В шкафу

В шкафу

Да, так я и сидел за стеклом. Здесь было немного душно, но меня это не беспокоило. Да и к чему?

Тусклый внешний свет свечи на столе достаточно освещал мои апартаменты. Кажется они называются… буфет. Или нет, не то… Как же? В общем, некий шкаф за стеклянными дверцами. А вернее, за стеклянными окошками в этих дверцах.

Свеча была только одна, а окна комнаты всегда задернуты. Я, собственно, даже никогда их не видел. Только темные тяжелые на вид шторы. Быть может они и скрывали за собой некую возможность светлого и свежего стеклянного пространства, но я, честно сказать, уже давно не верил в это. Я был почти убежден – себе на зло, - что за шторами скрывается всего лишь отвратительная шершавая и грязная кирпичная стена.

У меня в шкафу была полка, моя голова и плечи упирались в нее. На ней что-то стояло сверху, что-то достаточно тяжелое, потому что иначе я бы ее приподнял.

Я всегда сидел в одном и том же положении, обняв свои колени, между которыми покоилась моя голова. Я просто боялся изменить это положение. Я легко мог выдавить стекло своим неуклюжим телом или даже проломить заднюю стенку, если б вдруг мне вздумалось повернуться в какую-нибудь сторону. Поэтому-то я и сидел без движения. Однако это не относилось к моим глазам, которые всегда зорко следили за тем, что происходит в комнате. Да и как не следить? Разве у меня было какое-то другое занятие? Нет, совсем не было.

И вот я следил.

Этого человека (кажется, он здесь просто где-то живет, может в соседней комнате), как правило, не было довольно долго. Но потом он возвращался и вновь зажигал новую свечу, взамен старой, уже потухавшей в расплавленном воске. Каждый раз я боялся, что человек не успеет и свеча таки затухнет, оставив меня в кромешной тьме.

Боялся ли я темноты?

Не знаю. Я ее не знал, так как свеча горела все время, не успевая затухнуть. Но, признаюсь, мне было любопытно. Хотя и жутко страшно. Но так всегда: то, что пугает, оно же и притягивает.

Конечно, когда Приходящий – буду называть его так - отсутствовал, а это было почти постоянно, мне бывало весьма скучно. Но я всякий раз что-нибудь придумывал себе, какое-нибудь развлечение или даже представление. Впрочем, учитывая мое стесненное положение, это и было всегда только представлением.

Да, я представлял, воображал себе. Что же я воображал? Ну, например, я вперял свой взор в противоположную стену, покрытую обоями с неразборчивым в тени рисунком. Там для меня разыгрывались действа, целые мистерии. Я видел эти нечеткие линии, расплывавшиеся в полумраке, они двигались, превращались для меня в фигуры, которые куда-то шли, что-то делали, вдруг застывали, чтобы в следующее мгновение вновь безостановочно двигаться.

Я видел королей огромных гористых земель, правителей бескрайних морских просторов, видел как они чинно шествовали мимо склонившихся подданных, вышагивали, подняв высоко голову. Они проводили смотры своих бесчисленных армий, шевелившихся словно волны или какой-нибудь гигантский кальмар. А после смотров, когда король в высокой короне отправлялся на пригорок, чтобы оттуда наблюдать за ходом сражения, армия подобно неудержимому потоку бросалась на врага, и тогда это была уже не армия, а какой-то большущий зверь, сцепившийся с другим таким же большим зверем. Они переплетались, вгрызались друг в друга, и не возможно было понять, кто же одерживает верх. Невозможно было даже разобрать где часть одного зверя, а где – другого. Все сплеталось в едином неистовом вихре.

И тогда уже ничего не оставалось кроме этого смерча, сметающего все на своем пути. Земли опустошались, города сметались. Король, каким-то чудом выжив, оставался один посреди пустыни. Он поднимался, отряхался, поправлял свою высокую корону, которая в отсутствии склонившихся подданных смотрелась очень смешно, и, пытаясь все также чинно-нелепо вышагивать, брел куда-то. Его одинокая фигура постепенно терялась в сумрачной серости каких-то неведомых далей. И в какой-то момент я уже не различал его.

Тогда мне становилось отчего-то грустно.

Я переводил взгляд на пламя свечи. Там тоже разыгрывалось для меня представление. В этом маленьком трепещущем огоньке. Трудно сказать, что именно я там видел… Бывало я различал сгибаемые под сильным ветром осенние деревья, а в другой раз – будто поле золотых колосьев претворялась в детскую радость крестьян.

Но потом свеча начинала тревожно мерцать, свет тускнел, временами почти гас. И вот, когда я уже начинал со смешанным чувством любопытства и ужаса ждать темноты, появлялся хозяин, лица которого я никогда не мог разглядеть в полумраке.

Его широкая спина скрывала вечно опущенную голову, так что порой казалось, будто у него и нет никакой головы за выступающими плечами. Он грузно поворачивался полубоком, доставал из ящика стола новую свечу, поджигал ее от затухающей и ставил на ее место. Я еще думал при этом: сколько же там у него свечей, лежат себе одинаковые с одинаковой судьбой. Когда я, бывало, задумывался над этим, меня охватывала давящая тоска. Но потом я соображал, что благодаря этим-то унылым судьбам, я здесь сижу при свете и могу воображать себе картины и представления. Это меня утешало.

А ведь и правда, театр теней, который давал мне здесь свои грандиозные представления был бы невозможен без этих сгорающих безвозвратно одинаковых свечей.

Преходящий уходил и все начиналось заново.

Однажды мне вообразилось нечто совершенно особенное. Мне привиделся какой-то странный пустынный серый мир. Я увидел его все на той же дальней стене, где было сумрачней всего. Казалось, в этом мире никто не живет, что он вымер. Но потом я увидел, что люди там живут под землей, в огромных пещерах, туннелях, проделанных какими-то большими червями. Чудилось мне, что люди эти работают на прокорм гигантских червей. В сущности почти все эти пещеры были одной огромной Кухней со множеством цехов. Были цехи Первых блюд, Вторых блюд, Кондитерские цехи, Хлебные, цехи Напитков и прочие, прочие. Были жилые помещения для рабочих-поваров.