Во поле березка стояла...

Во поле березка стояла...

Во поле березка стояла…

За селом на пригорке росла одинокая береза с кудрявой зелёной листвой. Рядом с ней часто появлялась одна и та же девушка. Была она стройная, как та березка. Русые кудри, заплетенные в косу, игривой змейкой спускалось по спине. Можно было бы назвать её красавицей, но…

В этом «но» заключалось большое горе девушки… Всё лицо её было изрыто ямочками и рытвинами. Такие следы на нём оставила страшная болезнь черная оспа. Эта напасть тогда почти всех жителей их деревни покосила. Мало, кто выжил. Среди живых оказалась переболевшая оспой малышка Пелагея ( Палашка). Маленькой пятилетней девочкой привезли ее после смерти родителей к родной тетке.

Шли годы, девочка превратилась в девушку. А метины, оставленные оспой, сильно отравляя ей жизнь, сделали ее одинокой и замкнутой.

— Ну, и образина же ты,— говорили девки, втайне завидуя ее стройности и красоте кудрявых русых волос.

— Лицо у тебя уж больно корявое: всё в рытвинах и колдобинах,— произносили парни

И пристали к ней два прозвища: «рябая Палашка» и «корявая Палашка». А потом люди и вовсе отбросили прочь имя и когда говорили о ней, называли просто: «рябая» или «корявая».

Одиночество льнёт к одиночеству. Отсюда, с пригорка, Палашке было видно, как гуляют парни и девчата, как заигрывают друг с другом, поют песни, потом расходятся парами. Она с ними не гуляла, песен не пела, и парня у неё не было. Так же, как и подружки задушевной. Вот только разве эта одинокая березка, которой она рассказывала о всех своих несчастьях и обидах. Двадцать лет уже пролетело, а счастья в жизни, как не было, так и нет.

* * *

Вот и сегодня, как вчера и позавчера, стояла она, прислонясь к березке. И думы у неё были очень невесёлые: «Ребёночка бы что ль родить. Всё жизнь была бы краше, интереснее. Хоть знала бы, для чего живу. Но где его взять, этого ребёночка-то, не от ветра же степного рожать?»

— Привет, красавица,— вдруг услышала она за своей спиной приятный мужской голос.

«Красавица… Это я-то красавица… Ах, если бы можно было разговаривать, не оборачиваясь»,— подумала она и, всё же повернувшись, ответила:

— Привет!

— Алексей,— сказал он, протягивая ей руку.

— Пелагея,— проговорила она, неловко пожимая его руку, и чуть не добавив к своему имени слово «рябая».

— А что с твоим лицом?

— Оспа меня пометила, в свою свиту взяла,— проговорила девушка, прикрываясь руками.

— Ты где живешь?

— Здесь, в деревне.

— Но я тебя ни разу не видел на гульбище.

— Я не хожу туда. — Палашка повернулась к парню боком, чтоб как можно меньше было видно её лицо. — Но я тебя знаю,— добавила она певучим голосом. — Ты жених Оксанкин. Из города приехал. У Вас скоро свадьба.

— Да, ее жених. Только у нас с ней что-то не ладится, всё ссоримся, да ссоримся. И сегодня вот тоже. И мне очень одиноко.

— Тебе сегодня, а мне всегда,— произнесла Пелагея, вздохнув.— Знакомо мне это… Ох, как знакомо.

— Да, одиночество — паршивое чувство. Но нас-то уже двое, — со смехом сказал Алексей. — Может, пойдем вместе прогуляемся?

— Пойдем. От чего ж не пойти? — опять певуче произнесла Палашка, и они направились в сторону ржаного поля. «Вот он шанс»,— мелькнуло у нее в голове. «Прямо, как богатырь из сказки появился. Волосы, как смоль, глаза, как агаты. От такого парня был бы знатный ребёночек. Но как, как это осуществить?»

«Славная девушка, если не смотреть на её лицо»,— подумал Алексей. Пелагея шла рядом с ним, но чуть впереди. Подул ветерок, ударил ему прядью русых волос в лицо. Вроде бы один момент и касались они его, но он успел почувствовать их аромат. Волосы пахли луговой ромашкой. И от девушки исходил какой-то сладкий запах. Духи - не духи, но он был очень приятным и даже каким-то возбуждающим.

Дошли до ржаного поля, сели рядом, примяв колоски. Но она опять чуть впереди, чтоб он не видел ее лица. Так посидели, молча, минуты две. «Помоги мне, Пресвятая Богородица! Не о грехе молю, а о ребёночке!» — мысленно попросила Палашка. Затем лениво потянулась, выставив вперед грудь, и медленно, плавно легла на спину, прикрыв лицо голубым шейным платком, чуть раздвинув ноги и широко раскинув руки в стороны. Глубоко вздохнула и произнесла нараспев:

— Духмяный вечер.

Он тут же распластался рядом. Они лежали, наслаждаясь вечерней прохладой и запахом летних трав. Через какое-то время его рука нащупала среди колосьев ржи ее ладонь и крепко ее сжала. Сердце у Палашки забилось, как пойменный зверек в тесной клетке. Она лежала, не дыша, боясь пошевелиться. И не знала, что ей делать, чтоб не оттолкнуть от себя мужчину. И надо ли было, вообще, что-то делать? Она тоже не знала. А Алексей тем временем, повернувшись на бок, положил вторую руку ей на грудь, и не больно чуть-чуть сжал ее. «Боже мой! Неужели я интересна этому красавцу?» — успела подумать Палашка, как тут же и загорелась вся изнутри. Она не знала, что от одного прикосновения во всем теле может возникнуть такая буря, появиться такое сильное чувство. А оно в ней не только появилось, а вспыхнуло ярким пламенем. Ей захотелось сейчас, немедленно, прижаться, крепко прижаться к этому чужому парню, слиться с ним воедино. И бороться с этим чувством не было никаких сил. Она не знала, что делать.

Но Алексей опередил ее. Уж он-то знал, что нужно делать. А она и не сопротивлялась. А дальше, как в песне поётся: «Знает только ночь глубокая, как поладили они…»*