Ветер в камне

Ветер в камне

Каменная стена, частью которой он станет через несколько мгновений. Два голоса, что звучат только друг для друга.

– Сколько?

– Тысяча.

– Тысяча лет за любовь? – боль так сильна, что даже мысли с трудом прорываются сквозь нее. – Я с тобой.

– Я не дам тебе нести мой крест.

– Наш крест. Я беру его добровольно.

Переплетаются воздушные потоки. Он помнит, как совсем недавно касался ее щеки, какими упоительными были эти мгновения. Несколько часов и расплата в тысячу лет. Стоило ли оно того?

– Мой ноутбук. Видео. Посмотри его.

Он уже чувствует, что вот-вот все случится. Развоплотится.

– Я с тобой!

– Ты доживешь эту земную жизнь. Я выторговал ее для тебя. И, возможно, передумаешь. Тысяча лет в заточении камня – слишком большая цена. Посмотри на меня.

Она чувствует, как снова обретает тело. Как он ласково касается потоками волос, как собирает выступившие на щеках слезы, как обнимает. Последний раз на ближайшую тысячу лет.

– Посмотри. Я тебя…

Слова обрываются. Новым камнем он ложится в стену будущего здания. Женский крик боли и отчаяния, смешиваясь с другими ветрами, разносит над землей то, что он не услышит, но совершенно точно знает.

* * *

Она открывает глаза. Удивительно, они у нее есть. Все так ново и непривычно – видеть лишь в одном направлении. Подносит к лицу ладонь, шевелит пальцами, улыбается. У нее есть тело. Живое, человеческое.

– Очнулась, красавица?

Ее отвлекает голос, заставляет обратить внимание и на себя, и на то, что происходит вокруг.

Грязно-оливковые стены палаты старенькой больницы в маленьком городе. Четыре койки, белое белье с казенным штампом. Тумбочки с кружками и туалетной бумагой. Угощения, журналы. Три женщины на соседних койках с любопытством смотрят в ее сторону, доктор прямо перед ней. Капельница, игла в ее руке. Она – человек. Живой. Настоящий. Кара свершилась. Сколько у них есть времени? И… где он?

Она пытается подняться, но слабость не пускает. Да и доктор, положа руки ей на плечи, возвращает в лежачее положение.

– Рано тебе, милая, вставать. Только что с того света вернулась. Юля, как ты себя чувствуешь?

Юля? Так ее зовут? Пусть Юля, ей все равно.

– Где он?

– Кто?

Она прикрывает глаза. Жестоко, хитро. Это кара, а не награда. Они могут жить, могут видеть, говорить, касаться друг друга, но всего двадцать четыре часа, в которые нужно еще найти того, без кого дышать больно и жить невозможно. Сколько уже прошло?

– Ты отдыхай, девонька, отдыхай. Досталось тебе. Такая авария, чудом выжила.

Они не понимают, не поймут. Никто не выжил. Юля погибла, а двое богов младшего пантеона позволили себе полюбить друг друга вопреки законам, пренебрегли своими обязанностями, допустили гибель людей. Их наказали. Вселили в человеческие тела, чтобы позволить быть вместе часы, и врозь – тысячелетие. Чудовищная кара. Выкуренная сигарета перед смертной казнью. Сочный стейк тому, кто через мгновение сядет на электрический стул.

Голова кружится, когда она пытается сесть, выдергивает иглу из вены, встает с кровати, дрожащей рукой держась за спинку.

– Далеко собралась-то? – начеку соседки. Они заботятся, переживают. Чужие люди, не безразличные к другому человеку. Она виновата перед ними. Они оба виноваты.

– Ох, девка, рухнешь же где. Может, врача позвать? Плохо тебе?

Сосредоточиться трудно, все плывет. Какие они слабые – люди. Думай, думай, думай. Авария. Тело. Юля.

– Кто-то еще есть… после аварии? Мужчина… – человеческая речь дается трудно. Она грубая, тяжелая, как камни, которые в одиночку не сдвинуть с места. Как камни, которыми они станут совсем скоро.

– Дак водитель же, которого с тобой привезли. Видный мужик, статный. Уже заглядывал, да ты спала. Поплохело ему, увезли.

Дальше она не слушала. Слабые непривычные ноги несли ее к двери, куда звало ноющее тоской сердце.

С двух сторон ложатся на ручку двери ладони. Тихий скрип и первый взгляд в глаза друг друга. Он – вопреки наставлениям врачей добравшийся до ее палаты на коляске, она – немощная и слабая, упрямо идущая навстречу.

– Это ты…– тихий шелест дыхания в унисон, и рука впервые касается руки. Память, боль, отчаяние и страх неминуемой расправы обрушиваются на двоих, застывших на пороге. Все затмевает любовь. Она заполняет собой все вокруг, отрезая их от пространства, времени, реальности. Они смотрят глазами незнакомых им людей, а видят друг друга, ощущают друг друга, слышат. Впервые. Чувствуют то, что прежде не могли и назвать. Им осталось несколько часов. Не хватит, чтобы наглядеться, надышаться на несколько веков вперед. Они так и стоят в дверях. Весь мир для них перестал существовать. Осторожно переплетаются пальцы, скользят по волосам и лицу. Столько нужно сказать друг другу, но слова не подбираются. Их мало, чтобы выразить все, что внутри.

Очарование рушится грузным телом постовой медсестры, что вмешивается в такое дорогое мгновение.

– Здесь вам не дом свиданий. По палатам. Тихий час.

Трудно спорить с системой, когда она сильнее. Когда ты так ничтожно слаб в этом хрупком тельце, ни на что не способен. Они переглядываются между собой прежде, чем закрывается дверь палаты, и остаются по разные стороны. Вот она – расплата. Цена за ошибку. Цена за любовь. Наказание. Коварное, изощренное. Все справедливо. Но почему так больно?

Время утекает в землю стылой водой, она чувствует каждую минуту. Еще немного – и их не станет. Десять минут, пять. Она уже чувствует, как тело становится легче. Вот-вот, вот-вот.

Он врывается еще человеком, но пахнет собой: зимними вьюгами, метелью, поземкой на льду застывшего озера. Губы касаются губ, останавливая время, реальность, бытие.

Любовь ударной волной расходится в стороны. В этом мгновении есть только они и больше никого. Они наказаны, но справятся, есть ради чего. Есть, ради кого.