Великая Одиссея Куда-Нибудь

Великая Одиссея Куда-Нибудь

Бесполезно. Я пыталась заснуть целых полчаса, и все впустую. Писать здесь – своего рода наркотик. Это единственное, что я делаю с удовольствием, и даже предвкушаю это удовольствие. Сейчас я прочла то, что написала… И мне показалось неплохо, читается с интересом. Я понимаю, что для меня читается с интересом, потому что я дополняю написанное своей фантазией и памятью, посторонним же все эти кусочки не скажут ничего. То есть опять суета и тщеславие. А кажется своего рода магией, волшебством… В настоящем я жить не в силах. Я с ума схожу от настоящего.

Джон Фаулз. Коллекционер

Один день из жизни женщины…

Бесполезно.

Да, это было самое удачное слово для ее жизни.

Для нее самой.

Она была бесполезна, как неудачливый старый башмак, второму повезло больше – он утонул в большой, большой и, наверное даже, синей луже.

И она об этом знала.

Жить.

Зачем?

Она никогда не задавала себе этого вопроса, потому что никогда не знала на него ответ. И это было по-настоящему страшно. Даже мучительно.

Нет.

Просто мучительно.

И страшно.

Страх был обязательным. Он – неотъемлемая часть всего бытия и не только ее – каждого, каждой такой, как она. Это она тоже знала.

Но она с этим жила.

Наверное, потому что никогда не задумывалась над этим.

Легко жить, когда не над чем думать.

Только умирать тогда страшно.

А она умирала.

Это знала только она. Если обо всем предыдущем знали все, то об этом – только она. И никто в этом огромном мире не догадывался, что ее маленькая, никчемная жизнь может завтра оборваться. Ее легкие перестанут впитывать воздух, а кровь течь по жилам. Она просто умрет. И никто не заметит этого. Так, словно она никогда не жила. Никогда не ходила в школу, институт, не брала книги в библиотеке, не платила исправно за газ и воду, не смотрела телевизор и не рыдала над очередной героиней очередного сериала.

Все это исчезнет вместе с ней.

И она это прекрасно понимала.

Но еще она понимала, что вместе с ней исчезнет…

Кто она?

Никто. Просто – она. Когда-то у нее было имя, но я его забыла. Я буду звать ее Мэри, Джоана, Луиза, Изольда – она любила имена романных героинь. Потому что сама была ею. Маленькой, несчастной героиней романа, которая…

… которая завтра умрет.

… Вот так она и жила. Изо дня в день, придумывая себя заново. Вчера она была белокурой Евангелиной, страдающей безумием от одного вида стальных мускул, замазанных коричневой краской загара. А позавчера она была Ребеккой, несчастной девушкой, бесконечно бегущей от грубых, костлявых ласк. Так она и жила… Но было еще и… Но она никогда никому об этом не говорила.

Во-первых, ее могли не так понять. А во-вторых, говорить было просто некому. Не забывайте, что она была одна. И даже больше: она была абсолютно одинока.

И никто не знал, что…

* * *

Серый день.

Серый дождь.

Серый плащ.

И даже сумка в руках была серой.

Но это ничего. Это было мелочью.

Несколько раз ее облили машины. Но сделали они это не специально – просто они не замечали ее серую фигуру на фоне серого дождя. Правда, это тоже было мелочью.

Она шла домой и несла в своей серой сумке батон белого хлеба с хрустящей корочкой, молоко в синем пакете, триста грамм колбасы и столько же дырчатого сыра. Когда же пришла, то долго не могла найти связку ключей. И ей пришлось вынимать продукты из сумки. Ключи, как всегда, лежали на самом дне.

Справившись с дверью, она вошла в неосвещенную прихожую.

- Киса-киса! – позвала она, но вспомнила, что у нее нет кошки. Ей стало грустно, и она села на табуретку у двери, которую забыла закрыть, и пыталась вспомнить, кому же она купила молока и триста грамм колбасы, которую совершенно не любила. Но не вспомнила и расстроилась чуть больше.

Наконец, она закрыла дверь и пошла на кухню. Разложив продукты на столе, она заметила, что продавщица дала ей не тот сорт сыра. Она расстроилась еще больше. Но, понюхав твердый белый кусок, решила, что этот сорт тоже неплох, и успокоилась. Вскоре по квартире разнесся запах жареной колбасы, которую она так не любила.

Неожиданно зазвонил телефон. Она так испугалась, что уронила нож.

- Это прачечная? – спросила трубка требовательным и в то же время визгливым голосом.

- Нет.

- А что это?

- Квартира.

- А где прачечная?

- За углом.

- Ну ладно, - ответила трубка требовательным и в то же время визгливым голосом, и кто-то на том конце бросил трубку.

Она же долго стояла, держа в руках бесполезный телефон, переосмысливая прошедший разговор. Между тем подгорела ее колбаса. Но она не расстроилась, как это бывало обычно, она даже была почему-то рада.

Она открыла окно, чтобы проветрить кухню, и заметила, как почернел снег, что на крышах сосульки. Она оглядела стены кухни в поисках календаря, но не нашла его, поэтому пошла в комнату, чтобы по программе определить число. Там было сказано, что на дворе март.

«Март…» Она задумалась. Глубоко. И все последующие ее действия были задумчивы. Она задумчиво перекладывала колбасу на тарелку, задумчиво жевала ее, не замечая привычного вкуса резины, задумчиво смотрела очередной сериал.