Ведьма

Ведьма

луна в последней четверти чёрный крест и перевёрнутая звезда в кадильнице ладан гнева делаю ритуальный круг кладу на алтарь нож огонь воду зажигаю чёрную свечу лицом к полуночи прошу да помогут мне самаэль и уриэль в алтарном треугольнике фотография трижды окропляю и окуриваю создание из бумаги я нарекаю тебя клык тебя творение клык жезлом вдыхаю в тебя жизнь трижды пишу имя над голубым огнем трижды взгляни на восход на закат на полдень и на полночь медленно и аккуратно черным ножом рисую крест смерти и перевёрнутую звезду гори гори проклятая бумага ночью твои глаза ослеплены глиной твои уши залеплены землёй твой рот запечатан скалой твои члены скованы как сгорит бумага так и слова мои сбудутся я призываю на тебя клык горе и несчастье и насылаю на тебя порчу

– Порчу на тебя навели, Клык! Вот поверь моему слову.

Коля Клычков (для братвы Клык), хотя и не верил во всех этих чумаков-кашпировских, теперь готов был поверить во что угодно. Последнее время дела у него шли просто из рук вон: азеры отняли несколько точек на Южном рынке, одного бойца из его бригады нашли забитым насмерть (кто замочил – непонятно, то ли наркоманы какие-нибудь, то ли конкуренты), в рулетку на днях Клык продул полтора лимона, левое крыло у бэхи где-то поцарапал и – самое неприятное – пару раз в постели случились осечки, один раз с женой, один – не с женой. Обо всех этих бедах (разумеется, кроме интимных) Клык и рассказал браткам, Пыпе и Шамку, сидя за столом в кабаке «Летучая мышь», который был для его бригады чем-то вроде штаба.

– Это всегда так. Если такая фигня происходит, значит, либо сглаз, либо порча, – стал развивать тему Пыпа. – Я слыхал, что когда порчу наводят на человека, ему в дверь втыкают три иголки заговорённые. У тебя в двери иголок нет?

– А хрен его знает, я её чё, рассматривал что ли?

– Да ты чё, Пыпа? У Клыка ж дверь дома бронированная, её из калаша не пробьешь, а ты говоришь, иголки! – заржал Шамок. – Не парься, Клык! Просто у тебя черная полоса в жизни. Бывает такое. И не слушай Пыпу. Он же на этом деле повёрнутый – после каждых разборок бежит в церковь свечки ставить.

В другое время Клык тоже поприкалывался бы над Пыпой, но не сейчас.

– Ну а если это порча, то чё можно сделать? – спросил он.

– В храм надо тебе сходить, исповедаться и причаститься, – уверенно ответил Пыпа и, понизив голос, добавил. – А ещё есть одна бабка, знахарка, она в таких делах шарит, может порчу снять, карму прочистить. И недорого, полтораста штук всего.

– А как ещё узнать, кроме иголок, что это порча? – поинтересовался Клык.

– Вот по жизни у тебя недавно непоняток никаких не было? Людей левых каких-нибудь не появлялось?

– Вроде нет.

– Может, вещи какие-то находил?

– Да не... Хотя погоди-погоди... Точно! Вчера буквально в кармане нашел, – Клык полез за пазуху и достал предмет, который непонятно откуда появился в его куртке. – Во, глянь. Знаешь, что это?

Он протянул непонятную штуку Пыпе. Это был кружок, вырезанный, вероятно, из кожи, на котором с двух сторон что-то нарисовано и не по-русски написано. Пыпа повертел его в руках, потёр, понюхал и сказал:

– Не, не знаю.

– А ну дай-ка, – сказал Шамок и забрал кружок у Пыпы. Прищурившись, он попытался прочитать неразборчивые надписи:

– Са-ма-ел… «Самаел» какой-то. По-английски что ли?

– А чё такое «самаел», знает кто-нибудь? – спросил Клык. Пыпа и Шамок синхронно помотали головами.

– Ленка, а ты знаешь, что такое «самаел»? – обратился Клык к официантке, которая подошла поменять пепельницу.

– Не знаю.

– Эх, ты! А ещё в институте училась! Вот скажи, на хрена ты в институте училась? Чтобы нам водку и закусь носить?

Ленка, бывшая одноклассница Клыка, только затравленно улыбнулась, пожала плечами и ушла.

– Чё ты над ней всё время прикалываешься? – спросил Шамок.

– Да, я так.

– Выкинь лучше эту фигню, – сказал Пыпа, показывая на странную штуковину.

– И выкинь из головы все эти проблемы, – поддержал Шамок. – Давай лучше ещё по стопьсят замахнем.

– Ну, вы это, без фанатизма. Нам завтра на Южняк надо будет ехать, перетереть кое с кем.

луна на исходе кубок в центре алтаря прошу великую мать владычицу ночи помочь в моем колдовстве беру воду непитую уголь осиновый соль четверговую да золу костяную соль отрави зола огорчи уголь очерни моя соль крепка моя зола горька мой уголь чёрен кто выпьет мою воду навалятся на него тяжкие хвори кто съест мою соль к тому пристанут болезни кто полижет мою золу на того набегут лихие напасти кто сотрёт зубами уголь на того нападут злые недуги мыльный корень белена да горицвет горькая полынь тополиные почки да дурман тысячелистник рута да лавр росток к ростку листок к листку цветок к цветку крысиный хвост да вороний глаз кровь змеи сок земли живот отними да боль приведи

Но на завтра Клык никуда не поехал. Под утро у него прихватило живот, как ещё никогда в жизни. Сначала его рвало тем, что он съел на ужин. Затем его рвало водой и активированным углем, который он принял по настоянию жены. Потом его рвало желчью и кровью. Во время небольшой передышки приехала вызванная скорая, поставила диагноз «пищевая токсикоинфекция» и выписала несколько рецептов. Как советовали медики, Клык выпил чашку слабого чаю, и у него тут же случился жуткий понос, хотя, казалось бы, всё, что только можно, организм уже изверг. А потом вдруг началась рвота одновременно с поносом, и Клык то усаживался на унитаз, то становился перед ним на колени. Единственное, что скрашивало страдания, – пытки, которые он придумывал для отравителя Ашота, владельца «Летучей мыши». Наконец через какое-то время, которое показалось Клыку вечностью, муки его закончились, и он, обессиленный, задремал на диване. Рядом сидела жена. Она всё утро провозилась с ним, пытаясь хоть как-то помочь, и даже дочку-первоклассницу в школу не повела, как обычно, а отправила одну.