Варвары

Пролог

Снежные заряды вторгаются в Дворец сенаторов через разбитые окна и водят хороводы над усыпанным гильзами мозаичным полом. Снаружи, где разбушевалась зима, стемнело и стреляют. «Плам», «пом-пом-пом», «плам-плам», — выстрелы часто-часто хлопают на лестницах и площади, под взором бронзового Марка Аврелия и его коня.

На минуточку: мы находимся в Риме, на Капитолийском холме, и, кажется, этот город захватили варвары. Опять.

Алый волчатник натянутых лент должен пресекать попытки китайцев сделать селфи в консульском кресле, однако туристов давно не видать: из Рима нынче можно увезти только двустороннюю пневмонию или пулю в жопе в качестве сувенира. Вместо азиатов с мыльницами у подножия трибуны замер один блондинчик-карфагенянин, который на самом деле не совсем карфагенянин. Это я. Сибирский антициклон кусается так больно, что я ощущаю себя солдатом Ганнибала на пути через Альпы.

Второй живой человек в зале — бывшая сотрудница британской разведки под оперативным псевдонимом Номер 58. Она же Доминика Монтелла. Она же Карла Гризельда Тиль. Волшебница хаоса, принцесса Германии, королева драмы, моё личное проклятие — это всё про неё. Возможно, самый опасный тинейджер из тех, что существуют за пределами комиксов. Именно Гриз здесь будет главной — ненавидьте, недоумевайте, восхищайтесь.

«Плам-плам-плам», — говорит невидимая винтовка. Её заглушает скороговорка ожившего пулемёта. Зимний день окончательно погас, устав от устроенного нами безумия. Снег и ледяной воздух — единственные сенаторы на последнем заседании этого тысячелетия. Многие уже умерли. Кто-то непременно умрёт в ближайшие минуты.

Гриз сидит, откинувшись на спинку консульского кресла и забросив ногу на ногу: сигарета тусклым габаритным огоньком мерцает возле её губ, фурнитура штурмовой винтовки AR-18 чернеет на коленях. Грудь и верхнюю часть живота Гриз прикрывает множество подсумков и карабинерская плитоноска, надетая поверх подбитой мехом курточки, а длинный рождественский колпак является единственным светлым элементом её облачения.

На резном панно у Гриз за спиной — фасции, орёл и лавровый венок; пошлейший новодел, но туристам такое нравится. Ещё чуть дальше светится табло «запасной выход». Добавьте некоторое количество разбросанных там и сям трупов, и картина станет почти полной.

«Пом, пом-пом-пом», — плюётся одна винтовка за стенами Дворца сенаторов. «Плам-плам-плам», — отвечают ей другие. Если принюхаться как следует, то, помимо пороховых газов и табачного дыма, можно также учуять горелую резину, бензин, лапшу быстрого приготовления и едкий черёмухоподобный запах слезоточивого газа. Так пахнет революция нового тысячелетия. Так пахнет операция «Миллениум».

Трёхтысячный год от Основания Рима наступит через шесть часов, и кто-нибудь наверняка зачитает полуночное обращение к народам Европы. Может, это будет сын византийского императора. Может, сексуальная дочь мёртвого дуче. Или британский агент. Или кто-то из варваров. А может, никто не запарится, и по телику продолжат крутить диснеевские мультики.

Гриз меланхолично покачивает высоким кожаным ботинком, и сизая дымовая завеса выплывает из её ноздрей. Надоедливая стрельба на мгновение стихает, а я говорю, отфутболив под скамью одну из ближайших гильз:

— Что мы с тобой натворили. — Спрашиваю: — Как пришли к такому финалу?

Подняв серые глаза к потолку, Гриз разводит руками. Крупинки снега опускаются на обтянутые беспалыми перчатками ладони, чтобы растаять мгновение спустя.

— Это Рим, Вивул, — отвечает она лаконично, вслепую извлекая из винтовки пустой магазин. — Все дороги ведут сюда.

«В-р-р-р, флоп-флоп-флоп», — тень вертолёта проносится совсем рядом с Капитолийским холмом. На Виа дей Фори Империали неразборчиво скрежещет громкоговоритель, к чему-то призывая и кого-то уговаривая.

Гриз забрасывает помпон колпака за спину и поднимается с кресла.

— Двенадцать лет назад, — рассказывает она, спускаясь с трибуны, — я впервые оказалась в Риме. Мама привела нас всех в музей Капитолийского холма — Райк, Акселя и меня. Как полагается маленькому монстру, я тут же пролезла под ограждением и помчалась на захват трибуны, но сестра перехватила меня на полпути. Если каждая маленькая девочка захочет поиграть на кресле консула, сказала Райк, этот раритетный насест быстро сломается.

Гриз шагает мимо, на ходу цепляя из подсумка снаряжённый сороказарядный «банан». Усталый театральный жест, короткий щелчок, и рукоять затвора возвращается в переднее положение. Гриз оглядывается, сплёвывает сигарету и заканчивает:

— Ничего он не сломался, хоть я уже и не маленькая девочка.

На пути у Гриз валяется труп, через который она перешагивает красиво, но чуточку неловко, словно подстреленная модель на подиуме в Милане. Говорит:

— Лежи, сучка, ты мне не мешаешь.

Шаг-вздох-снег. Гриз движется по центральному проходу. Схлопывает приклад винтовки и закидывает её за спину. Затем опускается на колени, прямо среди золотистых цилиндриков, и соединяет ладони. Пластик наколенников негромко стучит, соприкасаясь с полом.

— Ты здесь, Морриган? — спрашивает она у темнеющих сводов. — Это я, Гриз. Ты, разумеется, в курсе, что отношения между нами — мной и Ма-шесть — испорчены безвозвратно, и вряд ли я вернусь на службу... Так вот, как самая клёвая из богинь-покровителей конторы, не могла бы ты подписать моё заявление об отставке? Оно лежит где-то в головном офисе, в Лондиниуме. Благодарю тебя, Морриган.

Со стороны Пьяцца Венеция бахает танковая пушка. Захлёбывающейся циркулярной пилой бьёт пулемёт. Танцуют снежинки. Несколько секунд Гриз молча сидит на коленях и слушает дьявольскую музыку войны, а потом резко поворачивает лицо навстречу зиме и кричит, устремив вытянутые средние пальцы в сторону Скандинавии:

— Ха, как тебе такие изменения климата, Грета?

Первые за восемь лет морозы и снегопад в Риме. Джиджи Виллани, наверное, в восторге.

Я же тем временем гляжу на слова «запасной выход» и вот о чём думаю: мы всё ещё можем попытаться сбежать.