Виктория Виктора

Часть первая

1

Он сказал «худое утро» — участковый, который заполнял протокол. Значит утро серое, промозглое. Одни бестолковые синицы чему-то радуются. Я подошла к подъезду как раз в тот момент, когда носилки с матерью выкатывали по подтаявшему снегу.

— Она выживет, — участковый хочет меня ободрить. — Соседи заметили вовремя. Вика, ты как?

Замёрзла. Кроссовки прохудились ещё осенью.

— Всё норм! Ночевала у подруги.

— В квартире бедлам… — участковый отчего-то мнётся, не подводит диалог к нужной теме. — Нашли шприцы. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Накануне вечером новый мамин «друг» крутил у меня перед носом маленьким пакетиком, вынуждая активнее шарить ступнями по полу в поисках кроссовок: «Слабо попробовать?»

— Наверное, инсулин, — мои озябшие пальцы ищут толику тепла в карманах куртки, а взгляд — прикрытия ото лжи у носков туфель участкового. — У мамы гостил очень дальний родственник. Сладкого не ел.

— Ваш «родственник» ушёл задолго до приезда скорой. Знаешь его имя? Как выглядит?

У него внешность человека, про которого не следует общаться с полицией.

Моё молчание растягивает минуту до бесконечности.

— Ясно, — странно слышать смущение в голосе человека десяток лет занимающегося подобными делами. — Тебе нельзя здесь оставаться.

Интернат… Не приговор, но хочется плакать. Отворачиваюсь, чтобы не видеть сочувствия в глазах участкового. Он — хороший человек, искренне верит, что там, где кормят и тепло мне обязательно понравится.

Хлопнула дверь неотложки, и машина плавно покатила к выезду с изъеденного тенями двора. Перемолотый резиной снег вылетает из-под колёс уже каплями воды.

Участковый сказал: «Она выживет». Всё-таки слеза сорвалась. Я ждала иных слов и, ненавидела себя за это…

2

Апрель понемногу отваливался с крыши интерната. Ночью сбежала девочка, она прятала сигареты в носках, а когда курево закончилось — дала дёру. Весь день учителя ходили молчаливые и расстроенные, директор зачитывала нам нотации о поступках и последствиях. Дежурная уснула на посту — впоследствии освободилась койка.

Другие ученицы шептались о побеге. Так вышло, что в комнате я была самой младшей — ещё нет шестнадцати, и соседки смотрели на меня немного свысока:

«Тебе ни за что не перелезть через забор!»

«Без проблем перелезу! Если кто-то из вас - дылд подсадит».

«За язык не боишься, мелкая?»

Общаться решительно не хотелось, но отстранённости в специальной школе не поймут и не простят. Приходилось притворяться, что я довольна, когда люди тянутся ко мне, как волны к берегу, хотя была счастлива лишь, когда они отступали отливом. В желанных собеседниках у меня числилась простоватая однокашница — Лера, и школьный психолог — единственный, кого я могла назвать «другом».

— Надеюсь, ты не сбежишь? — тревожился молодой специалист, и со свойственной ему откровенностью тут же добавлял:

— Или меня постигнет репутация неудачника.

— Ну что вы, Игорь Леонидович, и в мыслях нет!

— Зови по имени, а то я себя стариком чувствую.

— Хорошо, Игорь Леонидович.

Подвижное лицо психолога могло одновременно принять несколько выражений — меня это забавляло. Вот сейчас: в зелёных глазах смирение, а на губах весёлая усмешка.

— Ну что ж, Вика, — обращение ко мне запросто никак не сказывалось на внешних годах. — О чём сегодня хочешь поговорить?

Май на пороге. Ночи достаточно коротки — не успевают извести мысли о собственной никчёмности.

— Круто, что потеплело.

— Спишь хорошо?

— Спрашиваешь!

Чернота под веками, словно чернилами, распишется за мою ложь.

— Связалась с матерью?

Ожидаемый вопрос. Я успела подготовиться и сохранить беззаботность в уголках губ:

— Она мне ни разу не позвонила. Вот и я не хочу её тревожить.

— Ты не хочешь прощать, что вполне естественно, однако ты можешь это сделать. В любом случае выбор твоей матери не станет твоим.

Меня не выгонят с последней убогой работы. Коллекторы не станут искать меня через соседей и председателя домоуправления. Следователь не предъявит мне статью в связи с тем, что остатки жидкости в шприце оказались вовсе не инсулином.

Обдумать слова психолога у меня не вышло — Лера пристала с расспросами в столовой сразу после сеанса:

— Что сказал наш Игорёк? — психолог нравился многим девочкам. Называя его «нашим», Лера словно очерчивала границы любовного треугольника.

— Что в глубине души я жажду прощать.

— Чего?

— Хочу стать миролюбивой чиксой.

— Опять гречка! — поднос резко опустился рядом с моим левым локтем. Крупная обладательница громкого голоса плюхнулась на выдвинутый стул. — Сколько можно жрать это говно? Если и завтра её дадут точно суициднусь! — работники скорой помощи, дважды приезжавшие на вызов, не расценили бы это заявление как шутку.

Я привычно принимаю заданный тон разговора:

— Какули будут коричневые!

— Фу! — Лера отодвигает свою тарелку.

— Меня быстрее стошнит от местной жратвы, — высокая соседка морщится. — «Сиги» есть?

Вопрос про курево определённо следовало в этих стенах задавать шёпотом и точно не мне. Однако от репутации мастера прятать «закладки» не так-то просто избавиться. Я действительно иногда выполняла поручения маминых «друзей», после чего в хлебнице хотя бы появлялся хлеб.

— После побега той дуры комнату обшмонали от пола до потолка. Ничего не осталось.

Высокая соседка насупилась, но настаивать не стала и ушла по-английски — молча.

— И правда закормили гречкой, — Лера поковыряла вилкой в тарелке. — В деревне еда вкуснее. Брат сказал, что ждёт меня после выпускного, — последние недели это была излюбленная тема Леры. Её сводный брат оказался хорошим человеком и согласился приютить беспризорную родственницу.

Мало кто из девочек мог похвастать определённостью на будущее. Как представительница большинства, я предпочитала не комментировать слова счастливчиков, чтобы не обнажать позорную зависть, превышающую чувство радости за ближнего.