Внучка берендеева. Летняя практика

Глава 1. Подорожная

Глава 1. Подорожная

Грукатели колесы, прыгаючи по камням. А чем далей, тем больше оных каменьев встречалося. Ох и неровная ныне дороженька, то ямина, то ухабина, этак, глядишь, до Выжаток и не доползем засветло. Я поводья подобрала и цокнула языком, поторпаливаючи коняшку. Надо сказать, что скотина нам досталася на диво спокойная, сонная, идеть, бредеть, головой киваеть, сама себя убаюкваючи. И не пужають ее ни добры молодцы в броне да при оружии, ни ельник темнющий, ни даже сова, которая, на день не поглядевши, перед самою конской мордой проскользнула. Я и то охнула, семки рассыпавши, а кобылка нашая только вздохнуло тяжко, дескать, никаких условиев для жизни.

Я поерзала.

Притомилася, честное слово, сидючи.

Оно-то, может, и полегше, чем в седле да на тряское конское спине, а все одно… с утра едем, в полдень только над речкою остановилися, коням роздыху дать, да и люди не из железа, чай, кованы. Вона, упрели в своих кольчугах. Лойко Жучень красен сделался, что рак вареный. Ильюшка пот рукавом обтирает. Еська и тот примолк…

…молчит да на телегу нашую поглядывает.

На меня, стало быть.

И на девок, которым вроде бы как и делать тут нечего, а они на Еську пялятся круглыми глазищами. Ресницами хлопают, губешки поджимают, носы деруть. Конечно, боярыни, не чета мне.

- Эй ты, - молодшенькая бойкою была, она всю телегу облазила, а старшая-то хворала, в платки пуховые укуталась, только нос наружу торчит.

Как не сопрела?

- Слышишь, девка? Моя сестрица желает знать, когда мы, наконец, приедем…

Я глазом на боярыню покосилась.

А хороша.

Юна, конечне, но, Люциана Береславовна сказывала, что в стародавние времена и в десять годков выдать замуж могли, да и поныне, бывало, только дитя народится, а его ужо и сговорили.

- Что молчишь? Тупа слишком, чтобы понять? – боярынька хлопнула себя по сапожку кнутом.

Все-то ей неймется…

А я голову опустила.

Дурновата? Может, и верно, что дурновата. Иная б за косу темную ухватила да дернула, на боярское звание не поглядевши. А я терплю, что невестушку Арееву хворую, что сестрицу ейную… как же, Ильюшка просил… он за ними, что за малыми ходит.

- Божиня помилуй, - боярынька воздела очи к небесам, будто и вправду Божиню узреть чаяла. Я тож глянула. Ан нет, нету Божини… вона, нетопырек пронесся только. Вечереет, стало быть. Под вечер нетопыри вылазют, мошек ловят.

Рухавые оне.

И до белого страсть охочие. У нас, в Барсуках, одной раскрасавице в волосья, помнится, вбился, от крику-то было. Я представила, как оно б, ежели б нетопырь и в боярские косы. И так мне смешно стало, что не удержалася, хихикнула. А с того боярыньку прям перекосило всю.

- Ты еще пожалеешь! – зашипела она и кулачком своим худлявым мне погрозила.

А тут аккурат телега на очередную колдобину наскочила, и так тряхнулася, что не усидела боярыня, плюхнулася поверх мешков ни то с мукою, ни то с гречей, но одно – пропыленных, грязных, о боярском достоинстве не ведающих.

Ох и зашипела!

Кошкою ошпаренною вскочила и шусь в конец телеги, в закуток, в котором ее сестрица не то дремала, не то вовсе помирала. Пожалеть бы ее, да… не столь уж добра я, чтоб девку, на чужого жениха позарившуюся, жалеть. И вот вроде ж разумом понимаю, не ее-то вина, и не Ареева, а… сердце разума не желает слухать. Сердцу-то едино, кто виновен, вот и невзлюбило, что красавицу Любляну, ни сестрицу ее молодшую.

Оно-то невзлюбило, а я ничего.

Терплю.

Сижу вот. Вожжи в руках держу, семки лузгаю, да понять пытаюся, как оно так вышло, как вышло?

Весна была.

Пришла духмяною волной первоцветов, а следом за ними – покрывалом цветастым, где каждая ниточка – на особицу. Вспыхнула, сыпанула на землю щедрым теплом, дождями пролилась… да и ушла.

Изок, первый летний месяц, стрекотом кузнечиков полный, сессию принес, которую я, к превеликому диву своему, сдала. И не сказать, чтоб сие далося столь уж тяжко. Нет, над книгами пришлося посидеть, да привыкла я к тому, видать, что головою, что задницею… посидела.

Ноченек не поспала пару.

И сподобилася.

И главное ж, супротив опасениев, никто не лютовал. Фрол Аксютович был мягок. Марьяна Ивановна – добра, Лойко и того простила с егоными зельями, которыми только ворогов травить. Люциана Береславовна, конечне, вопросами меня закидала, что навозную яму прелой листвой, да сама ж меня и готовила, а потому не страшны оказалися мне те вопросы. Ответила, сама только диву давалась, как оно выходило-то, что и то знаю, и еще этое, и даже он тое, про которое вроде краем уху слышала, да чего услышала, того и припомнила.

Ага…

Сдала, стало быть.

К огроменному бабкиному неудовольствию. Она-то, уставши на перинах леживать, - никогда-то за всю жизню столько не лежала, как за этые два месячика, - с новою силою взялася меня вразумлять. Мол, чего учиться? Этак и до седых волос в Акадэмии застряти можно, а жизня, она идеть-то…