Владыка листьев

Владыка листьев

Мракофилия. Истоки III

Скан рукописного текста. Три листа формата А4.

«Я живу не в ту эпоху!» Много лет назад с этой мысли, подброшенной юношеским максимализмом, началась история моего неудачного переезда.

Конечно, я считал себя «лишним человеком», но вместо прогрессивных идей мою голову занимали прелые мещанские воззрения. Тянуло в прошлое, во времена светских раутов, классической музыки и литературы. Хотелось не просто чувствовать, но и демонстрировать необразованному крепостному свою исключительность.

Но больше помпезности русского дворянства меня привлекала только викторианская эпоха: траур и готика, красное вино и разговоры при свечах.

Я любил Эдгара По и Оскара Уайльда, зачитывался Конан-Дойлем. Раз в неделю пересматривал советскую «Собаку Баскервилей» и мечтал, как однажды проснусь в теле лондонского денди, заберу с чердака стареющий портрет и в середине осени уеду в глушь на юго-запад Англии. Осяду там в небольшом поместье, буду завтракать овсянкой и весь день гулять мимо жутких болот.

Однако сбежать из города было невозможно. Обещание окончить институт, данное почившим родителям, держало меня, будто на привязи. Оттого и пришлось выкручиваться, подыскивая отдалённое тихое местечко в спальных районах.

Та улица на окраине Воронежа, где мне удалось поселиться, отвечала всем требованиям. Семь двухэтажных кирпичных домов, построенных ещё в пятидесятые годы прошлого века усилиями пленных немцев, стояли в окружении высоких лип, клёнов, тополей и зелёного моря разнообразных кустов. Очень уютный двор. Из благ цивилизации — автобусная остановка и скромный продуктовый магазин с единственной продавщицей. К западу раскинулся огромный бесхозный участок с каменным забором, заросшим садом и длинным многокомнатным домом с проваленной крышей. От этой атмосферы запустения и старины веяло какой-то загадочной свободой.

Но прогресс не отступал, преследовал, грозился реновацией.

Риэлтор сперва расстроил: сказал, что в ближайшие годы дома могут снести, но затем грустно заметил, мол, работы вечно откладываются. И моя тревога прошла.

Особое удовольствие я испытал, узнав, что к жилищу прилагается собственный палисадник, скрытый от глаз прохожих невысокими вишнями. Унаследованных денег хватило с лихвой.

Сама же квартира выглядела очень прилично. Я было думал сделать ремонт, добавить какой-нибудь готики, но быстро свыкся с перестроечным интерьером и бросил тешить себя мечтами о мрачном поместье. А грезить об исключительности я спокойно мог с книгой под кронами.

Недобитая юношеская блажь наконец-то отпустила.

А потом начался кошмар.

Я сам вырыл себе яму. Знал же, что нельзя, но оступился. Риэлтор талдычил об этом как заведённый, точно гипнотизировал: «Не забывайте окна на кухне занавешивать. Район отдалённый, заблудившихся много бывает, а залётным только повод дай, сами понимаете…»

А мне всё было побоку. К чёрту опасения! Я же помещик, граф, владелец квартиры с палисадником. Идиот!

Об окнах вспомнил уже ночью, лёжа в постели. С детства жила во мне тяга к мистификации, а наказания риэлтора её словно подстегнули. Ещё задумался, почему это на кухне надо, а в зале нет… Я, конечно, поднялся, выглянул за дверь комнаты, убедился, что всё занавесил, и вернулся под одеяло. Хотел ещё ради интереса дойти до кухни, отодвинуть шторку и посмотреть, не бродит ли кто на улице. Сейчас вспоминаю — и дрожь по телу. Благо не сдурил: прожил следующую неделю, зашториваясь каждый вечер.

Потом случайно познакомился с Гришкой — мужичком лет тридцати. Пьяный, он ранним утром залез ко мне в палисадник и продрых на скамейке до самого обеда. Тогда-то я его и обнаружил.

Гришка не спешил уходить, он извинился, что сорвал мне чтение, и стал расспрашивать о моём переезде. Болтал он много и с апломбом, а когда слушал, то чесал грязное волосатое пузо, вываливающееся, как тесто, из-под замызганной рубашки. Моя же история его ничуть не удивила. Он мечтательно поглядел куда-то вдаль, за вишни, потёр взопревший лоб и грустно заявил:

— Ты правильно про крепостного сказал. Не обижайся, но всё это ребячество. Тебе не поместья с лордами нужны, а квартирка с парой-тройкой душ, чтобы обслуживали и уму твоему дивились. Может быть, ты это ещё не до конца понял, но подсознательно решил. Я сам такой же, но без розовых очков уже. Что, думаешь, тут недалёкие живут? Не-а. Каждый в своём деле спец. А мы с тобой за всё хватаемся, но по сути ни хрена не умеем. С утра встал, пожрал омлета или чашку кофе саданул, послушал, пока гадишь, Моцарта или Шопена. Главное, чтобы классика, а не попса. Не мандариновый цвет у воздушного шара, а вот этот переход в героическом полонезе. А после ненароком задумаешься, а в чём разница, если от всего на душе тепло?

Я ничего не мог ответить и сидел изумлённый. Гришка продолжал:

— Мечтал же быть не таким, как все! Читал не Оруэлла, а Карин Бойе. Артхаус смотрел, вникать пытался, не вышло! Стихи сочинял, без мата рифма не идёт! Забился в угол, перестал умничать и чуть не зарыдал. Всё, думаю, умер во мне талант и гений. Декаданс! Метался, душу рвал, пока бухать не начал. Зато тут работу нашёл, теперь исключительно по выходным квашу… Курить бросил… Послушай, ты на меня так не пялься. Очки разобьются, больно станет, это пережить нужно. Но у тебя пример есть — я. А у меня примера не было… Ну или не замечал. Так что не витай в облаках, но и на дно не падай. Одним словом — середина. А пей только по праздникам или за встречу…

Слово за слово, и Гришка уговорил меня выпить. Я поначалу отказывался, но вскоре сдался и согласился посидеть вечером. Тогда мой новый знакомый расплылся в улыбке, крепко пожал мне руку и вперевалку поплёлся к калитке.

В тот день я не читал, всё думал о Гришиной тираде. Бывают же такие алкаши… И ведь не на питерской улице я его поймал!

В половине девятого мы встретились у подъезда. Гришка пришёл чистый и причёсанный. Мы взяли разливного пива в магазине, засели у меня на кухне и стали толковать.