Веретено и яд

Веретено и яд

Королева устала. Плечи ее ссутулились под тяжестью окружающей лжи, от липкого отвращения к лживым улыбкам, от множества дел, неотложных и трудноразрешимых — таких, что не перепоручишь министрам или супругу… К тому же король, кажется, совершенно забыл о когда-то данном обещании поддерживать ее, перестал быть ей даже другом, целыми днями заботясь лишь о своей настоящей, пусть и невенчанной, жене и их детях. Конечно, королева его понимала и по мере возможности способствовала: сыновей давно пора пристраивать к делу, выращивать из них будущих адмиралов и министров, дочерей — выдавать замуж, подыскивая женихов приятных и выгодных. Королева устала. Ей бы найти жениха для своей дочери — между прочим, общей с королем! И обучить бы юного наследника принимать верные решения, а не полагаться во всем на сводных братьев-повес…

Сегодня выдался особенно трудный день. Все что-то от нее требовали, кружили вокруг нее, будто голодные падальщики, только и ждущие, когда она обессилит и споткнется… Или день был самым обычным? Это она выдохлась раньше полуночи.

Впервые за двадцать пять лет она позволила себе слабость разогнать придворных прочь от себя раньше привычного времени. Сославшись на головную боль и отказавшись от услуг лекаря, королева объявила, что желает отдохнуть в тишине спальни в одиночестве. Ее болезненному тону поверили, все уходили на цыпочках, не забывая кланяться. Впрочем, в замке не нашлось бы никого — кроме, конечно, принцессы — кто посмел бы возразить ей, вздумай она лечь спать хоть в полдень. У нее не было избалованных фаворитов или болтливых наперсниц. Хоть в своих покоях, хоть на пиру она была всегда одна.

Но несмотря на это королева не считала себя одинокой. Потому что у нее была тайна.

Тщательно сберегаемая, сердечно лелеемая тайна, запрятанная в самом глубоком подземелье замка.

Ее тайна беззвучно и не шевелясь спал в гробу с хрустальными стенками, устланном лебяжьим пухом и нежнейшим белым шелком. Прозрачную крышку гроба королева — тогда еще будучи юной принцессой — в приступе горя разбила сама, вскоре после того, как подземелье покинули все посторонние, превратив мрачный подвал в красиво убранный будуар. Вернее, склеп. Сейчас, спустя четверть века, из тех доверенных старых слуг не осталось в живых никого. И они сохранили ее секрет, унесли с собой в могилы. Теперь о том, кто спит непробудным сном в подземелье, не знает никто, кроме нее самой, ее дочери и короля.

Королева покинула свою спальню через тайный ход со свечой в руке. Хотя и без тусклого огонька она не заблудилась бы — в замке, где родилась и провела всю жизнь. В лабиринте потайных переходов, куда спускалась каждую ночь, сбрасывая на ступеньки крутых лестниц, шаг за шагом, дневную усталость и раздражение. Словно каждую ночь на несколько часов снова превращалась в юную девушку. Словно не было всех этих суетных серых лет — пролетевших, кажется, за краткий миг, унеся половину ее жизни и иссушив сердце. Она спускалась по лестницам, шла через переходы, пересекала гулкие подземные залы — и сердце на время оживало, принималось стучать груди, стянутой жестким корсетом, наполнялось силой и нетерпением.

Она жаждала увидеть его, будто не приходила вчера. Будто в этот раз он обязательно встретит ее улыбкой и протянет к ней руки, а не останется лежать, холодный и неподвижный, под тончайшим покрывалом вуали, на которой оседала пыль и нити паутины… Королева задумалась: когда в последний раз она наводила порядок в склепе? Лет десять назад — как стыдно! В памяти всплыла сценка: ее дочь, прелестная крошка, сидит на бортике и с нежностью расчесывает золотые кудри, точно покоящийся в гробу юноша для нее лишь прекрасная кукла, у которой волшебным образом продолжают расти волосы. Сама королева, тогда еще молодая и полная сил, тихо напевая, сметает с низких сводов белесые паучьи сети метелкой, позаимствованной у прислуги. Натирает до блеска канделябры, меняет толстые свечи на новые высокие, доливает масло в лампы, проверяет фитили. Затем, позвав на помощь недовольного, но молчаливого мужа, она с ним вдвоем развешивает светлые шелковые ткани на грубых стенах без окон и украшает склеп гирляндами, сплетенными из белых лилий и роз, навеки застывших в воске. Король ворчливо предлагает бесполезные розы заменить связками чеснока, но терпеливо берет на руки спящего, поднимает из гроба, раз королеве пришло в голову заменить тощий соломенный тюфяк на узкую пуховую перинку. Переодеть его в новый роскошный наряд муж ей тогда не позволил, выставил вон и сделал все сам, пусть и с руганью сквозь зубы… Ощущая себя преступницей, королева дала себе слово в следующую же ночь захватить другую вуаль, а старый пыльный покров отдать прачкам. Хотя бы для начала.

Жужжащие в голове мысли привычно замирают, сменяясь ожиданием встречи — до двери склепа осталось преодолеть один лестничный пролет и два коротких поворота узкого хода. Из года в год, почти каждый день она приходила сюда. Ежедневная встреча стала для нее жизненно необходимым ритуалом. Она часами сидела перед гробом, держала холодную, но совершенно не закоченевшую руку. Или расхаживала по склепу взад-вперед — и говорила, говорила… Веря, что он слышит ее. Слушает. И молча сочувствует всем ее горестям, печалям и разочарованиям. И точно так же скучает по ней, как она по нему. Он всегда был и останется ее поддержкой и главной опорой. Даже скованный зачарованным сном.

Вздохнув, она спускается с последней ступени. Еще десяток шагов…

Но королева замирает. Прислушивается. И торопливо тушит свечу, прячется в тени.