Но Генри озадачился главным вопросом, который никак не давал ему покоя:

– Так на чьей вы стороне все же, mi Ama, что-то я не пойму? За кого по-настоящему переживаете? За индейцев или за тех белых... ублюдков? Неужели вы оправдываете все эти злодеяния конкистадоров?

Каталина задумалась ненадолго, то и дело погружая ступню в светящийся мокрый песок.

– Я не знаю, Тано, – опустив голову, наконец, проговорила она. – Мое происхождение, а также мое положение, велит мне оправдывать. Но сердце... оно скорбит. Ведь эти туземцы, кажется, способны на такие же чувства, как и мы. Они искренне любят, они храбро сражаются, и горюют... как следует. Что тут можно выбрать, как думаешь?

– Ну что. Как ни крути, а мне эти ребята симпатичны, mi Ama. Хотя лично я никого из них не знаю. Одного Гуано, разве что, но сразу скажу, как раз вот этот «игуано» никаких симпатий у меня не вызывает.

Впрочем, в поселке для работников, он, Тейлор, всегда отлично ладил с местной публикой, не говоря уж конкретно про девиц всех мастей: начиная от совсем молоденьких шоколадных мулаток, или же, например, шустрых востроглазеньких индианок, заканчивая добросердечными метисками в возрасте, взявшими измученного английского доходягу под свое заботливое крыло. Но про это, и правда, лучше сеньоре не говорить!

Хотя народ-то, и впрямь, душевный, тут не поспоришь.

Сам Тейлор видел от местных аборигенов только добро. Несмотря на бедственное положение многих, глаза их лучились, воистину, детской чистотой.

– Ну еще бы! – фыркнула испанка. – Хотя ты, Бестиа, к нашему бравому Вождю жутко несправедлив. Он ведь в точности поступает по заветам своих мудрых богов: учит некоторых балбесов уму-разуму... через боль.

– Божественно! – Генри закатил глаза.

А что ему оставалось? Против богов, как известно, не попрешь. Себе дороже, господа!

– Так и что же дальше случилось с Айкиано, моя сеньора? Вы говорите, это событие заставило ее пересмотреть свои взгляды? Не мудрено.

– Заставило. Но не сразу. Некоторое время девица существовала словно бы в каком-то странном полусне, продолжая на удивление жить, как жила. Приемы, обеды, выезды, обучение испанскому и католическим устоям, а также рукоделью и всему тому, что должна знать благородная испанская сеньора. Или же, иногда, от нее требовалось оказание доброй поддержки супругу, когда тот мимоходом сетовал на заковыристые ситуации по службе. Но все это выходило у нее словно бы машинально. Хотя... в общем, богатая жизнь текла своим чередом, не давая отсидеться в уголке.

Но все же... с каждым днем, какая-то тайная тоска все больше овладевала нашей Айкиано. И все чаще – сквозь шум бушующего пламени и зловещего треска костра – вставал перед ней горящий взор Хатуэя, да так ярко, что на некоторое время и вовсе обездвиживал девицу. Она замирала, уставившись в пустоту темным невидящим взглядом.