Во Тьме

Во Тьме сирена ждёт, скучая,

Во Тьме

«Никто не будет радеть за дело старательней,

чем верящий, что даже смерть не искупит промаха»

Во Тьме сирена ждёт, скучая,

~1~

Старик как-то спросил: «Можно ли выжить здесь и остаться нормальным?» Нормальным, понимаете? Пару лет как прошло, когда этот вопрос сорвался с его губ в последний раз на моей памяти. Душа старика канула в ледяную пучину, тело забрала Центральная, а голос его всё звучит в моей голове: «Так, что, Мит? Можно ли выжить и не рехнуться, а? Без меня справишься?» А ведь, как сейчас помню, с самой глубокой юности, седой детина как встанет: кулачищи в бока, ноги в сером комбезе расставит и ждёт. «Так что скажешь малец?» Взглядом сверлит устало. В бороду ухмыляется: «Ну так как, чернявенький, вахту удержишь?»

По малолетству я хорохорился. Подражал ему: мелкий, в заботливо перешитом из взрослого сером комбезе: кулачёнки в бока, снизу вверх на него серьёзно так зыркаю, а у самого улыбка до ушей...

Душевный старикан был. Здесь его не хватает. Правда, не хватает. Но его привычки со мной: после выжимающей силы смены можно, как и тогда, заварить в кружку коричневую отраву, выключить свет и устроиться у иллюминатора. Выдохнуть. Потянуть носом в кромешной тьме терпкие ароматы… За спиной чернота. Промёрзшие после смены ладони оттаивают, запах из кружки играет нотками пота и смазки. А впереди… за еле заметно вогнутым внутрь из-за огромного давления толстенным полимерным стеклом, вечная ночь.

Говорят, высоко-высоко наверху, где кончается эта водная ледяная пучина можно разглядеть сероватое свеченье во тьме, старик даже пару раз рисковал подняться повыше, своими глазами увидеть что там... Боги, чего ему это стоило? Весь трясся, когда возвращался. Последний раз вернулся: носом кровь шла, уши заложило, суставы вспухли, неделю пытался выкарабкаться. В общем, боги Океана на него тогда крепко прогневались. Старик клялся, что видел, как чёрная пучина наверху сереет, становится зеленовато-синей и там... Да неважно, что там, я ему не поверил — бредил старик. Центральная тоже разнервничалась. Ещё и выговор вкрутила — всей колонией старик рисковал, а если бы он не вернулся?.. Не каждому доверяют ответственность работы здесь. Быть здесь, на передовой — изнуряет. Давит. Километры воды над головой выжимают из тебя жизнь. И только войдя назад в причальный шлюз, измотанный, после смены, с парящей кружкой в руке вглядываешься из черноты собственной конуры во Тьму за иллюминатором в надежде на отдых. В надежде, что эти твари... эти создания подплывут... и тогда вечная ночь расцветает в танце мириадами огоньков, кружит лентами, вспыхивает этими существами. Тьма скрашивает одиночество, по памяти предков зовущееся вечером. Почему вечером? Я, правда, не знаю… Ночь, вторая, десятая… Посидишь у иллюминатора в одиночестве и поймёшь… может не на первый год, не на третий, но поймёшь: ледяная темнота за иллюминатором манит. Играет. Зовёт. Центральная говорит, что многие, такие как я, не выдерживают: отставляют горячую кружку, выдыхают, словно всю смену на горбу планету зубами по донному илу тащили, и шагают в мокрый шлюз. Не в сухой, понимаете? В мокрый. Как представлю: входишь в него без скафандра, без пе́ра в лёгких и за спиной закрывается переборка. Как представлю, так холодные мурашки по коже. Назад пути уже нет! Только смерть. Но они и не ищут пути назад, понимаете? Их сказочные нимфы призрачными огоньками манят во Тьму. Работа давлением выжимает все соки. Одиночество истощает душу. Тьма опустошает, растворяет разум в себе. И ты тихо сходишь с ума. И когда не остаётся ничего — они шагают. Почему? Думаю, они не выдерживают. Этот последний трусливый шаг — избавление от мук: тихое, ласковое, в холодных, сдавливающих до треска рёбер объятиях мифических нимф; ледяной саван пучины; тихий протяжный вой последних пузырьков воздуха из лёгких. И последняя боль. Видения манят, унося в темноту, растворяют сознание в блаженную вечность. Для них нет будущего. Для них умерло настоящее. Они забыли, что за ними тысячи жизней. Они сдались…

Сколько потом усилий у нового техника, чтобы попасть в этот чёртов мокрый шлюз! Один раз у меня заклинило его огромный люк, так я всех морских чертей проклял, пока вскрывал эту полутонную железяку! Прорва времени!.. А колония всё это время остаётся без ресурсов, вот что имел в виду старик! От нашего здравомыслия… К чёртям!.. От моего здравомыслия зависят жизни людей. Тех людей, что у меня за спиной. Укрывшихся в огромном городе на дне. В вечной Тьме. На четыре километра глубже, чем жарящиеся на солнце останки цивилизации. Я знаю, зачем я здесь. И в мокрый шлюз без скафандра я не войду! Хотя мысли иногда посещают. И тогда… я пользуюсь старым проверенным методом. Методом Старика. Он, когда видел меня грустным, ухмылялся в бороду, говорил: «Иди-ка, чернявенький, почини что-нибудь…» — Эх, старик, старик. Дался же тебе этот подъём. Что? Возможности поболтать по связи с соседями всё-таки не хватило?.. Мне пока что хватает… перед сном можно устало выдохнуть… А там как пойдёт…

Вот и этим поздним вечером я опустился на тёплый пол у иллюминатора. Сгорбился, привалился к скруглённой арке проёма и уставился в темноту. Я никого не жду, впрочем, как и всегда. Пропустил мимо ушей приглашение на трёп техников из соседних секторов. Просто устало потащил носом терпкий запах из обжигающей пальцы кружки и сквозь собственное кареглазое отражение в иллюминаторе устремил взгляд во тьму. Черти придонные, как же это красиво… Даже здесь, на глубине в четыре с глистой километра есть жизнь рядом с курильщиками. Стоит выключить свет в конуре и сначала не понимаешь, это в глазах рябит от резко бросившейся в глаза темноты или… де нет, в какой-то момент понимаешь: не или… Одна, две, три — светящиеся точки разбегаются вспышкой. Цветное облачно точек пульсирует. Растёт. Колышется. Появляются извивающиеся ленты огней. Океан с тобой говорит. Пульсирует. Дышит. Еле различимое в свете причальных огней дно внизу начинает кипеть глубоководными крабами, кольчатыми червями и даже, нет-нет, а проплывёт мимо рыбина, сказочная сирена во мраке мелькнёт изгибами. Старик говорил, это иллюзия. Не знаю. Правда, не знаю: они никогда близко не подплывают. Только и остаётся угадывать движенье теней во Тьме. Или это игра уставшего разума? Я не хочу в мокрый шлюз без скафандра! За мной жизни других, понимаете… Просто смотрю в иллюминатор, потягиваю из кружки отраву, и изредка приходит спасение: можно услышать, — Ми-ит, приём, алё, эй. — Они на станциях такие же одиночки. Они так же устали. И им…